Наталья Александрова - Карамельные неприятности
Он немного помолчал. Одноглазый пес поднял голову и тихонько зарычал – видимо, требовал продолжения. Продолжение немедленно последовало.
– В общем, до того они меня довели, – с тяжелым вздохом продолжил Песий Лекарь, – до того довели, что запил я по-черному… Дня не проходило, чтобы не напивался… А потом взбрело мне в голову убить свою жену, ангела своего бесстыжего…
– Это нехорошо, – вклинился «поп». – Ибо сказано – не убий…
Но он тут же замолчал под тяжелыми взглядами окружающих. Даже Малахай шикнул на него:
– Не мешай человеку! Не перебивай его! Больно жалостно рассказывает!
– Проснулся я как-то ночью, лежу рядом с ней и думаю: взять подушку, на личико ей положить да придержать маленько – вот и вся недолга… И кончатся все мои мучения раз и навсегда… Да только послушал, как она во сне дышит – ровненько так, легонько, тихо, будто ребенок малый… И волосики светленькие от дыхания колышутся… И не смог, не сдюжил!
Он снова сделал паузу и продолжил другим голосом – злым, надтреснутым:
– А на следующий день все так и так кончилось. Встретил меня на улице тот милиционер, теткин племянник, и отмутузил так, что дух из меня вышиб, сознания лишил да в подвал скинул. Едва я очухался, до следующего утра в том подвале пролежал. Чудо, что крысы меня там не сожрали. Видно, на то и был у него расчет. Думал, что я уж оттуда живой не выберусь. Кое-как встал, до дома добрел – а дверь заперта, и ключом моим ее не открыть. Видно, что замок сменян. Стал я звонить, стал стучать, а жена через цепочку спрашивает – кто я такой и чего мне надо. Я ей – Лизочка, ангел мой, ты что же такое говоришь? Я ведь муж твой законный, и в этой квартире согласно прописке проживаю! А она в ответ – что это вы такое говорите, мужчина, зачем меня расстраиваете? Мой муж законный вчера по пьяному делу трагически скончался и больше ни здесь, ни в каком другом месте проживать не может! И через дверь показывает мне свидетельство о смерти. Все чин чином – фамилия моя и прочие инициалы, и печать снизу фиолетовая.
Ну, у меня в глазах от такой информации потемнело, я на дверь-то кинулся, думал – в щепки разнесу, доберусь до нее и сделаю, что ночью собирался… да только где там! Руки отбил, а больше ничего! А она, Лизочка-то, от двери отскочила и кричит – Анатолий! Иди скорее! Тут псих какой-то на нашу жилплощадь ломится!
И вышел в коридор тот милиционер – в длинных сатиновых трусах и в майке, в уголке рта папироска, а на морде скука смертная нарисована. Посмотрел он на меня и говорит:
– Сам все поймешь или надо тебе еще раз в доступной форме все растолковать?
Тут я понял, что жизнь моя кончена и что то свидетельство о смерти, что она мне через дверь показывала, – самое что ни на есть подлинное, и взаправду я накануне помер, помер окончательно и бесповоротно, а тут, перед дверью, одна пустая оболочка болтается, нервы людям портит. Развернулся я и пошел прямым ходом к реке, вот к этой самой. Хотел в нее сигануть, чтобы привести все дело в согласие с документацией. Если уже свидетельство о смерти оформлено, то нечего мне больше среди живых людей делать.
Совсем уже я собрался в реку, да тут услыхал, будто плачет кто. Как будто ребенок маленький.
Что такое, думаю, что за история? Откуда бы тут ребенку без присмотра взяться?
Пошел на этот звук и вижу – щенки лежат, камнем зашибленные. Трое насмерть, а четвертый еще живой, он-то и скулит, будто плачет. И стало мне его жалко. Думаю, хоть кому-то от меня польза будет. Выхожу его, а уж потом в реку…
Я все-таки врач, хоть и человеческий. А щенок – он не так уж от ребенка отличается, только что заживает на нем все быстрее. Правду говорят – как на собаке. Сумел я его вылечить, только один глаз не уберег, а пока лечил – топиться-то и передумал. Зачем, думаю, топиться, когда есть при мне душа живая? Да и он ко мне привязался… так и живем с тех пор вместе.
Одноглазый пес поднял голову и негромко рыкнул, будто подтверждая рассказ хозяина.
– Это что за история! – ревниво пробасил «поп». – Это история самая обыкновенная! Через грехи человеческие кто же не претерпел? Вот у меня по-другому было, я напрямки от самого Диавола пострадал, от врага рода человеческого!
Ответом ему было молчание, и «поп», приняв его как одобрение, продолжил:
– Был я еще совсем молодой, только семинарию окончил, только меня на приход назначили, попадья у меня была хорошая – кровь с молоком, веселая, что ей ни скажи – все смеется, и готовить хорошо умела, особенно постную пищу… Щи постные так сварит, что просто объеденье, а уж кисели – вообще слов нет! В общем, все бы хорошо, живи не хочу, да только завелся в церкви у меня Нечистый!
– Прямо-таки сам Нечистый? – недоверчиво переспросил Малахай. – Не много ли тебе чести?
– Прямо-таки сам! – гордо подтвердил «поп». – А почему так получилось, сейчас вам расскажу.
Церковь мою построил один старый бандит, по обету. Ох и много грехов на нем было! Судили его за эти злодеяния, и он зарок дал, что, если его оправдают, выстроит он непременно церковь. Ну, и оправдали. То ли правда обет подействовал, то ли денег дал кому надо, только не обманул, выстроил он эту церковь. А в грехах своих не раскаялся, думал – и так сойдет. Но грехи-то – они и есть грехи, и никакими деньгами от них не откупишься, так что, поскольку ту церковь нераскаявшийся грешник построил, то и поселился в ней Отец всяческого греха, Враг рода человеческого. И стал он мне, что ни день, во всяких видах показываться… как войду в церковь, так непременно его увижу – то кошкой черной, то козлом обернется, то собакой самого непотребного вида… вот вроде твоей этой псины!
Лохматый одноглазый пес недовольно заворчал и на всякий случай продемонстрировал огромные клыки.
– И ведь ничего Враг не боялся! Я уж и перекрещусь, и водой святой побрызгаю – а ему все без разницы! Даже когда принес освященную икону святого Варфоломея, который против всяческих видений верный помощник, – и то не помогло! Один батюшка знакомый обещал достать щепку от гроба святого Пантелеймона. Очень я на ту щепку надеялся, да не выгорело дело: другой ее перехватил.
Рассказчик сделал выразительную паузу, чтобы все присутствующие могли оценить его слова.
– Я уж в епархию жалобу написал, – продолжил он, – просил, чтобы в другой приход меня перевели, что сил моих больше нету терпеть козни диавольские, а мне ответствовали, что нечего попусту власти беспокоить, нечего свои заботы на занятых людей взваливать, а надобно жизнь вести примерную да праведную, особливо же от винного питья строго воздерживаться!
– А ты, значит, не воздерживался? – осведомился Малахай. – Ну, так оттого тебе и виделись все эти козлы да собаки! Мне вот иной раз еще не то привидится… Тут как-то жабу видел рогатую, а другой раз – собака в пальто померещилась… В настоящем пальто, клетчатом, да с карманами, прямо как человек!
– Не скажи! – «Поп» опасливо понизил голос. – Я уж без ста грамм и в церковь-то войти боялся! Так, коли примешь для храбрости – так оно вроде и ничего… А потом уж и это помогать перестало, все одно он меня видениями изводил!
Он немного помолчал и продолжил:
– А однажды-то он что удумал, Нечистый-то! Я пришел в свою церковь обедню служить, а он уж там – служит, в моем виде! И все облачение мое напялил, и даже лицом на меня похож! Я крестным знамением себя осенил, пошел на него, хотел изгнать Врага из храма, в волосы вцепился, принялся его таскать… да он сильнее меня оказался, только синяков мне наставил, да к тому же прихожане мои меня же и изгнали… видать, и им Нечистый глаза отвел! Побежал я домой, смотрю – а он уж там сидит, в натуральном моем виде, а попадья моя клюквенным киселем угощает, самым моим любимым, и шуткам его смеется! Тут уж меня такой страх взял, такое несусветное томление – никаких моих сил терпеть не осталось! Бросил я все – и приход свой, и попадью, оставил все ему, Врагу рода человеческого, и сбежал оттуда, куда глаза глядят! Вот теперь тут, с вами, овцами недостойными, якшаюсь, слово Божие среди вас несу! – Он широко перекрестился и гулким басом провозгласил: – Чтоб они сдохли!
– Ну, наслушались сказок, пора на боковую! – объявила Халява Панкратьевна, поднимаясь со своего ящика.
Бомжи зашевелились, повставали со своих мест и двинулись неровной цепочкой вслед за повелительницей. Сергей растерянно огляделся и побрел в ту же сторону.
Миновав заросли густого кустарника, они оказались на маленьком заброшенном кладбище. Тут и там из черной весенней земли торчали покосившиеся кресты и каменные надгробия. Каменный ангел с отбитым носом держал в руке опущенный факел, напротив него возвышалась гранитная пирамида с едва различимой надписью, сообщающей, что под этим надгробием покоится прах девицы Ефросиньи Сапегиной, скончавшейся в тысяча восемьсот двенадцатом году, девяноста двух лет отроду.
Сгущались сумерки, на землю опускался туман, и Сергея охватило тоскливое гнетущее чувство.
