Дарья Донцова - Зимнее лето весны
– Отдежуришь смену – и приезжай в офис за расчетом. Ты уволен!
– За что? – изумился тот.
– Думал, мне не узнаем, как ты домой ходил? – зашипел секретарь. – Ищи другую работу, нам не нужен охранник, самовольно покидающий территорию…
Пока Сергей Петрович возмущался поведением работодателя, я провернула в уме вчерашнюю ситуацию и сразу поняла, что случилось. Анну Михайловну убили во время обхода территории предыдущей сменой. Двое парней проходили мимо таунхауса, услышали выстрел и решили посмотреть, что происходит в здании. Увидав труп, они приуныли – из рук уплывали деньги, я очень хорошо помню, как один из них сказал: «Все! Теперь премии не дадут!» А второй добавил: «Давай уйдем? Смене скоро конец. Будто не видели мы ничего».
Значит, парочка прикрыла дверь, преспокойно сдала дежурство и ушла, а шишки достались Сергею Петровичу. Непонятно только, каким образом киношники вкупе с хозяином Рокота ухитрились примчаться в поселок через пять минут после звонка охранника. В Москве жуткие пробки, быстрее чем за два часа в поселок из центра не доехать. Но это так, незначительный штрих.
– Не везет Рокоту, – подвела я итог, когда охранник перестал поливать начальство, – второе убийство за короткий срок!
– Чего? – вытаращил глаза Сергей Петрович. – Не случалось тут прежде никаких безобразий, все тихо было!
– А Игорь Гаврилин?
– Это кто такой? – еще сильнее изумился охранник.
– Жилец таунхауса, – выпалила я и поняла свою ошибку. Если здание арендовали для съемок, то никаких хозяев у него нет.
– Нет, не убивали тут людей, – заявил Сергей Петрович, – кино небось снимали. Нас, правда, как начали работать, они к дому не подпускали.
– Вот поэтому вы и не знаете про труп Гаврилина, – гнула я свое. – Тихо дело провернули!
– Ты чего? – заморгал пенсионер. – Ну, сказала! Человек не кошка, его на помойку не вышвырнешь, шум поднимется. Тишина стояла, пока бабку не кокнули.
– Может, несчастье с Гаврилиным не в вашу смену стряслось?
– Все равно я узнал бы, – замотал головой Сергей Петрович. – Напутала ты! Кино снимали, отсюда и слух покатил. Теперь фильмы без убийства не делают, народ смотреть не пойдет.
– Не слышали, о чем беседовали вчера приехавшие люди?
– Мне на них только издалека глядеть можно, – надулся охранник, – белая кость, не чета простым людям.
– Ни словечка из бесед не разобрали?
Охранник поднял указательный палец.
– О! Когда они уезжать собрались, шофер ихнего главного тряпку взял и хотел порог у джипа протереть. За хозяйские брюки волновался, изгваздалась машина, пока сюда доехала. Взял он ветошь, а другой водила и говорит: «Испачкаешься, Серега, пусть чмо протрет». Ну и приказал мне: «Иди, вымой приступку». Обидно, конечно, но что ж делать? Их много, молодые, здоровенные, насуют еще в грызло… Вот я и принялся драить железку. И тут вдруг слышу из-за джипа голос мужской: «Как с занавесом проблему решим?» «Ерунда, – отвечает другой, – нашел о чем беспокоиться! Подумают, под машину она попала. Вон сколько отморозков по шоссе носится! Сбил какой-нибудь и смылся!
– Занавес? – переспросила я. – Ну и ну! Они волновались о драпировках?
– Сам удивился, – хмыкнул Сергей Петрович. – С одной стороны, похоже, не простая бабка в ящик сыграла. К обычному человеку столько народу не припрет, двух ментов пришлют, и все! А тут – целая делегация! Ежели с другого боку глянуть – никто о ней не плакал и про тряпки на окнах болтали!
В моей голове зашевелились смутные воспоминания. Кто еще совсем недавно говорил о занавесках? Юная уборщица Карина из лавки «Эгоп»! Рассказывая о старухе, торопившейся в Рокот с тремя пакетами, набитыми косметикой, она припомнила, как та предложила таксисту: «За пятьсот рублей меня еще и за занавесками отвезешь!» А потом сказала про театр с занавесом.
Странное совпадение. После смерти Анны Михайловны – а я почти на сто процентов уверена, что в «Эгоп» приезжала она, – опять всплывают какие-то драпировки. При чем здесь они?
Сев в машину, я медленно поехала в сторону шоссе. В голове не было никаких конструктивных мыслей.
– Милый, – раздалось из радиоприемника, – исполни последнюю просьбу несчастной Полины.
Я бросила взгляд на панель. Ну-ка, что слушает моя подруга Валя? В последнее время развелось огромное количество станций, и каждая считает своим долгом запустить шоу, причем чем глупее, тем лучше. Кстати, и теледеятели озабочены схожей задачей, каналы прямо-таки соревнуются в создании развлекательных программ: отправляют звезд в глухие уголки земного шара, заставляют балерин петь, художников танцевать, спортсменов печь пироги.
– Говори, дорогая, – ответил вкрадчивый голосок.
– Нет! Не хочу! – взвизгнула тетка. – Конец!
Послышался резкий хлопок, потом заунывная мелодия, а затем вежливый баритон равнодушно произнес:
– На волнах радио «Не со всеми» транслировался спектакль театра «Занавес».
Я чуть не въехала в столб. Театр «Занавес»!
Когда я изучала телефон в рекламном агентстве «Панда», то выяснила, что кто-то обращался в этот театр. А перед смертью Анна Михайловна еле слышно произнесла: «Занавес…» Я решила, что она выразилась аллегорически. Мол, занавес, в смысле все, конец, умираю. Но сейчас мне в голову пришла иная идея. Вдруг несчастная старуха намекала на театр? И странная беседа о драпировках, которую вели люди, спешно прибывшие к месту гибели Викторовой… И слова ее таксисту…
Я хотела схватить мобильный, висящий на шее, нащупала кофту и больше ничего. Сначала я испугалась: ну вот, опять порвался шнурок, аппарат потерян безвозвратно, вместе с телефонной книжкой. Затем я вспомнила, что езжу по городу в облике Вали Спиркиной, мой сотовый остался дома, на тумбочке у кровати. Ну и как выяснить адрес «Занавеса» без справочной службы? Кстати, телефон может понадобиться мне и для других целей. Делать нечего, придется купить еще один аппарат, самый дешевый, а к нему симку с незатейливым тарифом.
Глава 14
Торговый центр нашелся сразу. Стоило мне лишь подумать о необходимости сделать покупку – и пожалуйста, громада из стекла и бетона уже рядом.
Я оставила машину на парковке, вышла наружу, увидела, что туфли безобразно испачканы, и полезла в багажник за щеткой или губкой.
– И где твоя тачка? – спросил раздраженный басок.
Я выглянула из-под крышки багажника. Недалеко от меня стояла парочка, парень лет двадцати и темноволосая девушка того же возраста.
– Куда, спрашиваю, колеса приткнула? – более сердито продолжил парень.
– Вон там, у входа, где дуры стоят, – колокольчиком зазвенела спутница и указала рукой влево, – около них бросила.
Я невольно посмотрела в ту сторону и увидела две большие круглые чугунные тумбы, соединенные цепью, и рядом крохотную «букашку» ярко-красного цвета.
– Дуры? – в полном негодовании воскликнул юноша. – Ты с подругами, что ли, приперлась?
Я опустила взор в багажник. Интересно, как отреагирует девица. Мужчинам свойственно порой делать глупости, зря в идиотских поступках обвиняют лишь блондинок. Несколько недель назад я собственными ушами слышала, как вполне взрослый мужик (между прочим, жгучий брюнет) на полном серьезе спрашивал продавца в магазине строительных материалов: «Скажите, плинтус кладут на линолеум или под него?»
Когда я работала в журнале, у нас заведовал отделом культуры Костя Маслеев, очень милый, интеллигентный, женатый человек. В жизни Маслеева была одна большая беда – теща, Анна Ивановна, капитально отравлявшая существование зятю. Ругаться с вредной бабой Костик не мог, он был с ней предельно вежлив, но за глаза звал ее Годзиллой.
Сотрудники жалели его, давали советы по укрощению распоясавшейся нахалки и, если Годзилла звонила Маслееву на работу, прикрывали трубку ладонью и шептали:
– Кость! Дыши глубоко! Годзилла на проводе!
Восьмого марта Костя позабыл про тещу. Мысль о том, что он не поздравил Годзиллу, осенила его лишь в середине дня. Перепугавшись, Костик дал нашему стажеру Юре деньги и приказал:
– Сходи в цветочный магазин, а потом отнеси букет вот по этому адресу.
– Йес! – кивнул стажер, студент-второкурсник, которого в редакции все считали мальчиком на побегушках, и полетел ветром.
Костик вновь углубился в работу. Через полтора часа в контору вернулся странно притихший Юра.
– Порядок? – поинтересовалось начальство.
– Ну… э… у… – завел стажер, и тут затрезвонил телефон.
Костя снял трубку и начал меняться в лице. Мы с тревогой наблюдали, как он бледнеет, сереет, розовеет, краснеет, потеет…
Наконец Маслеев осторожно, словно ядовитую змею, опустил трубку на рычаг и замер.
– Что произошло? – бросились мы к шефу.
