Ольга Степнова - Уж замуж невтерпеж
Я решила прикрыть эконома покрывалом, которое стащила с Кириной кровати – кажется, так принято обращаться со свежими покойниками – как вдруг заметила, что одна рука у эконома сжата в крепкий кулачок.
Зачем так сжимать руку, если в ней ничего нет?
Я попыталась разжать кулак, но он оказался железным, неподатливым, и как будто упрямым. Может, это называется окоченением, но мне показалось, что старенький эконом и после смерти не хочет отдавать никому что-то очень важное.
Это была записка. На обрывке какого-то бланка, рукой не очень привычной писать, было нацарапано карандашом:
«Мырка, ты все предумала супер. Не ошибись в калесах чтоб шыто-крыто. Я буду вовремя и на стреме.
Твой Ь»
Именно так там все и было. «Предумала», «калеса», «шыто-крыто». И мягкий знак.
Этот человек мало и плохо учился.
Этот человек задумал что-то плохое.
Этот человек мужчина.
Это все, на что хватило моих куриных мозгов.
Почему Иван Палыч так сжимал эту записку? Кто такая Мырка? Я не знаю ни одного имени, начинающегося на мягкий знак!
Следов борьбы в этой комнате нет. Следов крови тоже. Следов ... – как это называется? – волочения не заметно. Такое впечатление, что... Я толкнула зеркальную дверцу шкафа, она плавно поехала вправо. Раздвинув плотный ряд одежды, я увидела, что платье из белесой джинсы, которое я хотела выбрать сначала, все в крови. Такое впечатление, что ... Иван Палыча зарезали прямо в шкафу.
Голова моя затрещала по швам. Я никогда так трудно не думала. Больше всего на свете я сейчас жалела о том, что не прочитала ни одного детектива. Я даже не смотрела криминальную хронику, потому что там часто показывают обезображенные трупы. Я не знала, в каком направлении нужно размышлять, и какие следует делать выводы. И тогда я решила делать свои выводы.
Первое. Записка имеет отношение к тому, что произошло в доме. То есть, она имеет отношение к убийству Виктора и Иван Палыча.
Второе. Если это так, то в преступлении замешаны как минимум два человека – женщина (если, конечно, Мырка – это не кошка, но кошкам, вроде, не пишут записки), и мужчина – твой Ь.
Третье. Черт его знает, что третье!
Хоть бы это был твердый знак, а не мягкий. Тогда бы в этом можно было усмотреть выпендреж, стиль, или что-то в этом роде. А так – это ничто, пустое место, дырка от бублика.
Версия с Тамарой мне нравилась. Может, Мырка – это она? Очень похоже на прозвище классной дамы. Тогда мягкий знак... ее любовник? Недоученный ученик? Приехали. Приплыли. Но больше версий нет. Жаль, что не читала ни про Холмса, ни про Каменскую.
Я сунула записку в тот карман, где лежал мобильник Балашова. Кажется, это называется «улика». Вроде бы. Я была не в теме, как Балашов не в курсе тонкостей своего быта.
Ноги сами поднесли меня к резному комоду. Я снова открыла кожаную шкатулку. Вот он – бес, блестит и переливается. Возьмешь чуть-чуть, а хочется больше. И в какой-то момент становится неважно, каким способом. Я вытащила из шкатулки тоненький браслетик – дорожка из разноцветных камней навевала мысли о тысячах, десятках тысяч долларов. Мой бес – не бес, он – бесик. Маленький, юный, почти безобидный. Возьму поносить, потом верну Балашову. Я едва успела застегнуть золотой замочек как в спальне...
В спальне погас свет.
В темноте я бросилась к двери, но споткнулась об эконома, которого так и не накрыла покрывалом. Я упала на него, ощущая под собой колючую окоченелость мертвого тела. От ужаса я не смогла даже закричать. Перелезая через Ивана Палыча, я твердо решила, что немедленно позвоню 02, как только выберусь на свет и смогу различать телефонные кнопки. А если в коридоре тоже темно, значит, Балашова убили...
Коридор был залит ровным голубоватым светом. Когда я домчалась до рубильника, Балашов по-прежнему стоял там с видом поэта, ловящего в небесном эфире единственно верную рифму.
– Где рубильник, которым выключается свет в комнатах? – запыхавшись, крикнула я.
– А что? – удивился недогадливый Балашов.
– Где?! – заорала я.
– В холле, рядом с входной дверью.
Я подождала, когда он скажет «кажется» или «вроде бы», но он не сказал. Он побежал вниз, и я – в который раз! – помчалась за его удаляющейся спиной.
В коридоре никого не было.
И в холле никого не было.
Дверцы, за которыми скрывался рубильник, точно такие же, как на лестнице, были открыты. Он опять очень торопился. Мягкий знак, дырка от бублика. Или она? Мырка, Тамара, бывшая плохая учительница. Они орудуют вдвоем, услышав, что я пошла обыскивать трупы, кто-то из них вырубил свет в комнатах.
– Да что же им надо? – крикнула я Балашову, когда он вернул рубильник в прежнее положение.
– Эй! Чего ты хочешь?!! – громыхнул своим басом Балашов. Ответом ему стало скудное эхо, которое смог дать двухэтажный дом.
– Смотри! – я протянула ему записку.
– Мырка?! – спросил Балашов. – Твой мягкий знак?! Где ты это нашла?
– В кулаке у эконома.
– Бред какой-то. Не ошибись в колесах, чтоб шито-крыто! Дай телефон.
Я протянула ему мобильный, он потыкал кнопки. Ну вот, осталось продержаться до приезда милиции.
– Охрана? – гаркнул Балашов. – Это Балашов. Вадик? Скажи, кто сегодня вечером проезжал или проходил на мою территорию? Нет, я не уехал. Нет, я не в Париже. Да, я дома, да, вы плохо работаете, поэтому скажи мне точно, кто ко мне приезжал, проходил, или... пролетал. Да, пролетал, потому что по дому кто-то летает. Это ты лыка не вяжешь, а я еще не выпивал. Кто? Да, торт на машине привезли, знаю, ели. Да, мой зам и Кира приехали, они здесь. Да, Дед Мороз поздравил, он тоже здесь. Да, выпивает. Когда вернулся Иван Палыч? Что значит, не возвращался? Ладно, пусть не возвращался. Больше никого? Почему Сеня ужрался? Как это ко мне побежал? Два часа назад? Черт! Сработала тревожная кнопка? У меня одна тревожная кнопка, в моем кабинете, и я ее не нажимал. Да, мы тут хорошо веселимся. Хорошо, я отправлю Сеню к тебе. – Балашов нажал отбой.
– У нас еще один труп? – поинтересовалась я.
– Не знаю. Охранник побежал в наш дом, потому что сработала сигнализация. Это было почти два часа назад. – Балашов посмотрел на часы.
– Примерно тогда, когда убили Виктора, – подытожила я.
– Получается так.
– Ты закрывал кабинет, когда выскочил на выстрел?
– Не помню. Кажется, нет.
– Ты не закрывал кабинет. Потому что потом мы заходили туда без помощи ключа.
– Убийца, который сам нажимает тревожную кнопку?..
– Звони 02!
– Я должен его поймать! Кто станет разбираться в новогоднюю ночь? Пришьют, навесят, еще раз пришьют, глухари никому не нужны. Убийца, который сам нажимает тревожную кнопку...
Он уже несся по коридору. Бежал он легко, несмотря на массу, несмотря на рост, несмотря на то, что – голову даю на отсечение! – он не бегал уже лет двадцать.
Дверь кабинета была открыта нараспашку. Балашов, замерев на секунду, бросился в глубь кабинета как герой-солдат на амбразуру.
– Мы сами не закрыли дверь! – вспомнила я. – Потому что услышали стон Деда Мороза и убежали!
Балашов обследовал кабинет, не забыв заглянуть в черный шкаф.
– Никого! – сообщил он мне, будто я могла не заметить, что никого нет.
Он нагнулся под стол.
– Здесь кто-то шуровал, в столе. Бумаги перевернуты в ящиках, – он быстро стал выдвигать ящики стола один за другим. В первое наше посещение он этого не делал. – Здесь все перевернуто! Кнопку нажали, скорее всего, случайно. Она тут, в столе. Где же Сеня?
– Здесь его точно нет, – поделилась я наблюдениями.
– Где же он может быть, мы осмотрели весь дом!
– Ты говорил, что вернулся через какой-то вход, о котором никто не знает!
– Я так говорил?
– Да!
– Ладно, пошли, – Балашов побежал, стартанув от письменного стола, и не заботясь о том, последую ли я за ним. Уходя, я поглубже натянула черную ткань на клетку. Пусть бедная птица не видит ужасов, она и так больна. Дверь кабинета я закрыла на ключ.
* * *Догоняя Балашова, я десять раз подумала, что свет может погаснуть в любую секунду, что мы совершаем какие-то бесполезные, бестолковые действия, что противник над нами смеется и может убить в любую секунду. Только я не хочу ничего менять. И Балашов не хочет. Потому что... глухари никому не нужны.
Балашов нырнул в один из туалетов. Он так поспешно это сделал, что я подумала – он нырнул туда по искренней и спешной нужде. Я задержалась у двери, смущать его своим присутствием при общении с писсуаром я не собиралась. Но Балашов, не прикрыв за собой дверь и не затормозив у сверкающего унитаза, где-то что-то нажал, а потом толкнул стойку-стеллаж, на которой громоздились упаковки туалетной бумаги, баллоны с дезодорирующими и чистящими средствами. Стойка оказалось дверью, она беззвучно поддалась, открылась, за ней был темный узкий коридорчик.
