Анастасия Монастырская - Робинзон по пятницам
— Ну, вот что, дорогие мои детективы! На сегодня мы, пожалуй, закончим упражнения в дедукции и разойдемся по комнатам. Заседания вашего клуба объявляю законченным. В противном случае — вырублю свет. Найдете свечи — отключу воду. Если приметесь за старое, лишу денежной помощи. Всем все ясно? Молчание — знак согласия. И никакой самодеятельности. Убийства будет расследовать милиция. В частности, Федор Федоров. Завтра я ему позвоню…
— А чего ему звонить? Вон он, сидит в углу, — пробурчал дядя Фима. — Мы его в консультанты пригласили. 200 у.е. в час.
— И сколько он тут сидит? — ужаснулась я.
— Да почитай часов пять, — ухмыльнулась тетя Соня. Так что с тебя 1000 у.е., не меньше. Федор Федорович, вы как предпочитаете — в долларах или евро?
Из угла послышался сдавленный скулеж. И опять этот странный звук — шкрябанье по грязной сковородке. Я подошла к следователю, пригляделась и ахнула:
— Изверги, что ж вы с ним сделали?!
Вид Федора Федоровича мог понравиться разве что быку перед началом корриды. Кожа нашего гостя приобрела свекольный оттенок, черты лица можно было с трудом угадать и только под лупой: глаза превратились в узенькие щелочки, нос алел расцарапанной пуговкой, вместо рта появились черные полоски меж которых желтели зубы. Следователь чесался и тихонько постанывал — то ли от боли, то ли от наслаждения. Хотя какое тут наслаждение?! Я бесцеремонно задрала его фуфайку. Ой, мамочки мои! — как говаривала моя подруга Белка, пытаясь слезть с большой березы, куда забралась на спор. Все тело несчастного было покрыто кровоточащими волдырями.
Родственники с интересом разглядывали господина консультанта.
— Думаю, это проказа! — с апломбом заявила Клара и опять тяпнула джина. — Она всегда так начинается. Потом нос отвалится, а, может, и руки…
— Нос, дорогая, отваливается при иных недугах, — тон дедушки Карла балансировал на грани брезгливости и любопытства. — Вот помню, у нас был такой случай…
— Оставьте ваши подробности, дедушка. Никакая это не проказа, обыкновенная экзема. Экземус вульгарис. Помочь можно, вылечить нельзя. — Тетя Соня на всякий случай отошла подальше. — Вдруг он заразный?
Федоров снова почесался и горестно замычал.
— Э-э… ме-э… гия….
— Влипли мы, — деловито пробурчал дядя Фима. — Теперь придется скорую вызывать, потом дегазацию помещения заказывать. Диван хороший сжигать.
— Зачем? — с недоумением спросила Ольга, которая из последних сил удерживала близнецов, рвущихся к больному дяде.
— Затем, Оля, чтобы твои дети не подхватили эту болезнь. Вроде умная женщина, а таких вещей не понимаешь. — Фима отпихнул ногой крокодила, который выполз под шумок и теперь пытался попробовать на зуб левую ногу Федорова.
— Не бойтесь, Федор Федорович, он не кусается. Гена у нас ручной, домашний. Своих не ест, — успокоила жертву добродушная Клара.
— Я бы не давал ему таких гарантий, — пыхнул трубкой дедуля. — Крокодилы, насколько мне известно, предпочитают э-э, несвежее мясо, а вид у Федора Федоровича на редкость сейчас располагающий… к крокодильей трапезе.
Федорова затрясло, то ли от страха, то ли от нового приступа неизвестной болезни.
— Когда он к нам пришел, то был здоровым, — задумчиво произнесла Ольга. — Подождите, он потом еще иск вчинит за нанесение физического вреда.
В моей голове что-то щелкнуло.
— Стоп! А вот с этого места поподробнее.
— Боишься, что он тебя разорит? — ехидно осведомилась Соня. — Правильно делаешь. А я свидетелем пойду… За скромное вознаграждение любую бумагу подпишу.
— Да подожди ты бумаги подписывать! Оля, ты сказала, что к нам он пришел здоровым. Значит, именно здесь ему и стало плохо. Вспоминайте, что этот несчастный делал последние пять часов?
Родственники озадаченно переглянулись, даже Гена поднял голову, настороженно прислушиваясь к внезапной тишине.
Я бросила еще один пас. Информационный:
— Он что-нибудь ел?
Тишина теперь напоминала затишье перед бурей. В ее проблесках лишь слышалось маниакальное почесывание Федорова.
— О, черт! — с ужасом выдохнула Клара.
— Господи Иисусе! — поддержал ее призыв Фима.
— Боги, мои боги! — вступила в молитву Соня.
— Разрази тебя Хотэй! — это дедуля внес свой голос в общую лепту.
— Ой, мамочки! — завыла Ольга.
— Так-так. Значит, причину мы установили, — Я с жалостью взглянула на Федора Федоровича. — Может, теперь кто-нибудь поведает ее миру?
— Это все ты!
— Нет, ты!
— Я тебе говорил, что не надо. А ты "ему понравится, он будет в восторге".
— Он и был в восторге. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок… Господи, меня теперь посадят! На кого я детей оставлю?
— Детей, Оленька, мы воспитаем, не бойся. А я тебе сухарики носить буду. И не только тебе. Вы же вместе с Эфкой сядете. Зато не скучно.
— Соня!
— Что Соня! Что думала, то и сказала!
— Фима, успокой жену!
— Не учи меня жить, Клара!
— Уй-й-й!
— Федор Федорович, вам плохо!
— Конечно, ему плохо, ведь он твою стряпню сожрал и не поморщился!
— Может, прекратите этот бедлам?
Бедлам родственники прекратили. Пока мы ждали "скорую" выяснилось следующее. За поздним завтраком неугомонные родичи решили, что каждый из них будет заниматься расследованием по собственным методам, однако профессиональный консультант должен быть общим для всех. Поскольку знали они только Федорова, то участь бедолаги была решена мгновенно: именно его и зазвали на огонек. Самое смешное, что Федоров пришел, благодушно выслушал предложение неугомонного семейства и согласился до моего возвращения побыть их консультантом, не ожидая от судьбы никакого подвоха.
Как известно, жизнь намного богаче наших представлений о ней. Так что без сюрпризов не обошлось: в ситуацию вмешался вездесущий Амур.
Ольге Федоров понравился не только как оперуполномоченный, но и как мужчина. Решив, что вот оно, ее счастье само пришло в дом, наша амеба пустила в ход тяжелую артиллерию — еду, которую приготовила сама. Тут-то и крылся главный подвох.
Надо сказать, что система питания поставлена в нашем доме весьма оригинально. Несмотря на финансовую стабильность, прислуги у нас нет и, надеюсь, никогда не будет. Зачем? Каждый обслуживает себя сам. Завтрак готовлю я. Обед родичи стряпают по очереди, правда, всегда без моего вмешательства и вмешательства Ольги. Меня обычно днем дома не бывает, Ольгу же ни один здравый человек до кухни не допустит, и, кстати говоря, совершенно правильно сделает. Есть женщины, которые не умеют шить, вязать, плохо моют посуду и отвратительно стирают. У нашей Ольги есть все перечисленные "достоинства", плюс она отвратительно готовит. Нет, не так… Она не умеет готовить. Опять не то… В общем, существующие фразеологические штампы не могут выразить то, что Оля способна сотворить из обычных продуктов. После стряпни моей родственницы цикута пополам с мышьяком покажется вам манной небесной. Ситуация усугубляется тем, что внешний вид блюд, приготовленных Олей, весьма привлекательный, они словно провоцируют свою жертву: "съешь меня". Именно на это мы поначалу и попадались. "Скорая" к нам домой ездила как на работу. После недели желудочных промываний, антибиотиков и активированного угля домочадцы задумались и, сопоставив факты, пришли к выводу: Ольгу к плите не подпускать.
Но иногда случаются рецидивы. Примерно раз в год Ольга влюбляется и, памятуя о том, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, начинает для него готовить. На моей памяти двоих претендентов на руку и сердце едва откачали, третьего мы успели предупредить, и он сбежал, так и не отведав стряпни потенциальной невесты. Теперь выбор жены моего бывшего мужа пал на Федорова. Кстати, о бывшем муже: теперь я знаю, почему он так стремительно эмигрировал и стал впоследствии заядлым вегетарианцем…
— Чем ты его накормила? — спросила я зареванную родственницу.
— Са-ла-том. — всхлипывая, ответила Ольга.
— Каким салатом?
— "Я пришел к тебе с креветкой!". В журнале прочитала… Говорят, он стимулирует мужскую потенцию…
— Дура! — взорвался Фима. — Нам его мозги нужны, а не потенция!
— Вам, может, нужны и мозги, — с достоинством парировала Ольга. — А по мне и потенция хороша.
— Ну, хватит, пререкаться! Мозги, потенция, вы о его желудке подумайте! — взмолилась я. — И так человека чуть не угробили. Где этот чертов журнал?
Чертов журнал цепко устроился в пасти Геннадия. Крокодил блаженствовал на ковре и явно не собирался отдавать средство массовой информации в чьи-либо руки. Даже хозяйские. На его кривой желтый зуб была мастерски посажена красотка Синди Кроуфорд, страдальчески взиравшая на меня с обложки. Я не очень люблю Синди Кроуфорд, но сейчас мне ее было искренне жаль.
