Фредерик Дар - Можно любить и лысых
Обзор книги Фредерик Дар - Можно любить и лысых
Дар Фредерик (Сан-Антонио)
Можно любить и лысых
Сан-Антонио
Можно любить и лысых
"Человек оправдывает свое существование тем, что он мыслит, хотя он сделал бы гораздо лучше, сели бы перестал этик заниматься. Возьмем хотя бы корову. Она ест, мычит, производит телят и дает молоко. Вот и все. Нет, не все, она еще жует. Но никаких воспоминания, мыслей, планов: сплошная трава! Лучше дважды поесть, чем один раз подумать. Люди должны брать пример с коровы".
Сан-Антонио
Часть первая
Горестная история
- Я не знаю, заметили вы, что... - говорит мне Инес, у которой зад и его окрестности заслуживают того, чтобы быть замеченными. Она говорит неясным, жалобным и слабым голоском лани из известного мультфильма. - Что вот уже больше часа, как вы, мой дорогой, совсем вышли из строя? Я беспокоюсь за вас и волнуюсь за себя, поскольку я - лицо заинтересованное.
Я мрачнею.
Ничто так не оскорбляет мужчину моего характера (которому далеко до совершенства), как быть захваченным врасплох ненасытной девицей южного темперамента.
- Однако, я "отмечал" вас не менее четырех раз за этот вечер, мой нежный друг, - возражаю я, не скрывая своего недовольства, которое предвещает начало справедливого возмущения.
Инес трогает большим и указательным пальцем узелок на конце шнурка моей рубашки, словно драгоценность, которая до этого была от нее скрыта, поигрывает с ним, скорее с небольшим разочарованием, чем с мечтательным видом, затем отпускает его и говорит:
- Три.
- Что "три", сердце мое?
- Три раза, дорогой мой. Вы взяли меня очень бурно - с этим я согласна - стоя, у вестибюля входа... Затем в гостиной, когда я пыталась разжечь камин. И еще раз - в этой кровати, после разных приготовлений. Но после этого ваши чувства остыли. Уточняю - три, а не четыре... Вы так же слабо считаете, как и любите?
Злоба охватывает меня с той безудержной силой, которая присуща некоторым южным ветрам, вызывающим конъюнктивит у африканцев.
- Черт возьми, что с вами, красотка? Три раза за три часа - это приличное количество!
Инес пожимает голыми плечиками, которые у нее очень хороши, поднимает свои голубые глаза к потолку и вздыхает:
- Самоудовлетворение - большая слабость мужчины. Мало, кто стремится превзойти себя... Подвиги у мужчин являются исключением.
Затем с неожиданной нежностью в голосе она заботливо спрашивает:
- Может быть, вы нездоровы?
Я отвечаю, что в настоящее время чувствую себя железно. Неловкое сравнение, так как она тотчас переводит свой взгляд на ту точку моего тела, слабость которой она только что констатировала, и взгляд ее подобен взгляду старой бретонки, смотрящей, как исчезает в тумане судно ее сына-рыбака.
- Будьте откровенны. Я вас больше не вдохновляю? В ее голосе столько асе скепсиса, сколько во взгляде блюстителя порядка, которому вы обещаете стоять в двойной очереди машин только одну минуту.
- Но, прекрасная Инес! Уже три раза! И это еще не предел! - рискую добавить я.
Намек возвращает спокойствие ее взбудораженным чувствам. Прелестная потаскушка очаровательно улыбается.
- Я в этом не сомневалась, - радостно заявляет она и готовится проверить правдивость моих слов.
Я предпринимаю то, чего она ждет. Это нелегко. При сборе цветов главное - не бутон розы, а ее завязь. Мужчина, выведенный из строя, действует плохо и способен не на многое.
Выть готовым ко всему - дело воображения. В нужный момент индивид должен черпать силы из своих интеллектуальных ресурсов, чтобы довести дело до конца. Этим объясняется то, что господин Альберт Эйнштейн целовался лучше генерала Массю, гораздо лучше.
Однако, в момент, который я честно и правдиво описываю, ум мой весь в будущем, и это досадно, так как может иметь пагубные последствия. Думать о работе во время любовного процесса - сексуальный саботаж. Я растрачиваю свои способности на бесплодные гипотезы, о которых я вскоре расскажу, и тогда, читатель, ты поймешь, какие у меня есть основания остаться при своем интересе "в три раза"...
Однако, гордость побеждает. Инес более чем великолепна и так соблазнительна, что способна совратить даже святого отшельника или священника-молодожена. Мужское начало дает мне право обещать и исполнить ее требования.
Я принимаюсь за дело плоти с таким лихорадочным рвением, с каким чинит рваную противомоскитную сетку охотник сафари, когда его заедает мошка на берегах озера Виктория.
Моя ненасытная мадам требует перед искупительной жертвой провести особую подготовку. Я раздвигаю горячие бедра Инес и, погружая в ее сказочные, феноменальные чресла руку, проделываю одним, а затем и остальными четырьмя пальцами все то, что требует от меня партнерша. Я совершаю это с таким искусством и нежностью, что могу рассчитывать если не на уважение, то во всяком случае, на восхищение.
Но как бы ни был я увлечен удовлетворением чувственности Инес, моя мысль работает, возвращаясь к тому, что было накануне...
А было вот что:
Взгляд назад
Четыре часа дня
Чтобы быть более точным, прошло сверх того несколько минут. Почему бы не быть точным, если это ничего не стоит?
Я читаю бюллетень научной полиции, в котором, черт подери, говорится о пятнах на брюках насильников, и как их распознавать Превосходно! Увлекательно! Век живи - век учись!
В этот момент без предварительного стука открывается дверь. Это, естественно, Александр Бенуа Берюрье, который один, как вы знаете, может входить без стука. Эта туша безо всякой подготовки заявляет мне:
- Там какой-то папаша в шляпе хочет с тобой поговорить.
- Ну, так пригласи его, - говорю я.
- Ничего нет проще, - уверяет меня Берю, отодвигаясь в сторону.
Из-за его спины появляется "папаша". Если он и "шляпа", то - уже поношенная, с желтым лицом, возможно, из-за больного желчного пузыря. Однако, в петлице вместо гвоздики - орденская ленточка, на руках - серые перчатки и очки в роговой оправе, которые смахивают на велосипед.
Я встаю, чтобы поприветствовать его.
Он вытягивает из рук Берю свою визитную карточку, вытирает ее тыльной стороной руки от колбасных пятен и мокрых пальцев, вытиравших нос (у Берю бронхит, он чихает и сморкается так, что стены "Пари-Детектив-Аженс" вечно будут помнить его) и протягивает ее мне.
Я читаю:
"Алексис Ляфонь, страховое общество, Тузанрикс 1037, авеню Опера, Париж I".
- Очень приятно! Крайне польщен вашим визитом, - говорю я этой бальзаковской личности.
Он кланяется, снимает перчатки и протягивает мне четыре пальца, которые, кажется, хранились лет тридцать пять в формалине, и при пожатии напоминают пластик.
- Садитесь, прошу вас.
Берю тоже усаживается, хотя об этом не просили. "Папаша", видимо, крайне удивлен развязностью моего помощника. Его изумление усиливается, когда толстая задница Берю, усаживаясь на стуле, давит мой портсигар, и на лице клиента отражается чуть ли не паника, когда "Его Величество" Берю принимается чихать и кашлять, не прикрывая, как это положено, рот рукой. Это напоминает извержение Везувия на Геркулавум и Помпею. Несчастный посетитель старается защититься собственным локтем.
- Я очень огорчен, - шамкает Глыба, вернее, Жирный Кабан, продолжая кашлять. - Не знаю, где подхватил эту мерзость. Моя мамаша всегда говорила, что насморк получаешь, когда промочишь ноги, но я приобрел это несчастье, когда жег тару на заднем дворе бара, в котором работал. Дым драл глотку, и нечем было дышать. Я доходил до изнеможения...
- Оставь нас одних! - наконец кричу я.
Он смотрит на меня невинным взором домашнего пса, которого гонят из гостиной за грязные лапы. Он выходит, испуская при этом короткий, но выразительный звук, которым выражает недоумение и негодование.
Господин Алексис Ляфонь бросает на меня вопросительный взгляд.
- Это крайне неотесанный тип, но исключительно полезный и успешно выполняющий сложные поручения, - объясняю я.
Несмотря на такую аттестацию, "папаша" бормочет:
- Я действительно имею дело с господином Сан-Антонио?
- Вне всякого сомнения, - подтверждаю я, - Могу предложить вам стаканчик виски, господин Ляфонь?
- Я пью только воду, - говорит мой посетитель.
"Как и все такие шляпаки", - думаю я, а мой собеседник недоверчиво продолжает:
- И вы раньше работали в полиции, где проявили себя во многих громких делах?
- Я польщен тем, что вы помните об этом, - заверяю я его.
Он скрещивает ноги, в которых угадывается косолапость (вероятно, он пытался раньше ее выправить), кладет перчатки на колени и небрежно спрашивает.
- Могу ли я спросить, - если это не покажется вам неделикатным, почему вы, господин Сан-Антонио, ушли из полиции?
Все! Все одинаковы. Каждому приятно воображать что-то самое постыдное и плохое, даже скандальное: подлоги, взятки, сговоры с преступниками, какие-нибудь темные делишки, которые приводят к взрыву и вызывают отставку.
