Дарья Донцова - Чудеса в кастрюльке
– Откройте, пожалуйста, откройте!
– Кто там? – прошелестел тихий женский голос. – Чего хотите?
– Бога ради, не бойтесь, – заорала я, – заблудилась в лесу, ищу монастырь и случайно забрела в вашу деревеньку, пустите переночевать, со мной никого нет.
Загремел засов, приоткрылась калитка. Я влетела во двор, увидела стоящий чуть поодаль дом, вполне целый, ряд сараев и перевела дух. Ночевать в пустой избе на полу не придется.
– Идемте, – тихо сказала впустившая меня женщина.
Потом она развернулась и, подметая длинной юбкой пол, двинулась к дому. Голова ее была повязана темным платком.
В тесной прихожей на гвоздях висела верхняя одежда – сплошь поношенные пальто черного цвета, а на подставках стояли ботинки, старые, довольно разбитые, но аккуратно вычищенные.
Я стащила куртку, сапоги, встала ногами на домотканый половик и сглотнула слюну – из комнат плыл восхитительный аромат гречневой каши.
Хозяйка оказалась сообразительной, потому что она крикнула:
– Марфа!
Появилась женщина неопределенного возраста, одетая в нечто, больше всего напоминающее черный халат, на голове Марфы был повязан темный платок. Она молча глянула на нас.
– Покорми и уложи, – велела хозяйка.
– Идите сюда, – поманила меня пальцем Марфа. На большой, чисто вымытой кухне меня усадили за длинный, выскобленный добела деревянный стол и угостили кашей. Гречку дали без ничего, пустую, сваренную на воде, ее не сдобрили ни луком, ни маслом, ни салом, а вместо чая налили отвар какой-то травы. Но я проглотила угощенье разом, рассчитывая на добавку. Марфа спокойно забрала пустую миску и поинтересовалась:
– Что за нужда к нам привела? Вы ведь неверующая.
– Отчего вы так решили? – попыталась я завязать разговор. – Может, я хочу у вас остаться! Слабая улыбка озарила лицо поварихи:
– Есть сели и лба не перекрестили, да и после трапезы не помолились.
Поняв, что мне лучше не прикидываться богомолкой, я кивнула.
– Да, я даже некрещеная, так уж вышло, родители не озаботились, а самой вроде как неудобно креститься, уж не девочка.
– К господу можно прийти в любом возрасте, – ответила стряпуха, – как позовет, услышите. Значит, не пора вам пока церковным человеком становиться.
– Мне надо поговорить с матушкой Евдокией.
– Завтра.
– А сейчас нельзя?
– Никак нет, ступайте спать.
Меня привели в крохотную, дико холодную комнату и указали на лежанку. Полночи я провертелась на неудобном ложе. В какой-то момент подняла грубую холстину, заменявшую тут простыню, и обнаружила, что тоненький, словно блинчик, матрац лежит на деревяшках. Подушка была плоской, а одеяло байковым, совершенно не греющим, но в конце концов я провалилась в сон.
– Вы хотели меня видеть? – раздался из темноты спокойный голос.
Я раскрыла глаза и, клацая зубами, села. За окном колыхалась темнота. Возле жесткой лежанки стояла довольно высокая, относительно молодая женщина, облаченная во все черное. Лет ей было около сорока, и на старуху она совсем не походила. Большие голубые глаза смотрели приветливо, но на лице не было улыбки.
– Который час? – глупо спросила я.
– Уже поздно, семь, – ответила женщина, – я не хотела будить вас утром, с дороги вы устали, но более спать нельзя, ежели желаете поговорить со мной.
– Уже семь вечера, – ужаснулась я. Евдокия мягко улыбнулась:
– Нет, день настал, семь пробило, пойдемте, позавтракаете.
Семь утра у нее день?! Да еще уверяет, что разбудила поздно, дала поспать? С ума сойти! Когда же они сами встают?
– Около четырех, – неожиданно ответила на не произнесенный вслух вопрос Евдокия, – в монастыре поднимаются рано, иначе всех дел не переделать, сестры сами ведут хозяйство, мужчин в обители нет. Да и видите, где живем, помните, как у Гоголя в «Ревизоре» городничий говорит: «Отсюда хоть три часа скачи, ни до какого государства не доехать». Вы любите Гоголя?
Я слегка растерялась.
– Ну, в общем… честно говоря, не знаю. Помню только по школьной программе «Мертвые души» и «Ревизор». Тогда комедии показались мне скучными, а потом я их не перечитывала.
– А вы возьмите Николая Васильевича, – улыбнулась Евдокия, – удивительно современный писатель. Знаете, меня всегда удивляло, отчего коммунисты запретили Войновича? Его Чонкин просто грубая поделка, ничего привлекательного. Я бы на месте прежних властей велела изъять из библиотек Салтыкова-Щедрина и Гоголя с их едкой сатирой, актуальной в любые времена. Стоит хотя бы вспомнить про губернатора, у которого в голове играл органчик.
– Вы читаете светскую литературу? – изумилась я.
– Почему же нет? – удивилась, в свою очередь, матушка. – У нас тут отменная библиотека: Чехов, Бунин, Куприн, Тургенев. Что за дело привело вас сюда?
С этими словами она распахнула дверь, и я очутилась в небольшой комнатке. Возле стены стояла узкая кровать, больше похожая на койку новобранца, чем на ложе женщины: никаких кружевных наволочек, бесчисленного количества подушечек и пледов. Просто ровная поверхность, застеленная синим застиранным одеялом. Из угла сурово поглядывали на меня лики святых, перед иконами на цепях свисала лампада, возле окна высился письменный стол, заваленный книгами. Еще здесь стояли два потрепанных стула и допотопный гардероб, пузатый, тяжелый, смахивающий на носорога. Пахло в комнатушке чем-то странным, но приятным.
Евдокия села на один стул и сказала:
– Прошу, рассказывайте, что за печаль вас привела сюда?
У матушки были странные глаза, прозрачные, словно леденцы, с большими черными зрачками. Они пробежались по моему лицу, я откашлялась и спросила:
– Вы давно видели Ежи Варфоломеевича?
– Не так давно заглядывал, – без тени удивления ответила Евдокия, – привозил эскиз вышивки. У нас сестра Анна – рукодельница, художественные работы делает, иконы, благословясь, вышивает. Но надобно нам и денег заработать, поэтому берем светские заказы. Белье шьем, постельное, вот Ежи Варфоломеевич иногда и приводит клиентов, помогает нам. Он в миру человек известный, с обширными связями.
– Ежи умер, – сказала я.
Глаза матушки из голубых сделались синими, зрачки сузились, но лицо не дрогнуло. Она быстро перекрестилась и достаточно равнодушно повторила:
– Умер? Что за беда случилась? Он ведь молод, хотя на все божья воля.
– Ежи покончил с собой, повесился.
Евдокия моргнула, потом встала со стула, опустилась перед иконами на колени и принялась тихо шептать молитвы, изредка кланяясь и осеняя себя крестным знамением.
Неожиданно из моей души ушло напряжение и тревога, в груди словно лопнул туго натянутый канат. В комнате было тепло, незнакомый запах дурманил голову, мерный шепот Евдокии убаюкивал, и я почувствовала, как сон начинает подбираться ко мне на мягких лапах.
Наконец матушка перекрестилась последний раз и встала с колен.
– Спасибо, что не посчитали за труд приехать и сообщить скорбную весть.
– Где Ляля?
– Кто?
– Девочка, которую ваш брат велел спрятать в обители.
Евдокия опять перекрестилась.
– Тут детей нет.
– А приют?
– Какой?
– Разве вы не воспитываете сирот?
– Нет, нас не благословляли на призрение.
– Но как же так…
– Сюда приезжала женщина, – сказала монашка, – тоже искала девочку.
– Ася Бабкина! Это моя подруга, она сейчас лежит в больнице. Разрешите, я расскажу, что произошло?
– Сделайте одолжение, – кивнула матушка, – введите в курс дела.
Глава 15
Выслушав мой сбивчивый рассказ, Евдокия покачала головой.
– Экое дело выдумал! Хотя он всегда был затейник, такое творил! Иному человеку и в ум не придет, что Ежиремия делал.
– Кто?
– Полное имя моего брата Ежиремия.
– Странное очень.
– Просто редкое, теперь подобным образом детей не называют, но наш отец был человек верующий, церковный староста, – вздохнула Евдокия, – строгий, даже угрюмый. Вера у него была не светлая, а мрачная, в доме у нас никогда не смеялись.
Настоятель местного прихода иногда пытался урезонить Варфоломея.
– Уж больно ты свиреп, – говорил он церковному старосте, – вера дозволяет и радоваться, на то специальное время отведено: Масленая неделя, Красная горка, Святки. Своди своих в театр.
– Грех, – качал головой Варфоломей.
– Я разрешаю, – уговаривал его настоятель, – что ж у тебя дети растут, ничего не повидав, неладно это.
– К чему их миром искушать, – бурчал Варфоломей, – им в монастырь дорога!
Однажды священник не выдержал и брякнул:
– А ты ребяток своих спросил? Может, не чувствуют они в себе сил идти по предложенному тобой пути? Нельзя человека поперек воли в обитель. Сам-то ты женат, двух дочерей и сына родил, зачем земных радостей их лишать? Не угодно господу такое поведение.
Варфоломей покраснел, но спорить со святым отцом не осмелился, только нехотя буркнул:
– У меня глаза поздно открылись, дурак в молодости был, пусть дочери и сын грехи семьи отмаливают.
