Грегори МакДональд - Карнавал Флетча
Флетч устало поздоровался с ней. Лаура помогла ему принять душ. Улегшись на кровать, он хотел заснуть. Но оказалось, к его полному изумлению, что он способен на более теплое приветствие. Потом они вновь приняли душ.
Лаура одевалась, когда он вышел из ванной.
На белых брюках и рубашке, которые он приготовил себе на этот вечер, лежал широкий ярко-красный кушак.
— Это для меня? — спросил Флетч.
— Из Байа.
— Я должен его надеть?
— На Карнавальный парад. Ты станешь настоящим бразильцем.
— Я должен носить этот красный кушак без пиджака?
— Да кому придет в голову надевать пиджак поверх этого прекрасного кушака?
— Ух, — когда он оделся, Лаура помогла ему завязать кушак. — Я чувствую себя рождественским подарком.
— Ты и есть рождественский подарок. Веселый рождественский подарок, перевязанный красной лентой, для Лауры.
Они решили пообедать в ресторане «Желтого попугая», на втором этаже.
Через гигантские, от пола до потолка, окна, они видели ритуальные костры на Прайа ди Копакабана. Суеверные люди проводили всю ночь на берегу, поддерживая огонь, написав желание или название болезни, от которой хотели избавиться, на листке бумажки. Этот листок они бросали в первую приливную волну. В канун Нового года на берегу горели тысячи костров.
Администрация отеля утверждала, что их ресторан — один из лучших в мире. Во всяком случае, по площади кухня в два раза превосходила обеденный зал.
Они заказали мокэка, фирменное блюдо, которым славилась Байа.
— Пока меня не было, ты даже не раскрыл «Дону Флор и ее два мужа» Амаду.
— Расскажи мне об этой книге.
— Ты, конечно, сказал, что не можешь спать, но не смог и читать.
— Не хватило времени.
— Играл в карты с чечеточниками?
— Немного облегчил их карманы.
— Могу представить себе ту загородную гостиницу, куда вы ездили.
— Там был бассейн.
— Разъезжать весь день! Вы даже опоздали на бал в «Канекан». Кристина сказала, что ты был одет ковбоем.
— Тонинью уступил мне один из своих костюмов.
— Я видела его в шкафу.
— Он пришелся мне впору.
— А потом всю ночь танцевал с этой французской кинозвездой, Жеттой.
— Кроме меня, танцевать с ней было некому.
— Еще бы. Вообще-то бразильцы не такие. Только во время Карнавала. А так бразильцы — очень серьезные люди.
— Я понимаю.
— Посмотри на наши высотные здания. Наши заводы. Нашу крупнейшую в мире гидроэлектростанцию. Все управляется теперь компьютерами. В аэропорту система громкой связи подключена к компьютеру, который может делать объявления на всех языках. И все можно понять.
Флетч начал считать костры на берегу.
— Марилия Динис и я сегодня ездили в фавелу Сантус Лима, чтобы встретиться с семьей Баррету и узнать историю жизни и смерти Жаниу Баррету.
Лауру, похоже, это не заинтересовало.
— Тебе следовало бы почитать романы Нелиды Пинон. Тогда ты понял бы что-нибудь в жизни Бразилии. Бразилия — это не только карнавальные глупости. Бразилия совсем другая.
— Я знаю, — кивнул Флетч. — Если набрать полную раковину воды и убрать затычку, в воронке вода будет вращаться против часовой стрелки. У вас же — по часовой.
— Тем не менее… — она вытащила из рыбы косточку. — Вчера вечером, в Байа, я наконец согласилась на концертный тур.
— Концертный тур? Ты собираешься на гастроли?
— Пианисты, не играющие на рояле, перестают быть пианистами.
— Когда ты едешь? Куда?
— Примерно через месяц. Сначала Байа, затем Сан-Паулу, Рио-де-Жанейро, Ресифэ. Друзья моего отца давно уже уговаривали меня.
— Наверное, они считают, что тебе пора повзрослеть.
— Я — профессиональная пианистка. Меня хвалят критики. Мне нравится доносить до слушателей бразильскую музыку.
— Такие гастроли требуют серьезной подготовки…
— Да, конечно.
— Долгих часов за пианино.
— Да, возможно, с утра до вечера.
— Ты будешь десерт?
— Обязательно.
Флетч заказал пирожки с вишнями.
— Флетчер, что тебя тревожит?
— Сон.
— Ну что ты все шутишь!
— Меня волнует мой сон.
— Я полагаю, сон просто необходим, — кивнула Лаура.
— У меня есть еще один повод для волнений. Ты помнишь женщину, с которой я собирался позавтракать вчера утром в отеле «Жангада»?
— Какую женщину?
— В зеленом платье, которую мы видели на улице.
— Ты же не хотел ее видеть.
— А теперь хочу. Ее зовут Джоан Коллинз Стэнуик. Она из Калифорнии.
— Я так и подумала. У нее были такие глаза, будто она смотрит кино.
— Она исчезла.
— Люди исчезают в Бразилии, Флетч, — Лаура потеряла интерес и к этой теме. — Когда мы должны прибыть на Карнавальный парад?
— Теу ждет нас к десяти. Я сомневаюсь, чтобы он сам пришел раньше.
— Я никогда не смотрела Карнавальный парад из ложи.
— Он пригласил меня, полагая, что к следующему параду меня в Бразилии уже не будет.
Лаура промолчала, доедая пирожок.
Флетч снова оглядел костры на берегу. С улицы доносились звуки самбы.
— Карнавал… — выдохнул он.
ГЛАВА 28
— Добро пожаловать на Парад школ самбы, — Теу стоял в дверях своей ложи, в джинсах и тенниске. — Вы пообедали?
— В отеле, — кивнул Флетч.
Теу всмотрелся в глаза Флетча.
— Вы не спали?
— Еще нет.
— Выпейте что-нибудь.
— Если можно, карану.
Теу дал сигнал бармену.
— Лаура! — он прижал девушку к груди. — Отавью добрался до дому?
— Конечно. Он лишь притворялся, что ему требуется помощь.
— Я думаю, с дочерьми иначе нельзя. Нужно притворяться, что нуждаешься в их помощи, хотя можешь обойтись без нее.
Ложа оказалась больше, чем ожидал Флетч. Двадцать человек могли, не мешая друг другу, смотреть на парад, танцевать, переходить с места на место. Кроме того, имелась особая ниша для бармена и столика с сандвичами и напитками.
Флетч увидел Адриана Фоусетта, чету Вияна, родственников Теу, лондонского биржевого маклера с женой, итальянского автогонщика с подругой. Жетта одарила Флетча недовольным взглядом. Наверное, ей не понравилось, как тот танцевал с ней. На Лауру она и не посмотрела.
Все восхищались костюмами друг друга. Лаура нарядилась музыкантом восемнадцатого столетия: бриджи, носки до колен, рубашка с кружевами на груди, седой парик. Сеньора Вияна спросила Лауру, принесла ли та с собой пианино, считая этот инструмент необходимым атрибутом маскарадного костюма.
Прохаживаясь по ложе с бокалом караны в руке, Флетч кожей почувствовал нарастающее напряжение. Вокруг гремели тысячи барабанов. Сотни тысяч людей пели, хлопали в ладоши, криками приветствовали своих любимцев.
На противоположной стороне трассы парада высились трибуны, до отказа заполненные зрителями. Яркие фонари освещали трассу, а жаркий, прокуренный воздух с трибун поднимался вверх, образуя серое облако.
— Карнавальный парад Рио-де-Жанейро — грандиознейший человеческий спектакль во всем мире, — Теудомиру да Коста пришлось наклониться к самому уху Флетча, чтобы тот его услышал. — За исключением войны.
Парад начинается в воскресенье, в шесть часов вечера, и заканчивается после полудня в понедельник. Участвуют в нем порядка двенадцати школ самбы, по три тысячи костюмированных танцоров и музыкантов в каждой.
— Я не уверен, что смогу выдержать еще три карнавальных дня, — поделился своими проблемами Адриан Фоусетт. — Возбуждение и депрессия одинаково отражаются на человеке. Выпивают из него всю энергию. Я уже едва держусь на ногах.
— Пережить Карнавал — свидетельство сильного характера, — ответила Лаура. — Все дело в правильном восприятии.
— Следующей проходит школа Гуарниэри, — Теу выглянул из ложи. — Да, Гуарниэри, — он повернулся к Флетчу. — После нее — школа Сантус Лима.
Трасса парада, на авениде Маркиза ди Сапукай, составляла ровно одну милю.
По левую сторону трассы тянулись трибуны, высокие, как многоэтажные дома, заполненные десятками тысяч людей. Они занимали места с полудня, в самую жару за шесть часов до начала парада. И почти все оставались на трибунах до его окончания, то есть проводили на них чуть больше двадцати четырех часов.
По правую сторону находились ложи, под матерчатыми навесами, обошедшиеся владельцам в кругленькую сумму. Они предназначались государственным деятелям, бразильским и иностранным знаменитостям, просто богатым людям. Трибуны и ложи разделяла сама трасса, шириной с трехполосное шоссе.
Трасса эта отделяла яркое солнце от приятной тени, болезни от здоровья, бедность от богатства.
Также с правой стороны трассы стояли вышки, в десять метров каждая, на которых сидели судьи по костюмам, музыке, танцам и так далее. Они сидели не шевелясь, с каменными лицами, многие в темных очках, не столько защищающих от солнца, как скрывающих выражение глаз, которое могло быть неправильно истолковано. Их имена держались в тайне от публики до дня парада. А оценки зачастую оказывались столь противоречивы и запутаны, что результаты объявлялись лишь на четвертый день, в четверг.
