Лев Корсунский - Игрек Первый. Американский дедушка
— Жена привела к нам мужа… скотоложника.
— Та же самая?
— Другая. Тот дядька с курицей просто дружил.
Скользкая тема не смущала кроху, столь велик был ее интерес к вывихам сознания, но этикет требовал уточнения:
— Вам неприятен этот разговор?
— Приятен. С тобой… Ты меня называешь на «вы», потому что я сумасшедший?
Ирина устыдилась, что ее заподозрили в подобной низости.
— Я сама такая!
— Тогда мы должны перейти на «ты».
— С удовольствием, — улыбнулась Ирина, польщенная тем, что ее причислили к братству сумасшедших. — Скотоложник был настоящим? Он предавался пороку не только в своих мыслях?
— Дядька жил со своей собакой как с женой.
— А с женой — как с собакой?
— Чтоб доказать скотоложество, жена принесла к нам в Воробьевку щенков от этой суки.
— Она хотела сказать, что их отец — ее муж?
— Тетка уверяла нашего доктора, что щенки похожи на него.
Ирина оборвала смех, вспомнив, что смеяться над чужой бедой нехорошо.
— Чем это кончилось?
— Жену оставили в Воробьевке.
— А скотоложник преспокойно вернулся домой?
— В том-то и дело. Наш доктор (в который раз уже Игрек вспомнил Ознобишина!) сказал, что мужик был не настоящим скотоложником. Он делал вид, что живет со своей собакой, чтоб насолить жене. И свести ее с ума. Но вообще-то щенки на самом деле были на него похожи.
— О! — только и проронила Ирина под впечатлением нешуточных страстей, бушевавших в желтом доме.
Белолицый Игрек порозовел от гордости за свой приют: не на помойке обретается!
* * *Долговязый рассказал девушке лишь о своем загадочном недуге: потере памяти, умолчав об удивительном даре внушения.
В ответ Ирина поведала глюку о своей тайной радости.
Она видит чужие сны.
Пришел черед Игреку воскликнуть: «О!». Таких глюков в Воробьевке еще не видели.
Недоверчивая улыбка дылды задела Ирину.
— Ты мне не веришь?
Игрек глуповато ухмыльнулся.
— Ты спишь рядом с другим человеком… — начал он.
Сумасшедшая барышня не терпела пошлостей.
— Я ни с кем рядом не сплю! В одной комнате со мной спит человек. А я сижу с закрытыми глазами. И вижу все его сны.
Игрек с умным видом изрек:
— Почти всегда мы не помним наших снов!
— А я помню. Чужие. Даже когда спавшие ничего не помнят.
— Как же ты узнаешь, что видела их сны, а не свои собственные? — глюк уел Ирину.
Подозрения в шарлатанстве кроха не вынесла.
— Узнаю, не беспокойся! Вы все в Воробьевке такие сумасшедшие?
— Не надейся, тебя к нам не возьмут!
— И слава Богу!
* * *Перебранка, достигнув предела, за которым следует мордобой, неожиданно улеглась, завершившись миром.
Первым прыснул Игрек:
— Я болван!
Ирина подхватила его смех:
— Это я болванка!
Чувство вины из‑за своей скандальности, испытанное обоими глюками, толкнуло их друг к другу.
— Ты правда мне не веришь? — посерьезнев, спросила Ирина.
— Как тебе сказать… — помялся Игрек.
— Но ведь все легко проверить!
— Каким образом?
— Ты спишь со мной в одной комнате, а я сижу рядом…
Игрек изобразил на лице сомнение.
— Ну пожалуйста! — уговаривая дылду, Ирина просительно заглядывала ему в глаза.
Глюк обреченно вздохнул, озабоченный лишь одним: не выдать своей радости.
«Таких хитрецов, как я, земля еще не рождала, — втайне ликовал он. — Вот в чем мое призвание!»
— Ладно уж, если хочешь… Но где?
2.Место для проведения психологического эксперимента нашлось. Родители Ирины пропадали на работе, а бабушка целыми днями пребывала в дреме. Смотреть старушечьи сны про безрадостную колхозную жизнь при Сталине юной барышне было тягостно. Почти всегда в них присутствовал омерзительный скотоложеский мотив: бабушка предается плотской любви со здоровенным хряком.
Впервые увидев это безобразие, Ирина возмутилась. Своих претензий она бабушке не выказала, но относиться к порочной старушке стала хуже. Даже то, что та рано овдовела, не оправдывало скотоложницу в глазах моралистки, так же, как и то, что в действительности секса с кабаном могло не быть.
Невольно проникнув в сновидения своих родителей еще отроковицей, Юля испытала столь сильное разочарование, что переименовалась в Ирину. Фамилию она оставила прежнюю.
С тех пор кроха избегала смотреть сны близких, опасаясь увидеть в них какое‑нибудь непотребство.
* * *Впервые узрев в пионерском лагере сон закадычной подружки Верочки, маленькая Юля ужаснулась своей испорченности, не догадавшись, что сновидение чужое.
Сюжет начался со случки двух собак. Приблизившись к ним, девочка разглядела, что перед ней отнюдь не животные, а невинная в реальной жизни Верочка с баянистом Богданом. Когда после отбоя в палате гасили свет, девочки путали друг друга гигантским половым членом музыкального работника. Об этой интимной подробности первой узнала та же Верочка. Ей посчастливилось увидеть голого Богдана в дырочку, проделанную для этой цели в мужском душе.
В давнишнем сне, занимаясь собачьей любовью, баянист гнусно стонал от наслаждения и приговаривал:
«У кого одно яичко? У меня одно яичко? Сейчас я тебе покажу, сколько у меня яичек!»
Изо рта бедной Верочки то высовывался, то прятался розовый предмет, похожий на язык. Присмотревшись к нему, Юля поняла, что это чудовищная пися Богдана.
«У кого одно яичко?» — мстительно прорычал баянист.
Верочка давилась, но не могла ответить, потому что рот ее был занят детородным органом баяниста, проткнувшим все ее тело.
Каким-то образом Богдан ухитрялся еще играть на баяне. Во всяком случае, звуки его любимого «Танца маленьких лебедей» (называемом им «Танцем маленьких блядей») сопровождали истязания Верочки.
Тоненьким голоском евнуха, совсем не присущим ему в жизни, баянист по-оперному запел:
«Делай минет! Делай минет!»
И что самое ужасное: целомудренная Верочка стала делать эту пакость.
* * *Постыдный сон ошарашил девочку. Она не сомневалась, что под луной в нас пробуждаются дремлющие днем чудовища. В отличие от подружек, мальчишками Юля мало интересовалась. Поэтому расценить отвратительное сновидение как подавленное желание, вырвавшееся ночью на свободу, она не могла. Страхи?
Хрупкая балетная девочка, которая во сне столь безобразно озвучила «Танец маленьких лебедей», испугалась самой себя.
Утром свеженькая куколка Верочка с невинным видом сообщила Юле:
— Ты знаешь, у Богдана одно яичко!
— Знаю, — вырвалось у Юли.
— Откуда?
Балерина пожала плечами. От стыда ее личико превратилось в помидор.
— Это носится в воздухе.
* * *Все сны, снившиеся Юле в то лето в пионерском лагере, были связаны с мальчиками. Частенько, отправляясь в школу, эти загадочные существа по рассеянности не надевали штанов. Даже в романтических снах, похожих на индийское кино, мальчишки забывали застегнуть ширинку, и в нее выскакивало то, чему надлежит быть сокрытым от посторонних глаз.
Дневная индифферентность Юли к сильному полу компенсировалась сексуальной маниакальностью ночью. С детского сада Юля влюблялась в девочек. В то лето она грезила о Верочке. В любовных фантазиях балерины не было даже намека на секс. Девочки всего лишь обменивались невинными поцелуями. Такое случалось и наяву.
Иногда, как в случае с единственным яичком баяниста, мечтательница узнавала из неприличных снов то, о чем раньше не имела представления. Впоследствии факты подтверждались.
Идеалистка готова была уверовать в чудо, но однажды Верочка доверила Юле последний сон, поразивший девочку тем, что она впервые испытала невыразимое блаженство. Сон был совсем незатейливый.
Учитель географии, по которому Верочка вздыхала, вызывает ее на уроке к доске и протягивает указку. Ничего не подозревающая школьница берет указку и видит, что это пиписька географа. Незаметно для однокашников Верочка помещает так называемую указку себе между ног. И сразу же испытывает любовный восторг. Учитель, пребывая на расстоянии нескольких метров от шалуньи, укоризненно грозит ей пальцем. Вернула ли Верочка после случившегося любимому учителю его детородный член, осталось неясным.
Сон, вызвавший у Юли злые слезы ревности, от милого ее сердцу создания она, конечно, скрыла, хотя считала распутницу виновной в своем ночном кошмаре. Но после того, как Верочка с воодушевлением поведала ей тошнотворную историю про оторванный пенис, замаскированный под указку, разумная девочка смекнула, что два одинаковых сна не могли родиться в одной голове. И расстроилась еще пуще: сны очаровательной Верочки свидетельствовали об ее подавленных желаниях, а места самой Юле в них не находилось.
