Иоанна Хмелевская - Чисто конкретное убийство
— Я уже поверила, что Бартош умер. Будь он жив, я бы ни слова не сказала, потому что он действительно спас мне жизнь, и я чувствовала себя обязанной быть по отношению к нему абсолютно лояльной. Я с первой минуты смотрела на него, как на святую икону… — В спокойном голосе появилась нотка горечи. — Он был для меня божеством. Таинственный и беспощадный, хотя и очень заботливый, он правил моей жизнью, а я соглашалась на все. Не осмеливалась задавать ему вопросов и понятия не имела, чем он занимается…
— А чем он занимался? — не выдержал Возняк.
— Ничем, — холодно ответила Анна и жестом показала на бумажную помойку. — Наверное, он воображал, что делает какую-то неслыханно важную работу, это была своего рода мания. К сожалению, у него не все было в порядке с головой. Он мне сказал, что его пытались убить, в молодости его ударили по голове — он, разумеется, вылечился, но получил предлог уйти на пенсию по инвалидности. Благодаря чему обрел свободу действий.
Он себе это внушал, поскольку не мог вынести мысли о том, что уже не годится для работы, что его усилия приносят полный ноль результатов. Ну вот, видите сами этот мусор… Я долгие годы верила в эту его историческую миссию, и только когда он пропал из виду, надолго и без единого слова, во мне что-то начало ломаться. Сейчас я уже понимаю, в чем дело. Я догадалась, что в юности его обучали в каких-то тайных спецслужбах, и это осталось с ним навсегда.
— А вы с кем-нибудь разговаривали на эту тему?
— Нет, что вы! Ни с кем. Но я работаю с книгами и с детства много читаю. Читала даже в детском доме, воровала книги, где только могла… ну, одалживала иногда, если это можно так назвать, потому что я их возвращала, когда мне удавалось. Из самых разных книг можно очень много узнать и понять. Через пару лет я наконец решилась использовать полученные знания и немного порылась в этой его тайной сокровищнице.
Она снова обвела рукой склад макулатуры. В душе ее явно рухнули все барьеры, многолетнее молчание прорвалось, и из нее изливались стресс, горечь, гнев и обида. Возняк решил только слушать, но один вопрос у него все-таки вырвался:
— А раньше вы никогда не пробовали посмотреть, что там?
— Куда там! Он меня с самого начал предупредил, что мне нельзя трогать ни единой бумажки, а я была такой послушной, что скорее руку бы в огонь сунула. Да и он через несколько лет — как минимум, восемь, — признался, что знал бы о малейшей моей попытке копаться в этих бумагах, потому что поставил такие особые ловушки. И так он ими гордился, что просто не мог не похвастаться. Какие-то шпионские хитрости: волос, например, или кусочек паутины, прилепленная черная крошка, которая при малейшем движении должна отвалиться, маковое зернышко и капелька клея… Естественно, он не про все ловушки мне сказал, это были самые простые, а он сам выдумал гораздо лучшие и держал их в секрете. И вообще, он решил, что теперь может мне про них сказать, потому что за все эти годы убедился, что я не копаюсь в его сезаме и заслуживаю доверия. Так сильно я заслуживала доверия, что он взял и пропал без единого слова.
Похоже, у Анны Бобрек пересохло в горле, она протиснулась в кухонную нишу и взяла стакан из сушилки над мойкой.
— Хотите минеральной воды? Насчет чая и речи нет, я не могу сейчас прием устраивать, но воды дать могу.
Возняк воды не хотел: он почти все время молчал, и жажда его не терзала. Анна налила воды себе и вернулась на прежнее место.
— А я и так семь лет после его исчезновения прождала, прежде чем стала проверять. Главным образом эти документы, журналы, письма — его письма, копии тех писем, которые он рассылал во все концы света. Абсолютный поток бреда. Разумеется, никаких ответов он ниоткуда не получил. Весь этот архив годится прямиком в помойку вместе с его подчеркиваниями и замечаниями на полях, но я не знаю, выброшу ли я все это, потому что вдруг какой-нибудь исторический архив или научно-исследовательский институт психиатрии захотят углубить свои знания о психопатах с манией величия. Я в любом случае избавлюсь от этого с огромным облегчением.
— Я удивляюсь, что вы не сделали этого раньше. Почему так долго? — Комиссару не удавалось задать до конца ни одного вопроса. Каждый Анна перебивала ответом.
— Потому что я думала, что он жив. И вернется.
— И что?
— И я смогу ему сказать, что я о нем думаю, имея под рукой конкретные примеры. Помахать у него перед носом всей этой нетленной корреспонденцией, этой ерундой из газет и спросить о смысле той каторжной работы, которой он посвящал жизнь якобы для блага человечества и от меня требовал такого же самоотречения…
Она вдруг замолчала и выпила воду залпом. Из всех чувств у нее остались только гнев и горечь.
Возняк насторожился.
— А что именно он от вас требовал?
— Чтобы я шпионила в нашей реставрационной переплетной мастерской: вдруг мне попадутся какие-нибудь политические материалы. Тогда я должна была их для него украсть.
У нее на миг перехватило дыхание, но она быстро пришла в себя.
— И ведь украла бы, потому что свято верила в эту его историческую миссию! К счастью, я ни на что такое не наткнулась. Но должна признаться, что, когда поняла истину, я страшно испугалась и сама себе не могла поверить. Вы, наверное, понимаете, почему я не сказала бы об этом ни слова, если бы он был в живых, а пропавшего без вести только через семь лет могут признать умершим.
Разумеется, это Возняк прекрасно понимал, хотя слепой преданности не одобрял. Как этот тип так устроился, что столько глупых баб вокруг него прыгало на задних лапках? Ну да, скелет у него был великолепный…
Ему снова пришлось собрать все мысли, чтобы выкарабкаться из вулкана страстей и перейти к делу.
— У вас есть штык? — внезапно спросил он.
Анну Бобрек, похоже, уже ничего не могло удивить.
К вопросу она отнеслась равнодушно.
— У меня нет. Но у Бартоша был.
— И где этот штык?
— Понятия не имею. Думаю, он забрал штык с собой.
— Он что, ходил по городу со штыком?
— По городу, наверное, нет, но он часто выезжал куда-нибудь на природу… Он вообще любил лес, воду. Выезжал в лес и штыком срезал сухие ветки. Мне иногда казалось, что ему надо было стать лесником — так его занимали деревья. Думаю, он взял с собой штык, если ехал куда-нибудь на садовый участок. Как я поняла, его нашли на садовом участке?
— Да, но штыка там нигде не было.
— За столько лет кто-нибудь мог и украсть.
— А собственно говоря… когда вы последний раз его видели?
— Утром шестого июня, когда уходила на работу, — не колеблясь, ледяным тоном ответила Анна — И больше никогда. Тогда шел дождь. Моросил. Такой теплый летний дождик.
— Вы так точно помните? — удивился Возняк.
— Самым точным образом. Ради бога, могу объяснить почему, это не секрет. На шестое июня приходится мой день рождения. Я с детства мечтала о том, чтобы у меня был такой собственный торжественный день. Именины или день рождения, раз в году, или хотя бы раз в жизни. Не было у меня такого. Бартош об этом знал, я ведь ему поверяла свои мечты, он меня расспрашивал о детском доме… Но он таких вещей не признавал, сам ничего не праздновал. А я так страшно этого хотела, все время надеялась, мечтала, что хотя бы раз он сделает мне какой-нибудь сюрприз, подарок… и что-то лепетала на эту тему еще до этого дня, а утром в свой день рождения так дипломатично ему намекнула… и ушла на работу. Я знала, что он едет на какой-то там участок, думала, может, хоть букет цветов… Я вернулась с работы, все еще с надеждой ждала, приготовила ужин… и не дождалась до сегодняшнего дня. Такие вещи не забываются.
Шестого июня! Утром! Шестого июня Эва Гурская ранним вечером видела на участке двоих под моросящим дождиком…
— И это был последний раз? — уточнил Возняк, старательно скрывая волнение. — Не вернулся и уже больше никогда не показывался?
— Нет. Я совершенно уверена. Я тоже умею поставить на дверях ловушки так, чтобы знать, заходил сюда кто-нибудь без меня или нет…
Анне Бобрек Возняк поверил безоговорочно. Вроде как это должен был быть допрос, но получилась исповедь. Анна словно выбросила из себя многолетнюю муку. Из нее изливались разочарование, горечь, обида и навсегда загубленные надежды. Собственно говоря, это она должна была бы убить Бартоша, и Возняк почти мог бы в это поверить, если бы не ее спокойствие и безграничное смирение со случившимся. Нет, последние искорки своей несчастной надежды она сама не погасила бы.
Надо было искать врагов другого рода.
— Я хотел бы это просмотреть, — сказал он энергично, обведя рукой бумажный хлам таким же жестом, как раньше Анна. — Вы позволите?
— Да пожалуйста! Надеюсь, вы заберете все это к себе? Я охотно приму любую помощь в избавлении от мусора.
Эту помощь Возняк ей торжественно пообещал.
