Иоанна Хмелевская - Крокодил из страны Шарлотты
– Прямо не верится. Обогнать всех в такую-то погоду! Что за страна! Животные непредсказуемы, а люди не различают пола.
– Ну почему же, на этот раз все сходится, чего придираешься? Опять же – Юно. Юнону мы проходили в школе, женское имя, и тут, смотри, – Юно Ллойд, кобыла. Все совпадает.
– Допустим, зато Юно Клинтеби – жеребец. Наверно, для разнообразия. Доверяй, но проверяй.
Угадывание по кличкам пола той или иной лошади было для нас смертной мукой, особенно если учесть, что в те времена датские сокращения доставляли нам много хлопот и мы на этом деле уже не раз накололись. Однажды в промозглый дождливый день, соображая насчет ставок, мы пренебрегли Грандессой – решили, что нежная, хрупкая дамочка не пожелает месить грязь и сойдет с дистанции. Как бы не так, Грандесса пришла первой, принеся счастливчикам баснословные барыши, и вдобавок ко всему оказалась могучим жеребцом. Зато некоторые из резвых жеребцов, на которых мы возлагали надежды на длинных дистанциях – к ним лошади мужеского пола, как известно, лучше приспособлены, – оказывались самыми натуральными клячами. Апофеозом наших проколов по этой части была Флоренс.
Впервые мы положили на нее глаз в очень типичной для нее ситуации. К тому времени мы уже изучили фамилии наездников и кто чего стоит, безусловно вместе с лошадью. Помнится, просмотрев программку заездов, я осталась недовольна.
– Да тут не на кого ставить. Одни графья едут.
– Какие еще графья?
– Взгляни сам. Везде «гр.» Граф Гутторман, граф Петерсен…
– Герр! – прорычал Михал.
– Какая разница. По мне, все одно графья. Аристократия рванула со старта, уже почти одолела круг, и тут на последнем вираже нашему взору предстало незабываемое зрелище. От группы легко отделилась наша Флоренс и уже до самого финиша шла в гордом одиночестве, увеличивая дистанцию так, словно все остальные топтались на месте. Ехавший в возке граф Петерсен даже не натягивал поводьев, мало того – ухитрялся держать их в изящно поднятой руке, да еще и раскланиваться с публикой. Та отвечала ему шквалом смеха и аплодисментов, все, очевидно, знали Флоренс. Кроме нас. Мы зашлись от восторга – лошадь неслась без всякого принуждения, без малейшего усилия, вдохновенно упоенная скоростью, – словом, это было божественно!
– Наверно, она его любит и старается осчастливить, – сказала я умиленно, имея в виду графа Петерсена.
– Она! А он ее – нет? Представляешь, как он ее любит? За те денежки, которые на ней зарабатывает?
– Это само собой, но она, по-моему, любит его больше. Прямо всем сердцем рвется к финишу!
– Да и он ее от всего сердца поторапливает…
– Наверняка перед заездом подносит ей цветы, как ты считаешь?
– Да я бы ей эти цветы на коленях подносил, – с чувством сказал Михал. – Небось каждый день меняет букет на свежий. Трюмо поставил в конюшне и ленты в гриву вплетает.
– А перед бегами падает ниц и умоляет: «Не подведи, алмаз души моей, не подведи…»
– А она ему подносит копыто для поцелуя. Вот бедолага, наверно, на баб и глаз не смеет поднять, боится оскорбить ее в лучших чувствах.
– Ну уж не знаю. Любящее сердце великодушно.
– Слушай, а может, он с нею обращается как истинный мужчина? – вдруг загорелся Михал. – Регулярно, дважды на неделе, обхаживает кнутом, а?
– Сказанул! – вскипела я. – Неужто похоже, что ее бьют кнутом?
В конце концов мы сошлись на том, что у этой пары настоящая, большая и взаимная любовь и что капризная, своенравная Флоренс побеждает лишь тогда, когда графу удается доказать всю глубину своего чувства. В противном случае, если, к примеру, граф запамятует поставить в вазу королевского фарфора свежие розы или, не приведи господи, окажет внимание какой-нибудь молодой даме, оскорбленная Флоренс приходит к финишу последней, то и дело сбиваясь на галоп.
А потом оказалось, что Флоренс – жеребец.
Но мы никогда не смирились с этим фактом. Скорей всего, любовь графа к Флоренс столь велика, что он из ревности хранит в тайне ее пол. На том и порешили. Однажды наш приятель, завсегдатай тотализатора, предпочитающий, правда, бегам скачки, возымел глупость засомневаться в нашей Флоренс, когда она на вираже вышла вперед.
– Да что ты! – возмутилась я. – Если не Флоренс, то кто?!
– Ну, раз уж ваш Флоренс такой молодец… – с недоверием протянул он.
Я покрутила пальцем у виска и бесповоротно списала его в разряд круглых дураков. Во-первых, не понимает очевидной истины – если Флоренс ведет на вираже, то нет такой силы на свете, которая помешала бы ей прийти первой, а во-вторых, он принимает ее за жеребца. С ним все ясно!
– Третий номер, то есть Газель, вышел вперед, – прокомментировал Михал, тщательно изучая программку и анализируя наш успех. – А первый передвинулся на второе место. Надо играть на числа, если в них есть какая-то система.
– А вот, смотри, двойка спустилась на двенадцатое, – вдумчиво заметила я. – Все сходится, четные сдвигаются, а нечетные остаются.
– Ты что, тройка – это четное число?
– В прошлый раз!
– А в следующий – снова четное, – бормотал Михал. – Тройка должна прийти в первом заезде в конце, потом она под тринадцатым номером передвигается вверх, единица остается внизу, потом, уже как восьмерка, поднимается вверх…
– …и, оседлав Кайзера Хансена, галопирует к финишу…
– Что?!
– … а восьмерка под одиннадцатым номером спускается вниз. Чушь собачья!
– Я просто прикидываю возможные комбинации. Во втором заезде придет аутсайдер и похерит весь вифайф…
– Лучше подождем до вторника, посмотрим новую программку…
Азарт все глубже затягивал нас в свою пучину. Как на грех по пути на работу я проходила мимо нескольких обувных магазинов. В одной из витрин красовались черные шпильки из настоящего крокодила, и именно мой размер. Каждый день, утром и вечером, замирала я у витрины и вожделенно пожирала глазами этот шедевр, мрачно размышляя о том, что заиметь его можно лишь на выигрыш за аутсайдера. Такую роскошь купить за свои кровные, трудовые у меня никогда рука не поднимется. Вся надежда на тотализатор. Когда же нам повезет по-крупному!..
Наконец я не выдержала и рассказала о дивных туфлях Михалу.
– Тогда шевели мозгами, – буркнул Михал. – Образование у тебя вроде бы высшее?
Воодушевленная ценным советом и каждодневным созерцанием чуда, я с таким рвением шевелила мозгами, что результат не замедлил сказаться: в следующее же воскресенье все мои прогнозы, от первого до последнего, попали в точку – все, на что я ставила или хотя бы просто отмечала вниманием, было дисквалифицировано, снято со старта или пришло к финишу в хвосте. Михал смотрел на меня с нескрываемым ужасом и только приговаривал:
– Если бы платили за два последних места, мы бы с тобой уже озолотились!
Наконец он запретил мне даже рот раскрывать. Единственное, что мне было дозволено, – это указывать номера лошадей, на которые я собиралась ставить. Пришлось подчиниться, и шпильки из крокодила, маячившие у меня перед глазами, стали расплываться в туманной дали.
С тоской и унынием наблюдала я за финалом последнего забега, в котором выигрывал какой-то номер, который мне бы и в голову не пришел. Я повернулась к Михалу, собираясь что-то ему сказать, как вдруг он на моих глазах побелел как полотно и забормотал себе под нос.
– Ты чего? – забеспокоилась я.
– Кто там финишировал? – прошептал Михал. – Десять – восемь?
– Точно, десять – восемь. А в чем дело? Ты ведь не ставил?!
Вместо ответа Михал, без кровинки в лице, выгреб из кармана два жетона.
– Десять – восемь, – триумфально зачитал он. – Взгляни, у меня что-то в глазах мутится.
Я взглянула и обалдела. Десять – восемь, как бог свят! Снова чудо!
– Михал, ты волшебник! – ахнула я. – Умоляю, только не потеряй! Я как-то посеяла на Служевце жетон на парный!
– Сплюнь сейчас же! Теперь туфли из крокодила, считай, твои. Десять – восемь! Как они оказались впереди? Все время тащились в хвосте!
Мне было все равно, как они оказались впереди. Михал перекладывал выигравший жетон из кармана в карман, не зная, где бы получше спрятать. Толпа вокруг нас стоном стонала, причитала все больше по-английски. Еще бы, выигрыш был что надо, достойное вознаграждение за наши муки: 5000 крон…
А назавтра, во-первых, я купила туфли, во-вторых, нам пришел конец. Губительная страсть завладела нами бесповоротно. Алиция бросала на нас взгляды, исполненные ужаса, – к счастью, лишь изредка, потому как оставшееся до отъезда время решила посвятить исключительно Гуннару. Правда, туфли из крокодила всколыхнули в ней легкий интерес, но своего мнения насчет азартных игр и состояния нашего рассудка она не изменила.
– Совсем рехнулись, – сурово провозгласила она. – Михала я еще могу понять, молодо-зелено, но ты-то, старая дура, мать семейства!
– Отцепись, – отрезала я столь же сурово. – Имею право урвать кое-что от жизни. А потом, у меня предчувствие.
