Дворцовый переполох - Боуэн Риз

Нет, в самом деле, Бинки просто безнадежен, подумала я. Наверное, решил все-таки напустить ванну и забыл как следует закрыть кран. Я распахнула дверь — и застыла как вкопанная с открытым ртом. Ванна была полна до краев. В ней кто-то лежал. На миг мне показалось, что это Бинки.

— Ой, извини, — пробормотала я и отвела взгляд, потом посмотрела туда еще раз.

В ванной неподвижно лежал полностью одетый мужчина — с головой в воде. Широко распахнутые глаза смотрели в потолок. Более того, я его узнала. Это был Гастон де Мовиль.

ГЛАВА 12

Раннох-хаус

Пятница, 29 апреля 1932 года

Я видела покойника впервые в жизни и потому уставилась на него как завороженная. Нет, ну не мог же он в самом деле умереть, сказала я себе. Наверное, это какая-то скверная шутка во французском духе, или он пытается меня напугать. Или уснул. Но глаза у француза были открыты и безучастно смотрели в потолок. Я потянула за носок черного замшевого штиблета, торчавший из воды. Гастон колыхнулся, вода плюхнула на пол, но выражение неподвижного лица не изменилось. Тут, наконец, я признала то, в чем уже не было сомнений.

У меня в ванной лежал труп Гастона де Мовиля.

Я похолодела от ужаса. Бинки был дома, когда я уходила. А вдруг какой-то сумасшедший убил и моего брата?

С пронзительным криком «Бинки!» я выбежала из ванной.

— Бинки, ты живой?

Я обыскала его спальню, кабинет, гостиную. Но брата нигде не было. Меня охватила настоящая паника. Я представила себе, что тело Бинки спрятано где-то под мебельными чехлами, и забегала из комнаты в комнату, срывая чехлы, заглядывая в шкафы и под кровати. Я даже спустилась в комнаты прислуги и поискала там. Бинки не было нигде, даже в угольном подвале. Я вернулась в его спальню и ахнула: одежда брата тоже исчезла. В сердце мне закралось ужасное подозрение. Я вспомнила, как Бинки отважно заявил, что вызовет де Мовиля на дуэль. Может быть, это он убил де Мовиля? Я отчаянно затрясла головой. Бинки воспитали как человека чести. Да, о дуэли он заикался, но именно о дуэли. Я живо представила себе честный поединок и какое-нибудь «пусть победит сильнейший», хотя вряд ли Бинки мог оказаться сильнейшим в каком бы то ни было сражении. Но утопить человека в ванне? Даже если бы у брата и хватило сил удержать под водой такого корпулентного противника, как Мовиль — к тому же достаточно долго, чтобы тот захлебнулся, — Бинки никогда не опустится до подобного бесчестного поступка даже по отношению к злейшему врагу.

Я вернулась в ванну, в глубине души надеясь, что тело исчезло. Но нет, труп по-прежнему лежал в ванне — глаза в потолок, черное пальто колышется в воде. Я понятия не имела, как быть дальше, но тут меня осенило: отцовская долговая расписка! Что, если Гастон носил ее при себе? Преодолевая отвращение, я обшарила его карманы и нашла размокший конверт. Вот так удача!

В конверте была она. Я разорвала расписку в клочья и спустила в унитаз. Конечно, меня тут же стали мучить угрызения совести, но было уже поздно — сделанного не воротишь. По крайней мере, когда явится полиция, то не найдет никаких отягчающих улик.

Я забегала взад-вперед по лестничной площадке, пытаясь собраться с мыслями. Да, надо было вызвать полицию, но я медлила и колебалась. Заклятый враг нашей семьи лежал мертвый в ванне, и любой полицейский резонно заключил бы, что Гастона убил один из нас, — или Бинки, или я. Вряд ли мне удастся убедить полицию, что этот тип не нашел во всем Лондоне более подходящего местечка для самоубийства, чем наша ванная.

Но ведь я уничтожила отягчающую улику, так? Значит, никто, кроме нас с братом, не узнает, что де Мовиль был нам злейшим врагом? Ах, черт, черт, черт! Конечно, нашим адвокатам все известно. У них даже есть копия расписки. И вряд ли мне удастся выпросить у них эту бумагу или уговорить ее уничтожить, — пусть они и хранили верность нашей семье добрых двести лет. Да и когда весть о смерти де Мовиля выплывет наружу, вряд ли мне удастся уговорить поверенных молчать обо всей этой истории с распиской.

Я снова заглянула в ванную. В голове у меня крутились самые несуразные мысли. Может, мы с Бинки сумеем вытащить труп и бросить его в Темзу так, чтобы никто не заметил? Если утопленника потом и найдут, ведь не определят же, где именно он утонул. Но задача представлялась невыполнимой: во-первых, де Мовиль наверняка тяжеленный, во-вторых, у нас с Бинки нет верных слуг и нет автомобиля или экипажа. Не представляю себе, как мы с ним берем такси, пристраиваем труп между нами, а таксисту говорим: «Голубчик, на набережную Темзы, да выберите самый пустынный и безлюдный уголок». А если даже нам удалось бы выполнить эту задачу, мы посрамили бы поколения и поколения храбрых шотландских предков, чьим девизом было «Честь превыше жизни». Насчет ганноверских предков у меня были сомнения. Подозреваю, при желании они могли повести себя и бесчестно.

От размышлений меня оторвал звонок в дверь. Я подскочила чуть ли не до потолка. Открыть? Что, если это Бинки — с него станется забыть ключ. Кто бы ни звонил, этот кто-то наверняка вернется, если я не отопру сейчас. Так что от посетителя надо избавиться. Избавиться… Меня передернуло. Ну и выражения крутятся в голове! Не самые лучшие, учитывая обстоятельства. Я спустилась в вестибюль и уже готова была открыть дверь, как вдруг сообразила, что на мне до сих пор униформа горничной. Тогда я схватила с вешалки пальто и поспешно надела его, поплотнее запахнувшись. И только тогда открыла дверь.

— Добрый день, могу ли я видеть леди… о, это ты, Джорджи!

На пороге стоял Тристан Обуа — темные кудри по-мальчишески взъерошены, улыбка так и сияет.

— Тристан… какой сюрприз, — с трудом выдавила я.

— Пвости, что вламываюсь столь неожиданно, — сказал он, все так же улыбаясь с надеждой во взгляде, — но старичок, у которого я служу в конторе, послал меня отнести кое-какие бумаги по соседству, вот я и подумал — слишком велик собвазн посмотреть, где ты живешь, и заглянуть на огонек. Мы, по-моему, уже сто лет не виделись.

Поскольку я видела Тристана меньше часа тому назад, то не знала, как на это ответить. Ясно было, что и он видел служанку в черном, прилежно драившую пол на четвереньках, но меня в ней не узнал. Я плотнее запахнула пальто.

— Ты собираешься уходить? — спросил Тристан.

— Нет, только что вернулась. Еще не успела снять пальто, — ответила я.

— Тебе нехорошо?

— С чего ты взял?

— Сегодня вовсе и не холодно, — заметил он. — Можно даже сказать, день очень теплый, я вот совсем без пальто, а ты кутаешься.

— В доме всегда ужасно промозгло, все из-за высоких потолков, — пролепетала я, пытаясь взять себя в руки.

— В таком случае я успел как раз вовремя, верно? — сказал Тристан. — Надеюсь, ты не против, что я вот так вламываюсь к тебе. Вот, значит, какой он, Раннох-хаус… Должен сказать, впечатляет. Я бы охотно осмотрел дом. Насколько мне известно, твой отец был в своем роде коллекционером и здесь, наверно, есть хорошие кавтины.

— Тристан, я бы с удовольствием показала тебе дом, но сейчас не самое подходящее время, — перебила я, не дав ему договорить.

Тристан сразу сник. Лицо у него было такое мальчишеское, что сразу выдавало все его чувства — хоть радость, хоть отчаяние.

— Я думал, ты мне обвадуешься, — дрогнувшим голосом протянул он.

— Я и рада, — ответила я, — и в другой раз с превеликим удовольствием приглашу войти, но сейчас я дома совсем одна, а уж ты можешь себе представить, что скажет моя коронованная родня, если я в одиночестве, без старших, впущу в дом мужчину, пусть и средь бела дня. Так что, увы…

— Прекрасно понимаю, — Тристан истово закивал. — Прислуга не считается, да?

— Слуг в доме тоже нет, — сказала я. — Пока я живу тут совсем одна — до тех пор, пока не смогу нанять служанку.

— Ух ты, какая ты смевая! — восхитился Тристан. — И ужасно современная.