Дарья Донцова - Любовное зелье колдуна-болтуна
Давно это было, аптекарь позабыл детали, но кое-что, особенно поразившее его, помнил до сих пор. Интересные подробности, неизвестные широкой публике, он узнал от профессора Вербицкого, которому отдали для изучения древние книги, найденные у Кудрявцевых дома. Леонид Валерьевич жил с Фроловым на одной лестничной клетке, преподавал в институте, где учился Григорий. Профессор, энциклопедически образованный человек, все ахал, когда встречал своего студента во дворе или в подъезде:
— Ты не представляешь, какие раритеты у Кудрявцевых! Уникальные материалы, подобного никогда не видел!
Будущий провизор пару раз просился к Вербицкому, хотел посмотреть на редкости, но ученый отвечал ему:
— Нет, Гриша, сначала сам разберусь, а уж потом другим расскажу.
Фролов был невероятно увлечен фармакологией, однако народную медицину считал чушью, верил только в антибиотики, смеялся над полосканием из календулы… Ну и время сыграло свою роль — конец пятидесятых, тогда в СССР отрицался любой накопленный веками опыт. Студенту очень хотелось глянуть на книги, которыми восхищался Вербицкий, перед которым юноша преклонялся, и вот наконец однажды профессор пригласил его к себе.
Записи он показал издали, трогать их не разрешил. Григория поразило количество тетрадей, любовно переплетенных в кожу, — Кудрявцевы вели их из поколения в поколение. Ученый пояснил, что в бумагах масса, как он сказал, «гениальных» рецептов от кашля, насморка, венерических заболеваний, разных инфекций, вирусов. Знахари ничего не слышали о последних, но как-то ухитрились сообразить, что воспаление легких надо лечить одним способом, а грипп другим. Правда, слово «грипп» Кудрявцевы не употребляли, называли болезнь «ломота», но подчеркивали: если недужный сразу с высокой температурой слег, а из носа у него не течет, лечить его надо по-особенному.
Окончательно потряс молодого медика рассказ о яде, действовавшем чрезвычайно хитро. Человека, получившего его порцию, мучила боль в суставах, потом резко стартовала температура, поднималось давление. Врачи лечили пациента, но ничего не помогало, через несколько дней несчастный погибал, чаще всего не выдерживало сердце. И никто не подозревал отравления, все полагали, что человека сгубил грипп или, как говорили в давние годы, «испанка».
Фролов ушел тогда от Вербицкого с перевернутым сознанием. Потому что понял: народная медицина мощнейшее оружие, просто он ничего о ней не знает.
Затем он закончил учебу, а профессор переехал за город, и больше они не встречались. Но провизору известно, что у Вербицкого есть дочь, которая продолжает дело отца, тоже стала профессором, придумала недавно новое лекарство.
После ареста Кудрявцевых лексикон жителей Лоскутова и окрестностей обогатился выражением: «микстура Чубареки». Так называли все плохое, вредное, убивающее. Народ соединил легенду о духе водяного и реально живших Кудрявцевых в одно целое, говорил, что им помогал Чубарека, лекарства делал. Чушь, в общем, несли. Сейчас уже мало кто про микстуру Чубареки вспоминает, но у людей возраста Григория Николаевича нет-нет да и проскочат иногда эти слова. Вот и он их несколько минут назад произнес…
— Температура, ломота в суставах, потом насморк, кашель, повышение давления и смерть, несмотря на усилия врачей? — уточнила я. — Больным ставили диагноз «грипп»?
— Да, — подтвердил Фролов. — В том и хитрость яда: симптоматика абсолютно не напоминала отравление и прекрасно вписывалась в картину вирусной инфекции.
— Очень интересно! — воскликнула я.
— Душенька, разве красивую женщину могут занимать тяжкие преступления? — укорил меня Григорий Николаевич. — Вы же нежный цветок! Или принадлежите к тем дамам, которые смотрят криминальные новости?
Я заверила милого дедушку, что не имею ни малейшего отношения к особам, увлекающимся телевизионными полицейскими расследованиями, и попрощалась. Затем взглянула на самозабвенно храпящего Ивана Никифоровича, взяла со стола брошенный им ключ от номера, прихватила подушку, байковое одеяло с надписью «Ноги» и отправилась в «Японию».
Глава 17
В восемь утра на бензоколонке никого не было. Я показала зевающей продавщице чек и спросила:
— Не помните, кто делал эти покупки?
Торговка отреагировала грубо.
— А тебе что за дело?
Я вынула бордовое удостоверение.
— Полиция… — поморщилась тетка. — Так бы сразу и сказали. Тут обычно покупателей лом, все проезжие, вижу их один раз в жизни, лиц не запоминаю, имен не спрашиваю.
— А если кредиткой расплачивались? — прищурилась я. — Вообще-то положено паспорт требовать.
— Положено-покладено, — проворчала женщина. — Мне вон два выходных положено и зарплата по пятнадцатым числам. Так отдыхать третью неделю не отпускают. И по этому чеку наличка была.
— Товар приобрела маленькая девочка, — продолжила я, — ей от восьми до двенадцати лет, собирает альбом «Куколки», вероятно, живет в Безбожном, в бараке.
Торговка поджала губы, а я говорила дальше.
— Она была одна, без родителей, пришла пешком или приехала на велосипеде, могла выпить колу и ела конфеты прямо у прилавка. Обратите внимание: стоимость ее покупки двести сорок четыре рубля.
— И что? — вопросила продавщица. — Я никого не обманываю. Можете на ценники посмотреть и пересчитать. Точно, как в аптеке.
— Я не подозреваю вас в нечестности, — улыбнулась я, — сразу видно, что вы человек порядочный, аккуратный, внимательный, любите детей, никогда их не обидите. Веду речь о другом. Если дам вам тысячу, а товара возьму на триста целковых, на чеке будет строчка — получена тысяча, сдача семьсот. Так?
— Конечно, — уже другим, приветливым тоном ответила женщина.
Я постучала пальцем по ксерокопии кассового документа.
— А здесь такой позиции нет. Почему?
— Значит, покупатель ровно отсчитал, копейка в копеечку, — ожидаемо ответила продавщица.
— Двести сорок четыре рубля, — нараспев произнесла я, — не у всякого такая сумма в портмоне найдется. Большинство людей вытащит три сотни или две плюс полтинник. Вы на чай берете? Может, покупатель дал денег чуть больше и сказал: «Сдачу себе оставьте»?
— Не откажусь от бакшиша, — усмехнулась тетка, — да никто пока не предлагал. Народ жадный, даже копеечки с блюдечка сгребает, и большинство теперь кредитки сует.
— Двести сорок четыре целковых, — упорно повторила я.
— Вспомнила! — подпрыгнула собеседница. — Это была Люська! Точно, она! Ей девять лет, живет в Безбожном с матерью. Верка хорошая женщина, не пьянчуга, не за коммунальные долги выселенная, просто не везет бабе — муж у нее от какой-то болячки умер. Вера дочери запрещает сладкое есть, а Люська сюда прибегает, когда у матери ночная смена, покупает конфеты. Не часто приходит, деньги девчонке редко достаются. В последний раз гору мелочи из карманов выгребла. Как на паперти насобирала, одни монеты высыпала.
— Дайте мне мармеладных «Куколок» с наклейками, — попросила я.
— Сколько? — деловито уточнила торговка. — Если хотите альбом собрать, то картинки еще есть в вафлях и коробочках с пастилой.
— Давайте по пятнадцать штук каждого товара, — решила я. — Получится сорок пять экземпляров для коллекции?
— Верно. Повторные, конечно, попадутся, но их у меня обменять можно, — оживилась работница заправки, — по рублю штука. Вам за большую покупку подарки положены. За «Куколок» календарь с их фото, за вафли постер с ними же, если его на стену повесить, красиво будет, а за пастилу пенал. Вот если б у вас пятьдесят штук коллекционного товара набралось, я вручила бы вам настоящую куколку в платье. Она подарочная, о ней все девочки мечтают.
— Тогда добавьте еще пять вафель, — попросила я, — и давайте эту самую вожделенную куклу.
Несмотря на установленный за полкилометра от населенного пункта щит, поворот к поселку Безбожное я проглядела. В нужном месте на шоссе не было никакого знака, а проселок, засыпанный серым щебнем, оказался неприметным. О том, что мне нужно повернуть направо, я сообразила уже после того, как миновала узкую дорожку; пришлось тормозить и пятиться задом, слыша недовольные гудки проносящихся мимо машин.
Дома в населенном пункте выглядели близнецами: двухэтажные покосившиеся строения с облупившейся штукатуркой. Вокруг них расстилался квадрат голой земли безо всяких признаков цветов или травы. Здесь не было ни детской площадки, ни садика с лавочками для старушек, ни стола со скамейками, где по вечерам собирается молодежь или мужчины режутся в домино-карты. Чуть поодаль от первого барака стояли две некогда зеленые, а сейчас ободранные дощатые будки, на одной белой краской чья-то рука криво вывела букву «М», на другой «Ж».
Мне стало не по себе. Над Безбожным словно нависла туча неприятностей, нищеты, безнадежности… Жаль обитателей поселка, трудно жить в такой обстановке.
