Маргарита Южина - Парад нескромных декольте
– А чего? – упирался Жора. – Клавдия Сидоровна по телефону найдет. А потом я устрою туда…
– Нет! – взревела Клавдия Сидоровна. – Я на сохранение уже не лягу! Хватит в моем организме ковыряться! Позорище какое – меня на сохранение!
Однако Жору уже невозможно было свернуть:
– Ну не вас, а устроим Акакия Игоревича, какая разница. А то ведь в самом деле прикончат девчонку!
– Жорик, солнышко мое, скажи, какого лешего там будет сохранять Акакий? – устало спросила Клавдия. – Там же лежат только беременные женщины! И преимущественно до сорока лет!
– Акакий Игоревич, а вам сколько? Ах да, женщины же… Клавдия Сидоровна, тогда только вы, – упрямился Жора.
– Я думаю, надо просто посетить Лизу, – проговорила Клавдия Сидоровна. – Завтра же с утра этим и займемся. Я узнаю, в каком роддоме девчонка сохраняется, а потом все вместе съездим. Вопросы у кого-нибудь имеются?
– Да! А где отец? Ведь у Лизиного ребенка должен быть папа, – поднял серьезный вопрос Акакий.
– Завтра и спросишь. А сейчас – по домам. Не забывайте, я только что из больницы, мне нужны покой и забота.
Жора отбыл восвояси, однако ни покоя, ни заботы Клавдия так и не получила. Вернулись старшие домочадцы, пригласили Распузонов на кухню для вечернего чая и принялись активно ссориться. Оказывается, ни в какое кино они не попали. Тогда Катерина Михайловна пригласила Петра Антоновича посетить ресторан. Тот же принципиально противничал и волок любимую на ночную прогулку в парк. В результате позднего шатания по кусочку природы у Катерины Михайловны разнылся зуб, у Петра Антоновича разыгрался ревматизм, а потом и вовсе произошло страшное – на них напала старая нетрезвая женщина и, угрожая стриптизом, отобрала двадцать семь рублей и варежки Катерины Михайловны.
– Катенька, ну на кой дьявол тебе те варежки! Март уже цветет! – успокаивал разбушевавшуюся даму сердца Петр Антонович.
– Варежки? – гневно сверкала очами дама. – Это ведь никакие не варежки, а вовсе даже кошелек! Да, я в них ношу небольшие деньги, и сегодня у меня там совершенно случайно тысяча спрятана была…
– Сколь… – поперхнулся пожилой мужчина. – Ты сказала – тысяча? А какого хрена мы тогда по парку шарахались?! Почему ты не сказала, что платежеспособна? Я бы не стал упираться, и мы бы прекрасно отдохнули в ресторанчике!
– А я тебя сразу звала!
– «Звала»… – скривился милый друг. – Фигли ты звала, если сначала перетряхнула мой кошель, а потом предложила к моему другу зайти денег занять, «чтобы попить кофейку в уютном уголке»! К другу в двенадцать ночи! А у самой…
– Клавочка, – скуксилась Катерина Михайловна, – давай мы этого старика выгоним, а? Я уже успела в нем разочароваться. Он не отдает мне свою пенсию, не водит меня по ресторанам и треплет мне психику.
Такого предательства Петр Антонович вынести не мог. Он немедленно схватил жиденький чемоданчик и направился к дверям.
– Катерина Михайловна, я ухожу сам! Я вас бросаю! Я буду нежиться под пальмами, буду по утрам принимать горячий шоколад вместо вашего противного кипяченого молока из бочки, а любить Агафью Эдуардовну. Я ухожу к ней жить.
Пожилая матрона сообразила, что погорячилась, ухватила любимого за ремень и дернула обратно.
– Клава, ты посмотри на этого индюка! Он под пальмы собрался… Хорошо, иди! Но сначала я сделаю тебя инвалидом! Дайте мне вон тот цветочный горшок с фикусом!
Распузоны поняли, что ссоре конца и края не намечается, и убрались в спальню.
– Клавочка, как хорошо, что мы с тобой вот так не конфликтуем. Правда ведь? – нежно пыхтел в подушку жены Акакий Игоревич. – А все потому, что ты, Клавочка, мудрая жена и никогда себе не позволишь на своего супруга голос повысить, правда?
– Конечно, не позволю. Я у тебя шепотом спрошу – так что вы там отмечали с Татьяной, когда меня в больницу уложили? Зачем ты ее за поясницу щупал? И еще, главное, такую морду при этом довольную имел…
– Так ведь я ж танцевал, – шепотом оправдывался неверный. – А в танце как раз за поясницу партнершу и держат. Зато я к ней совсем не прижимался. Она ко мне жалась, а я вот так туловище держал, на отлете, только руками и прикасался. Прямо кремень, а не мужчина!
– Я видела, какой ты кремень, – у тебя рука хотела ниже сползти. И туловище у тебя не на отлете было: просто ты носом в ее грудь уткнулся, а зад, понятное дело, отклячился. Кстати, что ты искал в ее декольте? Ты что, думал, она там деньги для тебя положила? Ты мне нанес жестокое оскорбление, да, и не пыхти! Я так решила, голубь мой: придется тебе за мой моральный ущерб штраф выплатить. Не пучь глаза, вечерком на машине пассажиров повозишь и отработаешь.
– Клавдия, ты с ума сошла! – зашипел муж. – Ты знаешь, как сейчас таксистов убивают? Это же опасно!
– Акакий, ты мне должен верить – уж твоего убийцу я отыщу непременно! И он всю жизнь мне за тебя пенсию выплачивать будет! – успокоила жена и перевернулась на другой бок.
А Акакий еще долго размышлял, как бы отвертеться от штрафа.
Утро обрадовало хорошей погодой. С крыш капало, на тротуарах чавкала грязь, а солнце так и пекло через меховые шапки.
Клавдия сидела у телефона и терпеливо набирала номера роддомов. Удача не стала испытывать ее терпение, и уже в четвертом роддоме женщине ответили, что Кошкина Елизавета Николаевна лежит на сохранении именно у них. Клавдия была рада. Еще бы – четвертый роддом находился в двух остановках, при необходимости добраться туда можно было пешком, не припрягая Жорин джип. И охранять девчонку, если доведется, будет удобно, и опять же можно среди работников этого заведения знакомых отыскать. Нет, что ни говори, а дома даже стены помогают. Ну или возле дома.
– Кака, посмотри немедленно, мне лучше голубые тени положить или коричневые? Мне Анечка такие хорошие коричневые привезла… Кака!
– Клавочка, по мне, так лучше и вовсе не краситься. У тебя своя красота яркая, природная. Чего там красить? А тени могут пригодиться твоей свекрови… – высунулась из своей комнаты Катерина Михайловна. – Ты куда-то собралась? Замечательно, совершенно нечего сидеть дома, весну надо встречать на улице. Иди, Клавочка, встречай. Да! И не забудь Петру Антоновичу молока из бочки купить. Он пьет только из бочки!
– Мама, а давайте его и правда к Агафье отправим? – не удержалась Клавдия.
Свекровь от возмущения затрясла подбородком и сильно хлопнула дверью – она с милым уже успела помириться и подобные предложения были чистым кощунством.
– Кака, ты готов? – кричала Клавдия Сидоровна, не отрываясь от зеркала.
– Уже ботинки зашнуровываю, сокровище мое, – отвечал Акакий, не поднимаясь с дивана.
Жора задерживался, и Клавдия решила, что они с Акакием не будут напрасно тратить время, а сегодня обойдутся своими силами, благо и погода позволяет.
– Кака, где твои зашнурованные ботинки? – появилась она в дверях. – Какая безответственность!
– И я говорю! – снова высунулась Катерина Михайловна. – Акаша! Вот тебе бидон, бери молоко только из бочки!
Клавдия только мстительно фыркнула. Пусть Акакий сегодня займется заботами матушки. Очень любопытно, где он будет искать бочку, их уже года два как перестали в город возить.
– Мама, а деньги? – допытывался сын.
– Надеюсь, на бидон молока для стариков у тебя найдутся капиталы, – поджала губы маменька. – Да! И не забудь парной свинины, у нас давно не было мяса к обеду! И масло кончилось. И…
Клавдия выскользнула за дверь, не дожидаясь, пока супруг соберется искать эти самые капиталы в ее кошельке, лежащем в кармане пальто.
В приемной роддома царило радостное возбуждение. Помещение заполонили совсем молодые бабушки, такие же молодые растерянные дедушки, ошарашенные отцы, которые будто сейчас узнали, что жена не пошутила, легкомысленные друзья-подружки. Многие были от радости чуть пьяные, многие чуть пьяные не от радости, и все кричали наперебой какие-то глупости, тыкали пакетами в лицо медсестры и требовали показать детей. Молоденькие, полинявшие от больничного режима мамаши были отгорожены от посетителей ажурной решеткой, вероятно, чтобы никто из гостей не вздумал прорваться в палату и рожать самовольно, без особого на то позволения. И каждый тут кричал во все горло, стараясь перекричать соседа, чтобы докричаться до своей единственной.
– Светочка! Света! А почему тебя за решетку? Выходить нельзя, простудишься? Да еще и не в приемные часы?
– Валя! Валька, мать твою! Принеси сына-то показать! Как не разрешают? Так он же наш! Ах, так у нас дочь?!
– Ленка! А мы сегодня к Юрке на день рождения намыливаемся, твоего брать? Я говорю – твоего Саньку брать?
– Женщина, скажите, пожалуйста, здесь на сохранении…
– Верка! А чего ты двойню-то принесла? Вот заставь дуру богу молиться…
– Женщина, я вас спрашиваю – Кошкина Елизавета Николаевна на сохранении…
– Валька! Я так подумал: ты ребенка-то поменяй! Ну на хрена нам девка?
