Лоуренс Блок - Вор с палитрой Мондриана
— Нет, ровно половина твоя, не забывай этого. Что, черт возьми, случилось с Кэролайн? Может, пойти глянуть, а уж не провалилась ли она в дырку?
Но в эту самую секунду в комнату ворвалась моя любимая собачья парикмахерша, совершенно бездыханная и придерживающая одной рукой пояс джинсов, а другую молитвенно простирая к нам.
— Берни, — задыхаясь, воскликнула она, — там полная катастрофа! Ты только не смей ходить туда, Рей, даже не думай!.. Берни, я ничего такого не сделала, просто бросила в унитаз тампон и спустила воду. И думала, что все в порядке, но там что-то засорилось, и потом все полезло наружу, и теперь там, в сортире, кругом на полу дерьмо, и оно все лезет и лезет. Я пыталась прибраться, но вышло только хуже. Ты не поможешь, а, Берн? Иначе, боюсь, скоро всю лавку затопит.
— Ладно, я пошел, — сказал Рей и направился к двери. Лицо его приобрело зеленоватый оттенок, и выглядел он несчастным. — Так я свяжусь с тобой, да, Берн?
— А ты, Рей, не хочешь нам помочь?
— Смеетесь, что ли… — пробормотал он. — Господи ты, Боже мой!..
Не успел он исчезнуть за дверью, проявив небывалое проворство, как я уже выскочил из-за прилавка. Направился в подсобку и заглянул в сортир. И там, на полу, не увидел ничего, кроме красно-черного шахматного рисунка из кафеля. Пол был совершенно сухой и чистый, как, впрочем, и всегда.
А на унитазе сидел мужчина.
Он выглядел явно посторонним в этом помещении. Полностью одетый, в серых брюках и сером же в полоску пиджаке от костюма. Рубашка темно-бордового цвета, на ногах пара грязных изношенных сандалий. Растрепанные ржаво-каштановые волосы, рыжая козлиная бородка, неряшливо подстриженная, с проблесками седины. Голова откинута назад, челюсть отвисла, губы полуоткрыты и обнажают желтые прокуренные зубы, никогда не знавшие дантиста. Глаза тоже полуоткрыты. Неподвижные, голубые, они доверчиво-простодушно смотрели куда-то в пространство.
— О, провалиться мне на этом месте!.. — пробормотал я.
— Так ты не знал, что он здесь?
— Конечно нет!
— Так я и думала! Ты его узнаешь?
— Художник, — сказал я. — Тот самый, что заплатил за вход у Хьюлетта двадцать центов. Забыл его имя.
— Тернер.
— Нет. Это тоже художник, но не он. Помнишь, дежурный еще назвал его по имени?.. Тернквист!
— Точно. Ты куда, Берни?
— Хочу убедиться, что в лавке никого, — сказал я. — Потом запру дверь на засов и повешу табличку «Закрыто».
— А потом?
— Еще не знаю.
— О… — сказала она. — Берни?
— Что?
— Так он мертв, да?
— Несомненно, — ответил я. — Мертвее не бывает.
— Так я и думала. Ой, знаешь, кажется, меня сейчас вырвет.
— Валяй, раз уж так приспичило. Только дай мне прежде снять его с унитаза.
Глава 15
— Их можно взять всего за пятьдесят баксов в месяц, — сказала она. — Довольно выгодно, правда? В день получается меньше чем по два доллара. Что может обойтись дешевле, чем по два доллара в день?
— Ну, завтрак, к примеру, — сказал я. — Если покупать продукты с умом.
— И не слишком усердствовать по части чаевых, если ходишь в кафе. Тут одно плохо, меньше чем на месяц взять нельзя. Даже если мы вернем эту штуковину через полтора часа, все равно придется выкладывать пятьдесят баксов.
— Можно вообще не возвращать. А сколько, кстати, ты оставила в залог?
— Сотню. Плюс еще оплату за месяц вперед, так что набежало полторы. Но сотню отдадут, когда мы вернем эту хреновину. Если вообще вернем.
На углу Шестой Авеню и Двенадцатой мы остановились, ожидая, когда загорится зеленый. Он загорелся, и мы перешли на другую сторону. Оказавшись там, Кэролайн заметила:
— Ну разве не безобразие? Вопиющее нарушение закона! Разве не должны они устанавливать специальные настилы на каждом переходе?
— Да, что-то такое, помню, говорили.
— И разве это можно назвать настилом? Ты только посмотри, какой высокий тут бордюр! Вот грохнемся сейчас!..
— Крепче держись за ручки, — сказал я, — а я приподниму. Вот так…
— Черт!..
— Ты потихоньку, не толкай.
— Дерьмо в шоколаде! Ну ладно, вдвоем мы с тобой еще как-нибудь управимся, а что прикажете делать настоящему, прикованному к креслу инвалиду?
— Ты задаешь один и тот же вопрос на каждом шагу.
— Да потому что на каждом шагу так и вскипаю от возмущения! Из-за того что приходится поднимать эту чертову штуковину, чтоб протолкнуть ее на тротуар! Нет, это просто безобразие, и с ним надо бороться. Дай мне петицию, и я тут же ее подпишу. Покажи, где проводится парад, и я к нему присоединюсь. Ну, что тут смешного?
— Просто представил себе этот парад.
— У тебя извращенное чувство юмора, Берн. Кто-нибудь тебе об этом говорил, а? Ну, подтолкни же, а то нашего друга уже окончательно растрясло.
Но наш друг не жаловался. Это был, как вы уже, наверное, догадались, покойный мистер Тренквист, а штука, которую мы толкали перед собой, была ничем иным, как инвалидным креслом на колесиках, взятым напрокат в больнице Питтермана, что на Первой Авеню, между Пятнадцатой и Шестнадцатой улицами. Кэролайн сходила туда, взяла кресло и доставила его в собранном виде в лавку в багажнике такси. Я помог ей втащить кресло в подсобку, где мы разложили его и усадили в него Тренквиста.
Надо сказать, что ко времени, когда мы собрались выйти из лавки, выглядел он вполне естественно, сидя в этом кресле, и уж во всяком случае, куда презентабельнее, чем на сиденье унитаза. За пояс он был привязан кожаным ремешком, и еще я добавил пару шнуров от старой лампы, которыми прикрутил запястья к подлокотникам, а лодыжки — к специальной ступеньке для ног. Плед — на деле то было старое, траченное молью одеяло — прикрывал его от шеи до кончиков ступней. Пара затемненных очков скрыла остекленелые голубые глаза. Твидовая кепка с козырьком, висевшая у меня в подсобке на гвозде с марта в ожидании своего законного владельца, была водружена на голову Тренквиста, сделав его таким образом менее узнаваемым. И вот таким манером мы передвигались по улицам города, пытаясь разобрать, что, черт возьми, произошло, и останавливаясь через каждый квартал, когда Кэролайн начала бесноваться по поводу бордюров.
— Знаешь, чем мы сейчас занимаемся? — сказала она. — Транспортировкой мертвого тела, вот чем. Это квалифицируется как уголовное преступление или судебно наказуемый поступок?
— Не помню. Во всяком случае, такие дела не поощряются, это уж точно. А вот закон на эту тему сформулирован довольно расплывчато.
— В кино в таких случаях говорят, что ты не имеешь права ни к чему прикасаться.
— В кино я ни к чему и не прикасаюсь. И точно знаю, что в подобных ситуациях ты обязан немедленно сообщить о трупе в полицию. И ведь ты вполне могла это сделать, Кэролайн. Вполне могла выйти из сортира и сообщить Рею, что там, на стульчаке, сидит труп. Тебе даже не пришлось бы звонить.
Она пожала плечами.
— Но я подумала, он потребует объяснений.
— Вполне вероятно.
— А у нас не было подходящего объяснения.
— И снова ты права.
— Но как он туда попал, а, Берни?
— Понятия не имею. На ощупь вроде бы был еще теплый, но с другой стороны, мне не так уж часто доводилось трогать покойников, и я не знаю, сколько им требуется времени, чтобы остыть. Может, он находился в лавке со вчерашнего дня. Ты же помнишь, вчера я запирал ее второпях, потому что меня арестовали, ну я и не мог сосредоточиться и сделать все как положено. Может, он затаился среди стеллажей, а может, проскользнул незамеченным в подсобку и спрятался там.
— Но к чему ему было прятаться?
— Понятия не имею. Ладно, не важно. Словом, каким-то образом он оказался в подсобке, а потом, ночью или утром, пошел в сортир, сел на стульчак, не спустив штанов, и умер.
— От сердечного приступа или чего-то еще?
— Или чего-то еще, — согласился я, и в ту же секунду переднее колесо врезалось в бордюр на обочине. Голова нашего пассажира качнулась вперед, и с нее едва не слетели очки и кепка. Кэролайн поспешила привести его в порядок.
— Он на нас в суд подаст, — сказала она, — за небрежное обращение.
— Что за шутки, Кэролайн! Это же как-никак покойник.
— Извини. Просто вырвалось. Чисто нервное, полагаю. Так ты считаешь, он умер естественной смертью?
— Это Нью-Йорк. Смерть от руки убийцы — случай вполне естественный.
— Думаешь, его убили? Но кто мог его убить?
— Не знаю.
— Думаешь, с ним в лавке прятался кто-то еще? Но как он потом выбрался?
— Понятия не имею.
— А может, этот Тренквист совершил самоубийство, а?
— Почему бы нет? И вообще, он был агентом русской разведки, и в полости зуба у него находилась капсула с цианистым калием, и он чувствовал, что дело его швах, вот и забежал в мою лавку и принял яд. И я нахожу вполне естественным и оправданным, что человек захотел умереть в окружении первоизданий и изящных переплетов.
