Людмила Милевская - У жены под кроватью
— Как же ты мною мужа своего соблазнять собиралась, если бегаешь тут с проверками даже тогда, когда он в честной командировке?
Липочка растерялась и брякнула:
— Я не мужа…
— А кого?! Кого еще ты тут можешь найти? — грозно вопросила Глафира и ведь не покривила душой, потому что кроме Вани никого никогда домой не водила.
Переполненная праведным гневом, она схватила подругу за руку и потащила ее по комнатам, приговаривая:
— Вот! Вот! Убедись! Удостоверься, что нет никого у меня!
И Липочка удостоверилась. Действительно, нет. Никого. Но где же Роман? Куда он делся? Уже, пристыженная, вернувшись домой, она спохватилась, что не заглянула под Глашину кровать! Но не идти же обратно… Под гулкие храпы свекрови Липочка рисовала себе картины одна другой страшней. В усмерть соблазненный Роман валяется под Глашкиной кроватью (ему не привыкать), а она, как последняя дура, мечется по квартире подруги с криками: “Где он? Где он?”
— Какой ужас! — вздрагивала она от собственного воображения. — Хватит! Не надо больше об этом думать! Ну их, пусть что хотят, то и делают…
Но, вопреки своему желанию, Липочка думала. Все думала и думала. И чем больше она думала, тем меньше любила Глафиру и тем нестерпимее хотела увидеть Романа. Посмотреть в его бессовестные глаза и, быть может, залепить ему парочку пощечин! Да-да! Залепить! Хорошенько залепить, так, чтобы ладонь сумасшедшим огнем горела! Зачем? Почему? С чего, вдруг? С чего?
Это мужские вопросы. Липочка по-женски чувствовала: залепить она вправе! Смоляной смерч фантазий ее поглотил всецело, заслоняя реальность, и Липочка уже не слышала простых звуков жизни: ни богатырского храпа свекрови, ни капающей из крана воды, ни скрежета на балконе и… ни чьих-то осторожных шагов. Мир исчез, остались только ее мысли, черные мысли. Наконец она не выдержала и с криком:
— Нет, я больше не могу! — помчалась к Глафире.
Но не добежала: в прихожей ее за руку поймал… Роман. Поймал и удивленно спросил:
— Куда вы?
— Надо мне, надо! — вырываясь, вскрикнула Липочка.
И сразу поняла, что уже не надо: он-то здесь.
— Вы здесь? — прошептала она и прикусила язык. Глупый язык едва не взболтнул: “Вы здесь, а не под кроватью у Глафиры?”
— Да, я здесь, — подтвердил Роман то, что было очевидно. — Но куда вы собрались?
— Я собралась… Я собралась…
Липочка растерялась. Говорить правду совсем не хотелось, а умная ложь, как назло, не шла в голову. Любая женщина знает, что надо делать в столь затруднительные минуты: лучшая защита, это нападение. И Липочка напала.
— Где вы были? — забыв про свекровь, закричала она. — Я, как дура, носилась с кашей! Туда-сюда, туда-сюда! А вас и след простыл!
— Я был на балконе, — ответил Роман.
— Ха-ха! На каком?
Он разозлился:
— То на том, то на этом. Знаете ли, я, конечно, еще далеко не старик, но уже и не мальчик, чтобы через перегородки скакать. Ладно, скакал, пока с обыском нагрянула только Глафира, но когда и вы присоединились к ней, мне стало обидно. Вам-то зачем в ее квартире обыск понадобился?
Липочка отвечать не собиралась. У нее у самой хватало вопросов.
— Вы хотите сказать, что Глаша вас не нашла? — заранее не веря ни одному его слову, спросила она.
— Надеюсь, что нет, — ответил Роман, чувствуя ее недоверие и медленно вскипая.
— Тогда где же вы были, когда я вам кашу приносила?
— Наверное, я в это время Глашину кашу ел, — чистосердечно признался Роман, чем окончательно убедил Липочку в том, что он лжец.
Поверить в то, что помешанная на стройности своей фигуры Глафира тайком от всех трескает манную кашу, Липочка не могла. Кому же тогда она ее варила? Пончикову? Но Пончиков только пьет, он давно уже не закусывает.
Когда же Роман сообщил, что съел две порции каши — вторую как раз тогда, когда с обыском нагрянула Липочка — тут уж стало ясно: он не лжет. Ему Глафира кашу и варила! А кому же еще?
— И вы будете утверждать, что между вами ничего не было? — сделала стойку она.
Роман опешил:
— В каком смысле?
— В самом прямом! Признавайтесь, вы спали с ней? Спали?
Сообразив в чем его подозревают, Роман испытал противоречивые чувства: здесь были и протест, и удивление и вопрос… В любом случае ему не хотелось, чтобы Липочка плохо про него думала. Он начал оправдываться и запутался вконец. Проще было бы сказать все как есть: Желтухин не в командировке, а у Глаши, ему она кашу и варила. Но как раз этого Роман сказать и не мог, не хотел он расстраивать Липочку. Пришлось отпираться. С непривычки он делал это неумело. Она наседала, он пасовал…
Шум поднялся ужасный; как же тут не проснуться свекрови? Так и случилось, в конце концов Марьванна выросла на пороге прихожей и грозно рявкнула:
— Молча-ать!
Липочка и Роман дернулись, как львы от хлыста дрессировщика, и застыли. “Все пропало!” — читалось в ее глазах. “Вы этого хотели?” — в злорадном отчаянии вопрошали его глаза.
А Марьванна, не тратя времени даром, чинно повела свой допрос:
— Кто таков этот хлыщ и с чем к нам пожаловал?
Пока Роман беспомощно хлопал глазами, Липочка быстро нашлась и почтительной скороговоркой доложила:
— Это, матушка, Рома, Глашин дружок. Пончиков внезапно домой вернулся, а Рома — к нам на балкон. Я гоню его обратно к Глафире, а он не идет.
Вот когда наступил момент истины — момент проверки на прочность симпатий Марьванны к Глафире. А они оказались на диво прочны: Марьванна, эта поборница нравственности и чистоты, простила Глафире блуд. И не только простила, но и взялась его покрывать.
— Да ты шо, девка, сдурела, — закричала она на невестку. — Куды-й ты парня-то гонишь? Прямо в лапы к ревнивцу! К бесноватому алкашу!
На самом деле безобиднее Пончикова трудно человека сыскать, но Липочка об этом не думала. Она растерялась.
— А что же мне, мама, Рому к себе что ли взять? — с недоумением спросила она у свекрови.
Та ее пристыдила:
— А почему бы и нет, коль ты Глаше подруга? Конечно возьмем. Нехай посидить тут, подождет, пока разберется Глафира с супружником. С нас, небось, не убудет.
— А если мой Ваня внезапно вернется? С ним это частенько бывает. Что я ему скажу?
— С Ваней я объяснюся, — отрезала Марьванна и ласково обратилась к Роману: — Пойдем, малец, медком тебя угощу. Свеженьким, вчерась откаченным. В этом году уродился медок.
Пока “свекруха” сердобольно накармливала Романа медком (к мужчинам у нее был большой пиетет), Липочка помчалась к Глафире.
— Глаша! Спасай! — с порога закричала она, в который раз загоняя под кровать мученика-Желтухина.
— Тише ты, тише, — замахала на нее руками Глафира и с прежней предусмотрительностью потащила подругу в кухню.
Там на столе стояла тарелка (уже третья), полная манной каши. Липочка остолбенела:
— Глаша, для кого это?
— Для меня, — не моргнув глазом, соврала Глафира.
— Зачем?
— У меня гастрит приключился. Доктора прописали.
— Ах вот оно что! — прозрела Липочка. — Да это и видно, бледненькая ты какая-то.
“Любой тут побледнеет, — в душе облилась слезами Глафира, — мыслимое ли дело: третий раз под кровать наш Ваня ныряет. Сегодня не дом у меня, а двор проходной”.
— С чем пожаловала? — безрадостно спросила она у подруги.
Та (терять нечего) не таясь, ей все изложила.
— Так вот кто слопал мою кашу! — смекнула Глафира.
— Да, он и слопал, — подтвердила Липочка.
И Глафира сделала тот самый вывод, который Марьванна, в свою очередь, озвучить не решилась.
— Выходит, это не черти здесь топотали, — воскликнула она.
— Нет не черти, — вздохнула Липочка.
В тот же миг Глафира, мгновенно усложнив и расширив свои планы, переполнилась нетерпением.
— Зови своего Романа сюда! — закричала она, имея очень грешные мысли. — Сейчас же зови! Пусть идет!
— Как? Через дверь? — растерялась Липочка.
— Зачем через дверь? Как обычно — через балкон!
Таким образом, под давлением обстоятельств Роман вынужден был снова отправиться на Глашин балкон. Теперь уже легально: как ее полюбовник. Роль эта была ему ненавистна, но, чтобы не создавать своей покровительнице проблем, он смирился и храбро отправился штурмовать балконную перегородку. Марьванна (теперь и его подруга) не осталась стоять в стороне, а живо ему помогала и словом и делом.
— Выше, выше ножонку свою подымай. Ай, милок, — галдела она, хватая Романа за ноги и всячески ему мешая. — А теперь ниже-ниже ее заводи.
От усердия ее он несколько раз чуть не сверзся с третьего этажа. С большим риском для жизни занося ногу по совету Марьванны то ниже, то выше, он ругался в душе самыми нехорошими словами, снаружи сохраняя благонравие, столь милое старушке. В итоге он так ей полюбился, что, чуждая громогласных оценок, она в конце концов заявила:
— Повезло Глашке. Непаскудный Ромка мужик.
