Максим Кантор - Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова.
Я приехал домой, в свою однокомнатную нору, надел шлепанцы, поставил чайник. Потом позвонил Сергею Ильичу Татарникову — и сутулый историк пришел ко мне на чай. Он постучал в дверь, а я даже спрашивать не стал, кто там. Думаю, если им надо, они просто через дверь выстрелят. У меня дверь не бронированная. Распахнул — а там стоит милый Сергей Ильич, улыбается. Против обыкновения водки мы не пили, как-то не пилось мне в тот день. И не то чтобы хотелось сохранить ясную голову. Но когда муторно на душе, водка не спасает. Я рассказал Сергею Ильичу всю историю. Про это, конечно, и по телевизору говорили, но Татарников телевизор не смотрит, газет не читает: думает, у Тацита давно уже все написано.
Я спросил его, не написано ли, часом, у Тацита, что случилось в Лондоне с полковником госбезопасности, а главное, как бы мне слетать в Альбион — и не угодить в канализацию?
— Боитесь? — Татарников меня спросил.
— Очень даже боюсь.
— А напрасно, голубчик, боитесь. Неразумно это.
— Как же не бояться? Если они решили всех подряд топить в говне… — Тут я остановился. Неужели теперь и я на очереди?! Стоит такая очередь на утопление, подходишь, спрашиваешь, кто последний, пристраиваешься в затылок… И одного за другим кидают в говно… пока до тебя не дойдут. Моя жизнь висела на волоске над люком в канализацию — так мне казалось в тот момент, — и чья-то невидимая рука уже приготовила ножницы.
— Топить в дерьме? — переспросил Татарников. — Полагаете, они только сейчас начали этим заниматься? Раньше нас в дерьме, вы считаете, не топили? — На такой простой вопрос я ответить не решился.
— Не надо про это громко, Сергей Ильич! — Я показал на стены и потолок, приложил палец к губам.
— Думаете, КГБ за вами охотится, чтобы бросить в канализацию?
Ох, не надо произносить это слово, не надо про КГБ! Скажешь вслух, и воздух в комнате делается какой-то душный. Я вздохнул — а не дышится, грудь сдавило.
— Не знаю, кто решил топить, — сказал я осторожно. — Тут много заинтересованных сторон. Но, допустим — просто как вариант, — что это КГБ.
«Как вариант» — любимое выражение следователя Гены Чухонцева, я у него научился.
— Хорошо, допустим как вариант. Теперь скажите, что же такого плохого в КГБ? Почему этой организации все боятся?
— Как — что плохого?!
— Ну что?
— Сами, что ли, не знаете… — Я посмотрел вокруг, поглядел на вентиляционное отверстие и закончил фразу бодро: — Сами, что ли, не знаете, что у них много врагов.
— Сейчас миром — поправьте, коли ошибаюсь, — правит всеобщее КГБ, все современные правители состояли или состоят в органах. И бывший президент Штатов Джордж Буш-старший оттуда, и российский премьер Путин, и вице-премьер Иванов, и госсекретарь Америки, и все остальные, кого ни возьми. Помните, Достоевский говорил: мы все вышли из «Шинели» Гоголя. Так вот, все теперешние правители вышли из шинели Дзержинского, и зачем же этого стесняться? Давайте согласимся с простым фактом: если всем миром правит госбезопасность, как можно обвинять этот институт в нарушении статуса свободы? ГБ свободу дозирует и распределяет. Как бюджетные деньги, например.
— А Курбатский? Тоже оттуда?
Сергей Ильич закурил, пустил дым к потолку. Отхлебнул чайку, поморщился. К такому напитку он был не приучен, не понравился ему чай.
— Вам приходилось, голубчик, читать переписку царя Иоанна Грозного с перебежчиком Курбским? — Я привстал от изумления, но Татарников жестом успокоил меня. — Нет-нет, не с Курбатским, а с князем Курбским. Фамилии схожи, но это два разных лица. Курбский давно жил. И переписывался с Грозным.
Я развел руками. Про Ивана Грозного я смотрел кино, а вот писем царских не читал. О чем и сообщил Татарникову.
— Зря, голубчик. Поучительное чтение. Князь Курбский от царского гнева бежал в Литву, а царь послал ему письмо, чтобы тот вернулся и предстал перед судом. Курбский ответил, что возвращаться не желает, мол, на Руси произвол, и тогда царь написал ему снова, привел аргументы. Смысл писем был такой: если я царь — то ты просто обязан приехать и сесть на кол. Ведь ты признаешь, что я царь, этого не можешь отрицать? А если признаешь меня царем и знаешь, что царская власть от Бога, о чем вообще спор? То, что я с тобой хочу сделать, и есть твоя доля, другой нет. И спорить тут не о чем.
— А что Курбский?
— Он был образованный человек, придумал выход. Написал письмо, в котором доказывал, что в свите царя есть Антихрист. А если так, то власть Грозного не от Бога. А если власть не от Бога, то Курбский не обязан ее уважать. Это было письмо, которое сегодня охотно опубликовала бы зарубежная пресса. Впоследствии такие письма писали довольно часто: Федор Раскольников написал схожее письмо Сталину, например. Ответ на обвинение прост. Царь Иоанн ответил незамедлительно.
— Что он ответил?
— Смысл ответа в том, что институт монархии можно рассматривать только с точки зрения монархии, а не со стороны, — если ты не противник этой конструкции в принципе. Также и логика Сталина состояла в том, что история строительства коммунизма такова, какова она есть, — и если вам не нравится строить коммунизм, не считайте себя коммунистом, вот и все.
— И Курбский вернулся?
— Нет, не вернулся. И спор этот остался неразрешенным. Но в логике монархического сознания прав, несомненно, царь. Надо или отрицать институт монархии, или ему подчиняться — как иначе? Курбский в вопросах политической морали поставил себя над моралью вообще — а так рассуждение не строится.
— Но ведь есть плохие цари и хорошие цари?
— Да будет вам! Где это вы хороших видели? Ну, Грозный с Петром, те, пожалуй, в мучительствах переборщили. Да, — Татарников опять затянулся, пустил дым. — Но и Екатерина, скажу я вам, была не подарок. Нет, если уж бежать, так все равно от кого и все равно куда. Можно и в Лондон. Даже Иоанн Грозный мечтал к Елизавете в Лондон удрать. Резал и жег, а мечтал поселиться в стране, где все устроено по закону.
— Неужели в Лондоне не резали и не жгли?
— Тоже резали. И жгли без пощады. Но издалека это могло казаться правосудием. И сейчас так порой кажется.
— Иван Грозный хотел уехать в Лондон? — Не ожидал я такого от Ивана Васильевича.
— Точно так же, как и теперешние набобы. Дома крови напустят, и самим страшно становится. Устанут от душегубства — и едут за свободу бороться.
— Верно, у них у всех теперь дома в Лондоне… Точно подметили, Сергей Ильич.
Помолчали. Я пил чай, Татарников курил.
— Число бежавших в Лондон надо брать за коэффициент правового состояния российского общества. Чем больше народу едет в Лондон, тем хуже дело с законом в любезном Отечестве.
— Смешно получается, — сказал я. Но мне было не смешно. — Скажите, Сергей Ильич, если миром правят офицеры госбезопасности, то как надо относиться к гражданским законам?
— Сложный вопрос. Если один полковник КГБ убьет другого полковника КГБ — как прикажете данный случай рассматривать? Надо ли считать это внутриведомственным конфликтом — а тогда правовые нормы общества к этому случаю неприложимы, — или это относится к общегражданским проблемам? Но если гражданское право будет выше корпоративного интереса, а миром правит корпорация, — в мире возникнет неразбериха.
Я ничего не понял, так Сергею Ильичу и сказал.
— Голубчик, будьте внимательнее. Скажем, солдаты на войне убивают друг друга. Но это не считается преступлением, потому что убийство происходит на войне, а они находятся на службе в армии. И даже если нет состояния войны, но один солдат застрелит другого солдата, это будет разбираться как эпизод армейской жизни, внутри армейских законов. Армия — это такая закрытая корпорация внутри общества, особая страта, которую нельзя судить обычным судом. Так же и здесь. Один полковник КГБ убил другого полковника КГБ — разве обществу до этого есть дело? Это касается внутриведомственных разборок Комитета госбезопасности.
— Я думал, — сказал я, — что в гражданском обществе существуют правовые нормы… то есть нормативные правила. Для всех людей, кто бы они ни были.
— Имеете в виду заповеди Моисеевы? — живо подхватил Татарников. — Да, действительно, Моисей оставил роду человеческому десять заповедей. Но КГБ, армия, налоговая полиция, а также некоторые другие институции, функционирующие по принципу корпоративной морали, — они стоят выше, нежели свод этих общих правил. Правила писаны для всех, это верно. Но не для тех, кто стоит над всеми.
— У нас открытое общество, — неуверенно сказал я.
— А за счет чего живет это открытое общество? Кушает оно за чей счет? Я вам скажу, голубчик. Гражданское открытое общество живет и кушает за счет работы корпораций, которые, поверьте мне, функционируют только потому, что соблюдают иерархию и дисциплину. Это самые закрытые общества на свете. Закрытая корпорация есть мотор открытого общества. Парадоксально, не правда ли?
