Юлия Соколовская - Вакханалия
Можно было действовать без спешки. Для очистки совести я обошла оба этажа, стараясь не прикасаться ни к стенам, ни к резным лестничным перилам — на вид прочным, но… кто его знает! Приходилось светить прямо под ноги, чтобы не ступить ненароком в засохшие неприятности — пока кооператив не поставили на охрану, в этом доме частенько, особенно в зимний период, гостевали голодные бичи — здесь они ели наворованное, жгли костры, здесь же справляли нужду… От былой роскоши не осталось и следа. Я натыкалась на истлевшее тряпье, издающее характерные запахи, на гнилые, несгоревшие головешки, на какие-то разбитые банки, бутылки. Из проемов с выставленными косяками клочьями свисала пыль и паутина. Несколько раз под ветхими половицами раздавался тонкий писк: в эти секунды я холодела и неистово мечтала о ста пятидесяти граммах…
Закончив заведомо непродуктивный обход, я спустилась на первый этаж. Под лестницей, в низкой, дурнопахнущей нише обнаружилась чудом сохранившаяся дверь из прочной сосны. Впрочем, сомнительно, чтобы кто-то позарился на это изделие — посреди двери чернела рваная дыра диаметром в локоть — «технологическое отверстие»: отчаявшись вскрыть замок, судебные исполнители его просто вырезали.
Алкоголь явился бы неплохим подспорьем. Почему я о нем не подумала, глупая? Я двумя пальчиками оттянула уже приоткрытую дверь. Издав тяжелый скрип, она отворилась пошире. Я протиснулась в щель и закрылась за собой. Осветила стены.
Подвал покойного господина Рихтера — это, конечно, не наши типовые подполья. Иные затраты. Бетонные ступени, стены, обложенные камнем. На одной из стен когда-то был выключатель, теперь из разбитой плашки торчали оголенные провода. Я стала осторожно спускаться. Из любопытства провела рукой по стене, о чем немедленно пожалела — камень был скользкий и липкий.
Подвал не отличался оглушительными масштабами — под лестницей я обнаружила всего три низких помещения со спертым воздухом. Не сказать, что они пустовали. Одно поражало пронзительной вонью — в былые времена в этом склепе хранились продукты. Все съестное давно сгнило — о нем напоминали осколки лопнувшей стеклотары и какие-то дотлевающие пакеты, но запах въелся в стены надолго — густой и тошнотворный. Во втором хранился стройматериал — под слоем плесени просматривались штабеля довольно приличной вагонки. Видимо, на такую глубину местные Плюшкины не спускались, а исполнителей доски не интересовали. У противоположной стены стояли листы оргалита, под ними — ящик с керамической плиткой. В третьем помещении, похоже, находился тайник, разграбленный судейскими (или милицией), в котором уважаемый господин «призрак» хранил неправедным трудом нажитые ценности. Половину склепа занимали стеллажи со всевозможным хозяйственным барахлом — горшками, лейками, рыболовными снастями (покойный очень уважал рыбалку), а другую, по всей видимости, отвели под археологические раскопки. Бетонный пол был вскрыт, под ним чернела грубо разрытая яма, а параллельно полу на глубине полуметра от поверхности угадывались очертания небольшой ниши. Там, очевидно, и хранилась заначенная Рихтером на черный день кубышка.
Как-то странно. Неужели он намеренно замуровал свои «безделушки» в такое недосягаемое место — в том числе от самого себя? Хотя почему бы нет? Покупают же люди копилки — пока свинью не разобьешь, денег не получишь…
Я осмотрелась. У стены валялись заступ и лопата. На обоих — густые плантации зеленой плесени. Рядом с ямой высилась гора застывшей земли — такую хоть отбойником долби, толку не будет.
Осмотрев помещения предварительно, я пошла по второму разу — начисто. Следовало торопиться — батарейки невечные. Вонючий «мешок» со сгнившей едой я пропустила — не станут в нем задерживаться люди. Но во втором помещении — складе стройматериалов — задержалась. Там и обнаружила при тщательном осмотре то, что хотела. На штабелях с вагонкой были чьи-то следы! В одном месте пыль и плесень были стерты, и там же под складированным материалом лежала горка окурков. Я опустилась на корточки.
Окурки были двух видов — папиросные и сигаретные — с угольным фильтром. Первых было три, остальных побольше. Я не побрезговала, подняла один, осмотрела. Затем другой. Выкурены до основания, лишь на одном из сигаретных окурков видна марка: «Парламент». Неплохо. Не просто так курево, а спутник обеспеченной жизни. А папироски поскромнее — «Казбек», чеченец злобный на фоне гор. Один человек курил?
Кто из нас, подозреваемых, курящий? Да практически любой. Сургачева — когда выпьет. Рябинина — когда одиноко. В марках предпочтений не имеют. Постоялов смолит «Золотую Яву», Марышев — обычную, Красноперов — чужие… Ваша почтенная слуга — в дни благополучия — французский народный «Житан», в дни стагнации — столичный «Дукат»…
Впрочем, вряд ли это имеет значение. На штабелях с вагонкой сидел охранник Зубов. Курил свои (я, кажется, видела на столе в караулке пачку «Казбека»), потом перешел на сигареты жертвы, лежащей рядом…
Последнее утверждение я не выдумала. Я его вывела из целых двух фактов: подозрительных притертостей посреди помещения (полежите на изгаженном полу, а потом встаньте и посмотрите, где лежали) и нескольких пятен крови. Поборов отвращение, я с особой щепетильностью осмотрела это место. Крови было немного. То есть человеку здесь не вспарывали живот. Самая подходящая версия — он лежал под ногами у курящего на штабелях Зубова и «общался» с ним, периодически получая носком сапога по носу.
Удовлетворенная такой версией, я отправилась в третье помещение. В качестве пролога осмотрела полки, не обнаружив на них ровным счетом ничего интересного, потом подошла к месту раскопок. Куском мешковины вытерла заступ, оперлась на черенок, сползла в яму.
Запах появился сразу. Сладкий такой, приторный, словно кошка сдохла. Или человек. Не раздумывая, захотелось прыжком выбраться из ямы и бежать отсюда к родному дому. Но я, собственно, не затем сюда явилась, чтобы бегать от своих же сбывшихся предположений. Пора побеждать сопливость… Перестав дышать носом, я осветила нишу. Так сколько нам открытий чудных?.. Пока нисколько. Проем заткнули двумя бетонными обломками — фрагментами разбитого пола. По одному из фрагментов ползла каракатица…
Я вынула один камень, вынула второй, с каракатицей… И громко закричала от ужаса, уронив камень себе на ноги, когда из темноты ниши, как чертик из табакерки, выскочила человеческая рука!..
К таким суровым испытаниям я оказалась не готова. Покойник должен лежать тихо, а не атаковать беззащитных женщин. Это общепринято. Мы не в фильме ужасов…
Отброшенная к дальнему скату ямы, я приходила в себя, как после операции. Одной рукой нащупала фонарь, другой заступ. Сердцебиение возвращалось в норму, сознание реанимировалось… «Ты ведешь себя чудовищно, — подал голос здравый смысл. — Человеку неловко подвернули руку (попробуй сама скрючиться в этой узине). Когда ты убрала камень, она просто приняла естественное положение, вот и все. Так что не напрягайся без нужды».
Легко сказать: не напрягайся. А как же трупное окоченение? По моим книжонкам всегда выходило, что оно настигает покойного в любом положении, пусть даже самом неблагоприятном. Я в чем-то ошибалась?
Ну и ну, короче. Что ни ночка, то жуть рогатая…
Устыдив себя, я мужественно осмотрела нишу. Обладатель буйной руки был мертв как минимум несколько суток. Сложенный вдвое, он испытывал, похоже, зверские неудобства: лицо искажено, глаза навыкате — мутны, как осеннее небо. Кожа на лице полностью серая, с характерными пятнами.
Если не обращать внимания на его физическое состояние, в принципе человек соответствовал образу «высокого, красивого и благородного». Так что можно было себя поздравить. И бежать звонить во все колокола.
Я уперла заступ в землю, чтобы выбраться из ямы. Но не тут-то было. Где-то очень далеко, за пределами помещений, заскрипела дверь…
Я не поверила своим ушам. Не может быть! Опять?!!.. Так и села в яму, уронив заступ. Это уже ни в какие ворота, извините…
Ну почему так происходит?
Я почувствовала, как по щекам потекли слезы. Обидно стало дальше некуда…
Скрип повторился. Человек вошел в подвал и прикрыл за собой дверь. Затем начал спускаться. Я выключила фонарь. Напрягла слух и дважды различила, как неторопливо шаркают подошвы по ступеням.
Горькая обида заставила меня собраться. Я отложила фонарь, сжала заступ. Присев на корточки, прижалась к сырой земле. Что еще остается? Чем я не боец? Ведь этот ублюдок наверняка один…
Боже, да ведь у него пистолет Штейниса!..
Секунды казались резиновыми. Шарканье стихло. Человек на цыпочках ходил по «склепам» и на слух вычислял добычу. Интересно, выстрелит?.. Я подтянула к себе фонарик. Если он выбьет у меня заступ, буду биться осветительным прибором. Выхода нет. Не умирать же в расцвете сил глубоко под землей при невыясненных обстоятельствах…
