Сан-Антонио - Можно любить и лысых
— …лето?
Я читаю. Машина подскакивает на ухабах. Шофер что-то напевает.
— …лето? — повторяет Берю. Я отрываюсь от письма.
— Что “лето”? Какое “лето”?
— Я тебя спросил, хватило времени, чтобы осмотреть все, что ты хотел?
— Да, с избытком.
— Что-нибудь дельное?
— Да, довольно интересно.
— Я вижу, ты весь погружен в это интересное.
Я продолжаю читать. Затем опять разглядываю фотографию и, наконец, прячу все в карман.
Старый ковбой опять затягивает свою ковбойскую песню.
— Я вижу, ты что-то заполучил, — говорит Берю. — О чем задумался?
— О миллиарде, который должна выплатить страховая компания.
Он корчит гримасу.
— Почему?
— Контракт есть контракт!
— Но он завещан был жене Бордо.
— Точно.
— Насколько мне известно, она умерла.
— Ты получил верные сведения, но у нее тоже есть наследники.
— Как это?
— Да, по крайней мере — один, но законный. Я вытаскиваю скрепленные вместе документы и отделяю фотографию.
— Вот он.
Берюрье смотрит и, втянув в себя воздух, высвистывает:
— Славненький! — выражает он свое мнение.
Гидросамолет Монмине, кажется, разваливается на глазах. За несколько дней он успел потерять кое-какие мелкие и даже крупные детали. Еще пикантней становится от шума и скрежета в самых различных и неожиданных местах аппарата.
Восемь воспитанников школы Нор Жюль просто в восторге от того, что можно полетать на настоящем самолете, поэтому щебечут, как птенцы в зоомагазине. Их визг настолько всем надоедает, что пилот не выдерживает и громко орет:
— Эй, там, детвора, тихо! Наступает тишина. Надолго ли?
— Я уже не слышал шум мотора, — объясняет мне Монмине. — А если бы он заглох? Я бы ничего и не почуял. Что за дурацкая фантазия — везти на остров этих оборванцев?
— Мне нужна рабочая сила.
— Для сбора раковин?
— Что-то в этом роде.
— Это вы ехали со мной в прошлый раз?
— То есть?
— Я тогда и впрямь поверил, что вы — мамзели.
— Нам это и нужно было.
— Вы копы?
— В некотором роде.
— Это вы ищете убийцу, который прирезал одну из дамочек?
— Мы пытались, но…
— Что делать! — говорит он. — Как на охоте: либо убьешь фазана, либо — нет. Во всяком случае, после убийства началось настоящее бегство с острова. Эти дамочки хватали свои манатки и разбегались по домам, кто как мог и побыстрее. Что тут было! Вы понимаете меня, старина?
Он хохочет.
— Им настолько нужна была мужская опора, что с каждой я потребовал все, что мне было нужно. Все решалось очень просто — в ангаре, в Порт-Жюль. Я выбирал самую распущенную и сажал ее рядом с собой, на ваше место. Я объяснял ей, как манипулировать кнопками управления самолета и обслуживать мой “агрегат” личного пользования. Видимо, я никогда не привыкну к вибрации, она меня возбуждает чисто физически. Порой меня удручает, что придется уходить в отставку. Если я кончу летать, то долго не протяну.
— Ну, что вы, привыкните.
— Нет, это как моряку без моря, черт подери!
— Не задумывайтесь раньше времени, дружище. Вибрацию и связанные с ней ощущения вы сможете создать себе и на земле, раз вам это так приятно.
Он отпускает руль и кладет руку мне на плечо.
— Спасибо, я об этом не задумывался. Да, конечно, вибратор. Скажите, а вы не с неба упали?
— Нет, — смеюсь я. — И не хочу упасть с гидросамолета. Поэтому следите за управлением, Монмине.
Мой пилот дуется.
— Пфф… Моя развалюха так привыкла к полетам, что могла бы пройти этот маршрут и без меня!
— Я предпочитаю, чтобы вы делали это сообща. Дети снова шумят, но по моему знаку, становятся серьезными и замолкают, тем более, что начинается спуск. Я объясняю малышам, что мне от них надо, и что именно следует искать.
Мы делим остров на секторы. Я сообщаю парням, что нашедший нужную вещь получит дополнительное вознаграждение.
Надо видеть, как они бросаются на поиски — словно призовые ищейки. Они ползают на четвереньках, мои малыши — взрослые на это не способны. А кругленькая сумма, обещанная мною, прогремит потом по архипелагу. Я молча наблюдаю, как они рассеиваются по острову.
— Почему вы поручили это детям, а не взрослым? — спрашивает Монмине, отворачиваясь помочиться в океан.
— Потому что дети пронырливее и расторопнее, чем взрослые, — отвечаю я.
Летчик что-то бурчит, встряхивая брюки, и начинает прохаживаться по берегу, разминая ноги.
— Проклятье! — кричит он. — Что это так шумит? Я не выключил зажигание!
— Нет, — смеюсь я, указывая на Берю, который уже спит на мелком песочке пляжа. — Это мало похоже на самолет.
Монмине успокаивается и принимается рассказывать про свою тетку Ольгу, которая тоже храпела во сне, отчего будила племянника и побуждала его к действию.
С психофизических позиций, именно она определила его тягу, повышенное половое стремление к женщинам, причем, не первой свежести. Видимо, Ольга была большим событием в его жизни, потому что он желает всем семьям, имеющим мальчиков, содержать такую тетушку.
Погода стоит безоблачная, мягкая, полная очарования. Небо сине-бирюзовое, словно на лучших рекламных плакатах. Никогда я еще не ощущал такого чарующего аромата — это настоящее волшебство! Как совместить это чудо с хладнокровным убийством?
Я замечаю пустые хижины в обрамлении кокосовых пальм. Что теперь будет с “Клубом Евы”? Не придется ли мадам де Труавиль прикрывать свою “лавочку”?
Валерия Бордо оросила эту землю своей кровью. Вероятно, ее труп, разделенный на две части, уже доставлен во Францию. Завтра-послезавтра ее положат рядом со знаменитым супругом на нашем кладбище, на котором пахнет сеном, увядшими цветами и смертью.
Монмине продолжает расписывать невероятными метафорами и сравнениями половые достоинства своей тетки. С большим подъемом и смаком он рассказывает, какой податливой и разомлевшей была Ольга после очередного совокупления.
Берюрье храпит все сильнее и сильнее.
После поездки на ферму “Ред Окс” он требовал возвратиться на родину. Он затосковал по своему дому и Берте. Ему снова захотелось увидеть своего друга Пино, наших девчушек-секретарш из “Пари-Детектив”, которые никогда не отказывают никому из нас, едва у кого-то появляется охота отведать “сладенького”.
А малыши усердно прочесывают остров. Они роются в песке, раздвигают заросли цветов, просматривают дно бассейна.
— Почему вы думаете, что штучка, которую вы ищете, все еще здесь? — спрашивает Монмине, отвлекаясь от юношеских воспоминаний.
— Инстинкт.
Он глядит на меня непонимающим взглядом, наморщив лоб.
— Вы это серьезно?
— Как нельзя более.
— Так вы приехали сюда, потому что вам подсказал это инстинкт?
— Да. Вас это удивляет?
— По правде говоря, да! И что же, все расходы тоже оплатит инстинкт? Вдруг мальчишки не найдут того, что вы ищите?
— Тогда я найду это сам.
— Вы так уверены в себе?
— Да.
Как раз в этот миг я слышу вопль, который звучит аккомпанементом моему “да”. Один из мальчишек зовет меня в рощу кокосовых пальм.
— Месье, эй, месье! Идите сюда! Посмотрите! Разве это — кокосовый орех, там наверху?
Я бегу.
Малыш указывает мне на странную коричневую гроздь на самой вершине пальмы. Там висят две пары башмаков.
Так все и было…— У меня здесь застряла рыбная кость, — утверждает Пино, указывая на свою длинную шею, похожую на раздавленную вытянувшуюся улитку.
— Ты что, проглотил ее? — спрашивает Берю.
— Вот именно, что нет.
И Пино начинает объяснять.
— Моя супруга, мадам Пино, придерживается некоторых традиций и, в частности — пятницы. Она в этот день постится.
— Она еще постится, пастушка? Не успела еще окультуриться?
Сезар начинает скрипеть зубами.
— Ты, Александр Бенуа, — грубиян! — кричит он блеющим от негодования голосом. — Никогда я не позволял себе даже намека по отношению к твоей супруге, хотя именно о ней можно сказать, что тут все возможно, и любые сплетни могут оказаться чистой правдой.
Наш Берю сразу мрачнеет.
— Если у тебя есть что-то серьезное за пазухой, то выкладывай начистоту, без всяких намеков. Я не реагирую на твои шпильки.
— Успокойтесь, парни, мы работаем! — резко обрываю их, не отрывая глаз от бумаг, что разложены на моем столе.
Запах зверинца, смешанный с химией, предупреждает меня о появлении Матье. Я замечаю, что с установлением хорошей погоды он большее время проводит со своими животными. Надо отметить, что находятся девицы, которым нравится этот животный запах Он возбуждает их чувственность, а если к нему добавляется запах сыра “рокфор”, то они прямо млеют.
— Все на месте, патрон, — заявляет мой сотрудник, хороший парень, но в полиции не ужился.
Еще раз тщательно просматриваю бумаги, как студент перед экзаменом, все их содержимое я зарегистрировал в клеточках своего мозга, разложил по полочкам, хотя и не в том порядке, в котором следовало бы. Сейчас я собираюсь последовать примеру Агаты Кристи в розовые годы с Эркюлем Пуаро. Все рассмотрено с точки зрения чистого разума, и Старик, связанный с нами аудиовизуальной системой, не смог бы сейчас нам возразить. С тех пор, как установлена такая система связи, Старик все более и более становится абстрактным понятием, и боюсь, что в скором времени, стану обращаться к нему только во время молитвы.
