Хелена Секула - Туз пятой масти
Но вскоре я убедилась, что за свой котелок могу пока не тревожиться. Я возвращалась от друзей, было часов одиннадцать вечера (после «потери» швейцарских часов родители не торопились возместить доченьке утрату – это из репертуара их воспитательных методов). У Вавельской улицы я решила сократить дорогу, пройдя через сквер, где росли густые деревья. Тут как из-под земли передо мной вырос ужасно неприятный на вид типчик.
– Куколка одна гуляет?… – прохрипел он и сделал движение, словно хотел облапить меня или сорвать сумку.
Мандраж на меня напал страшный, но среагировала я мигом, завопив благим матом:
– Сержант, он здесь!
Ничего другого не оставалось, кроме как вопить, да погромче, – удрать от этой сволочи я вряд ли смогла бы. Типа как ветром сдуло, но я успела хорошенько разглядеть его рожу. Разглядеть и узнать. Да-да, именно он преследовал меня последние дни, таскался повсюду хвостом. Что ж, по крайней мере манией преследования я не страдаю и с головой у меня все в порядке.
– …сержант, скорее, сюда! – разорялась я, а этот урод улепетывал со всех ног.
У меня сердце тоже в пятки ушло, и, не мешкая, я кинулась домой.
После этого происшествия предпочитала сидеть в четырех стенах, высовывая нос на улицу лишь днем.
Ситуация складывалась паршивая. Подонки, которым я объявила войну, способны на все. И в одиночку мне с ними не справиться.
Только не дать себя запугать!
Странно устроен человек. Еще недавно я чуть не пищала со страху, а теперь трусливый зайчик куда-то делся и во мне всеми четырьмя копытами уперся осел, упрямое и ужасно зловредное создание… Мне нужен телохранитель! Я знала, к кому обратиться за помощью. Есть такой парень с кулаками, как наковальни…
ЗАСЛАВСКАЯ
– Казимеж Омерович достойно закончил Академию изящных искусств, даже отличился своей дипломной работой и, по мнению знатоков, был многообещающим художником. После столь блестящих прогнозов его отец, заводчик экспортных норок в деревне Кобылка, построил для сына замечательную мастерскую, достойную настоящего художника, пусть у любимого чада будет все, что надо…
Адвокат рассказывал монотонным, бесстрастным голосом, словно читал судебные материалы, а мои мысли занимала Дорота. Дела у девочки обстояли все хуже и хуже. Не знаю, доплетется ли она до аттестата. Учебу Дорота окончательно забросила, и не похоже, чтобы собиралась исправлять положение. Выезжает на эрудиции, нахальстве и вранье… Я с ужасом обнаружила, что дочь начала врать.
– …а любимому чаду исполнилось уже двадцать пять. – Я с трудом сосредоточилась на словах адвоката. – Казимеж шлялся по ресторанам, швырялся деньгами и без устали разглагольствовал о муках творчества и артистической хандре. Родитель гордился сыном, без счета выдавал деньги, а под стеклянной крышей мастерской белели пустые полотна и несколько начатых, но так никогда и не законченных эскизов. Зато натурщицы налетали тучами, молодые художники и прочая богема каждый божий день устраивали пьянки. А Казик Омерович по-прежнему много обещал…
В нашем доме тоже много лет толпится молодежь, но только сейчас с Дороткой начало твориться что-то невообразимое. В то утро, когда дочь пришла с разбитой головой, я очень хотела ей поверить, но потом оказалось, что никакой дружеской вечеринки не было. Так где Доротка провела всю ночь? И я, мать, не посмела ее расспрашивать из боязни, что тайное наконец станет явным и мой мир рухнет. Доротка явно о чем-то догадывается, но откуда она могла узнать правду?..
Снова волной накатил размеренный голос адвоката:
– Время шло, коллеги Омеровича становились известными. Казимеж перекинулся на керамику. Папочка выложил несколько тысяч, и в мастерской появилась печь для обжига. Теперь вместо полотен повсюду валялись уродливые черепки – вот и все перемены. После глины, фаянса и фарфора настало время экспериментов в скульптуре, но разочарованный родитель усомнился в гениальности сына и велел тридцатилетнему лоботрясу начать наконец добывать средства на жизнь своим трудом. Оскорбленный скупостью старика, художник порвал с семьей и… расстался с клеймом «многообещающего» таланта. Теперь он уже ничего не обещал, брался за разные халтуры, продал свою печь для обжига керамики, а когда проел деньги, испарились все его приживалы. Перестал он и бывать в модных ресторанах, а в некоторых кругах это равнозначно смерти.
Через год молодой Омерович выплыл снова и показал когти. На выставку его работ из любопытства пришли давние коллеги и знакомые. Омерович всех поразил! Он представил стиль, какого от него не ожидали. Казимеж устроил выставку резьбы по дереву, знатоки и критики в один голос заявили, что стилизованные примитивные скульптуры из липовых чурочек говорят о несомненной творческой индивидуальности. В них было нечто, что отличает произведение искусства от самого хорошего ширпотреба…
Слава согрела Казика Омеровича своими солнечными лучами. Его скульптуры становились известны, фамилию упоминали в газетах, старый Омерович снова поверил в своего сына и развязал мошну. Казик снова гулял в ночных ресторанах, его работы раскупались и приносили неплохой доход.
Бомба взорвалась через несколько месяцев… Обнаружился старик, который был «негром» Омеровича. Казимеж познакомился с ним, скитаясь в Бещадах, когда отец перестал снабжать его деньгами. Поскольку приближалась зима, старик дал себя уговорить перебраться в город и переехал к Омеровичу, вместе со своими работами. Именно эти деревянные скульптуры Омерович и предъявил как плоды своего таланта. Вкусив успеха, Казик принялся беспощадно эксплуатировать старика. Доходило до того, что запирал беднягу на ключ, когда приходили гости. Неграмотному художнику он платил гроши, несколько злотых за скульптуру, да еще и вычитал за стол, квартиру, табак и самогонку, потому что старик любил выпить…
Афера наделала много шуму среди художников, старший Омерович обратился за помощью к моему коллеге, вот почему я так хорошо знаю эту историю. До суда не дошло, потому что старший Омерович откупился от деда. Ну а Казика вышвырнули из Союза художников, и он снова пропал из виду.
Чего еще я могла ожидать от человека, который общается с Банащаком? Бог свидетель, я предполагала нечто худшее, и рассказ адвоката меня совсем не удивил.
Только вот что Омерович делает у Банащака? Сутенер и мошенник – что может дать такой союз? Сутенер и мошенник в Спиртовой Монополии… Я уже знала, что Банащак вовсе не владелец «Омара», а кладовщик на заводе.
А в моем доме творилось недоброе. Прежде всего Доротка. Я боялась влияния Омеровича, поэтому попросила Анелю, чтобы та присматривала за девочкой во время моего отсутствия. От мысли, что моя дочь живет под одним кровом с этим авантюристом, я места себе не находила.
Анеля оказалась талантливой шпионкой, и я не чувствовала никаких угрызений совести на этот счет. Любым способом защитить мою маленькую…
К счастью, Доротка не сообразила, что все ее разговоры с Омеровичем подслушивает Анеля, мне же стало спокойнее. Девочка не попалась на обаяние этого жиголо.
Но в связи с Доротой меня гораздо больше встревожила новость, которую принес не кто иной, как Банащак. Как-то раз Казимеж Омерович повел ее в «Омар», а потом моя девочка отправилась туда сама. Что она там искала? Не Омеровича же, которого всегда может найти дома? С тех пор меня не переставали терзать дурные предчувствия.
Банащак выгнал девочку из кафе и запретил ей появляться в «Омаре». Сделал он это не слишком тактично, сам признался. Если уж Банащак так считает, воображаю, как это восприняла Дорота. Но из двух зол… Девочка не должна ходить в это подозрительное место. Невольно я почувствовала благодарность к Банащаку.
– Но как ты удержишь Омеровича? Как заставишь отстать от девочки?
– Уж не беспокойся, найду на него управу. У меня свои, безотказные способы. Даю тебе слово, а мое слово – не дым. – Стиль речей Банащака почти не изменился с послевоенной поры, но теперь, как я заметила, он больше не употреблял при мне нецензурных слов.
Его безотказные способы также не изменились, в чем я имела счастье убедиться. Был поздний вечер. Мы с Доротой сидели в библиотеке, когда из Парижа позвонил Адам.
Боже, как же редко вспоминала я теперь об Адаме, каким далеким, даже чужим казался он мне. Я была рада, что его нет в Варшаве. И как боялась его потерять! Нет, даже не так… Временами мне казалось, что я готова на что угодно, пусть на развод, лишь бы уйти, сохранив лицо, которое он знал двадцать лет. Чтобы далекое прошлое не замутило памяти о наших чувствах, нашей дружбе и обо всем, что нас связывало.
Уйти от Адама? Нет, не смогу, не сумею! Если уходить, то только в никуда. В голове у меня царил хаос. Сколько я еще выдержу?
В тот вечер после звонка отца Доротка словно оттаяла. В последнее время она стала холодной, сухой, замкнутой и… слишком взрослой.
