Наталья Александрова - Мужчина дурной мечты
Мамочка ахнула и уставилась в зеркало.
– Боже мой, я совершенно забыла о маске! Это голубая глина с берегов Мертвого моря! Я надела специальную шапочку, чтобы не запачкать волосы.
Она потрогала лицо и пришла в ужас.
– Это конец! Я передержала маску! Нужно наложить глину на лицо всего на двадцать минут, а из-за тебя я совершенно забыла про время! Теперь она застыла навсегда!
Василию стало жалко мамочку. Вообще-то больше всего ему было жалко себя, потому что жить в одной квартире с синелицым уродом никак невозможно, даже если это твоя родная мать. Вася мобилизовал последние резервы организма, встал на ноги и взял командование на себя. Он подхватил стенающую мамочку под руку и поволок в ванную. Там он открыл воду погорячее и попытался смыть злополучную маску. Не тут-то было. Струи воды просто стекали с застывшей глины, не причиняя ей никакого урона.
Мамочка проквакала Васе, что вода Мертвого моря очень соленая, возможно глина смывается только такой водой. Василий налил кастрюлю теплой воды, растворил в ней полпачки соли и стал поливать мамочку из ковшика. Глина стояла насмерть.
Василий совсем расстроился и пустил одну только горячую воду. В конце концов мамочка вырвалась и закричала Васе, что он хочет ее смерти через запекание. Есть, мол, такой способ у дикарей: обмазывают мясо глиной и запекают на горячих угольях, потом глина раскалывается, а мясо можно есть.
Измученный Вася был готов уже на все. Но разводить костер посреди кухни все же не решился.
– Кажется, у скульпторов есть такой инструмент, – бормотал Василий, – они используют его, когда нужно что-то высечь из мрамора… штапель… или шпатель… нет, не шпатель…
– Что это ты собираешься от меня отсекать? – с подозрением спросила мамочка. – У меня нет ничего лишнего, все нужное…
– Как хочешь! – рассердился Вася. – Но жить с таким лицом невозможно, от тебя же люди будут шарахаться!
– Все из-за тебя! – воскликнула мамочка. – Все мои неприятности из-за тебя! Господи, отдаешь всю себя сыну без остатка и взамен получаешь только грубость и равнодушие.
Она картинно зарыдала и попыталась порвать на себе волосы. Однако это ей не удалось, поскольку шапочка все еще находилась на голове. Призвав на помощь Васю, мамочка наконец сняла шапочку, но лучше выглядеть не стала. Однако один маленький кусочек глины подсох и отвалился.
Последующие двадцать минут Вася сушил мамочку феном. И вот наконец маска высохла, и Вася осторожно, кусок за куском, стал ее снимать.
– А знаешь, – сказала мамочка, – пожалуй, не так уж все плохо. В моем возрасте на кожу нужно воздействовать активно… Нет, определенно, маска помогла.
Она закрутилась перед зеркалом, напевая вальс Штрауса.
Всего этого было слишком много для Васиного измученного организма. Ему показалось, что синенькие скромные цветочки с мамочкиного халатика попадали на пол, потом поднялись в воздух и закружились хороводом по комнате.
– Я люблю тебя, Вена, – пела мамочка, – глубоко, неизменно…
«Это конец!» – понял Вася и потерял сознание.
На этот раз Вадим назначил встречу Маркизу в киноресторане «Мастрояни».
Леня пришел первым, и бойкая официантка в кокетливой соломенной шляпке-канотье положила перед ним меню.
– «Серебряный плащ Марлен Дитрих», – с интересом прочел Маркиз.
– Это семга, запеченная в фольге, – охотно пояснила девушка.
– «Бюст Софи Лорен», – перешел Леня к следующей строчке, – однако!
– Авокадо, фаршированное креветками и орехами кешью, – бодро перевела официантка.
– «Мужская сила Жан-Поля Бельмондо»…
На этот раз девушка не успела перевести, потому что к столику подошел Вадим.
– Однако здесь интересное меню, – вместо приветствия сказал ему Маркиз. – Чувствуешь себя немножко людоедом…
– Вы еще не прочли и половины меню, – официантка закатила глаза, – там дальше такое! Особенно в разделе десертов!
Преодолев некоторый шок, вызванный необычными названиями, мужчины сделали заказ. Как только официантка удалилась, Вадим придвинулся ближе к Лене и нетерпеливо проговорил:
– Вам удалось вернуть украденное?
Леня передал своему собеседнику портфель. Вадим торопливо расстегнул замки, вытащил сафьяновый альбом, перелистал его. На его лице отразилось явное разочарование.
– Это все?
– Это все, что нам удалось взять у приятеля вашей сестры, – обиженно проговорил Леня. – Разве это не те марки, которые он у вас украл? Кажется, вы говорили о том, что они очень редкие и дорогие?
– Те, те… – ответил Вадим, еще раз невнимательно взглянув на содержимое альбома, – вот эта – особенно ценная, это так называемая «серая Аргентина»… огромное спасибо, но там была еще такая небольшая, слегка потертая папочка, а в ней… – и Вадим настороженно замолчал.
– Ну да, в ларце щука, в щуке яйцо, в яйце игла, а в той игле – смерть Кащеева, – насмешливо проговорил Маркиз.
– Зря вы так шутите, – негромко отозвался Вадим, – в той папочке действительно моя смерть. Впрочем, вы и так сделали для меня очень много, вы сделали все, что могли, и не ваша вина… – с этими словами он потянулся к карману.
– Постойте, – Леня жестом остановил его, – я хотел бы довести это дело до конца, но для этого мне нужно знать, что искать. Иначе получается как в сказке – пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что…
– Ну ладно, – Вадим откинулся на спинку стула и начал: – История эта долгая, так что вам придется запастись терпением.
Маркиз молча кивнул, чтобы не перебивать рассказчика.
– Для меня, правда, она началась не так давно, всего две недели назад. Меня пригласили к умирающей женщине…
– Вы – врач? – удивленно спросил Леня. Ухоженный, обеспеченный вид Вадима, та щедрость, с которой тот помогал своей бестолковой сестре, явно не вязались с плохо оплачиваемой профессией служителя Гиппократа.
– Нет, – Вадим чуть заметно усмехнулся, – я тот, кого приглашают, когда врачи уже сделали все, что могли. Я адвокат. Знаете анекдот? Поздно ночью человек вызывает врача, тот осматривает больного и говорит: «Срочно вызывайте адвоката, священника и близких родственников». – «Что, дело так плохо, доктор?» – «Нет, просто я не хочу быть единственным идиотом, которого зря разбудили этой ночью». Так вот, две недели назад меня вызвали не зря: женщина действительно умирала. На вид ей было далеко за восемьдесят, она лежала на высоко взбитых подушках с закрытыми глазами, и единственным признаком жизни были мелкие, суетливые движения ее левой руки. Она словно что-то перебирала пальцами на одеяле или пересчитывала какую-то невидимую мелочь. Старуха выглядела чистой и ухоженной, в комнате не было того ужасного запаха, который часто присутствует в доме умирающего, – только легкий химический запах лекарств. Меня встретила женщина лет шестидесяти, я принял ее за дочь, но после понял, что ошибся. Эта женщина подошла к постели умирающей и громко сказала той:
– Тетя Шура, он пришел! Адвокат, которого вы просили!
Старуха открыла глаза. Глаза были желтые и живые, особенно живые на ее безжизненном, пергаментном лице. Я приблизился и наклонился к ней, готовясь выслушать ее последнюю волю – что-нибудь вроде «золотое колечко с желтым камушком отдать племяннице Маше, а сережки соседке Нюсе».
Но ухаживающая за старухой женщина прикоснулась к моему плечу и негромко проговорила:
– Тетя Шура не может ничего сказать. Ее разбил паралич, и она лишилась речи.
– Зачем же вы меня вызвали? – Я был раздосадован: время мое дорого, а здесь я, похоже, совершенно не нужен.
– Она просила непременно вызвать адвоката.
– Как же просила, если она не может говорить?
Вместо ответа женщина показала мне листок бумаги с кое-как нацарапанными каракулями.
Я снова взглянул на умирающую. Старуха перехватила взгляд сиделки и сделала жест левой рукой, как бы удаляя ее из комнаты. Женщина обиженно пожала плечами и вышла, что-то пробормотав себе под нос.
Как только дверь за ней закрылась, старуха поманила меня той же рукой и, когда я снова приблизился, стала делать пальцами какой-то непонятный мне жест. В то же время она приоткрывала кривой, перекошенный параличом рот, словно мучительно пыталась что-то сказать, однако у нее выходил только нечленораздельный стон, похожий на мычание.
Утомившись этим усилием, она на какое-то время затихла, прикрыв глаза, и я уже подумал, что все кончено, как вдруг ее веки снова поднялись и взгляд желтых глаз обжег мое лицо. Старуха очень хотела мне что-то сообщить, это было единственное, что еще было для нее важно, и я наконец проникся сознанием важности этого ее последнего желания.
Я внимательно следил за ее левой рукой и наконец понял, что она показывает на узенький диванчик, стоявший в другом конце комнаты. Я подошел к этому дивану, следя за жестами умирающей, и каким-то чудом понял, что нужно приподнять покрывавшие его большие подушки. Под одной из них лежала потертая кожаная папка.
