Юлия Чернова - Павильон Зеленого Солнца
— Как поэт Сю-Тей, — ввернула Патриция.
О, это было весьма лестное сравнение, дедушка счел своим долгом запротестовать. Нет, конечно, ему не под силу выразить свои чувства столь глубоко и возвышенно. Но кто сказал, что менее глубоки и возвышенны сами чувства?
— Это от его глубоких чувств жена ушла в монастырь? — не выдержала Элен.
Патриция сделала страшные глаза и не стала переводить. Дедушка, однако, не обошел этого вопроса. Патриция объяснила:
— Он болел. Жена дала обет — стать монахиней, если муж поправится.
Элен почувствовала, что наступает черед поучительных примеров из прошлого. Но она решительно не желала знать, сколько тайанских дам расстались со своими горячо любимыми мужьями ради их спасения. Воспользовавшись секундной паузой, сказала:
— Простите, что возвращаю ваши мысли ко дню сегодняшнему. Неподалеку произошло преступление. Трудно думать о чем-либо другом, пока убийца на свободе.
Голос дедушки звучал все так же тихо и ровно, но взгляд стал цепким и неприязненным.
— Раньше юные дамы интересовались поэзией и природой. Неужели теперь вкусы изменились?
Элен сразу вспомнилось, как Эндо бросил: «Европейских читателей порадуют наши несчастья».
— Постарайся перевести дословно, — обратилась она к Патриции. Заговорила, глядя старику прямо в глаза: — Да, я журналистка, но не собираюсь никого развлекать этой историей. Рассказывать о несчастьях просто так — значит превращать читателей в толпу зевак, которые ничем помочь не могут, только стоят и глазеют.
Элен говорила запальчиво, и Патриция толкнула ее локтем: «Сбавь тон». Элен и не подумала — слишком накипело.
— Не сказать, как помочь беде (если помочь нельзя, то как предотвратить новую), — значит вселить в сердца панику, испуг, убеждение, что справедливости нет. Не говоря уже о привычке равнодушно взирать на чужие беды.
Элен передвинула по столу чашку так, что расплескала чай. Патриция замерла. Бесшумно подошла хозяйка павильона, быстро и ловко вытерла стол. Дедушка сохранил полнейшую невозмутимость, но Элен померещилась в его глазах улыбка. Патриция перевела его вопрос:
— Многие ли понимают это, когда берутся за перо?
— Я понимаю.
Теперь улыбка зажглась и на губах старика. Он знаком попросил принести вторую чашку чая. Глоток за глотком, слово за словом — разговор начался. Дедушка рассказал, как приехал в Цуань, встретился с братом. Патриция добросовестно переводила:
— Они сидели на веранде. Ели рисовые колобки. Уже стемнело, в домах зажгли свет. Лишь чайный павильон оставался темным.
— Это их не заинтересовало?
— Нет. Тя-ю предупредила, что заночует в городе.
Элен многозначительно посмотрела на Патрицию: «Что я говорила?»
— Поэтому они удивились, услышав стук каблучков и увидев хозяйку павильона.
— Спроси, ему неизвестно, зачем тя-ю ездила в город?
Патриция спросила, выслушала ответ и расширенными глазами посмотрела на Элен.
— Ну?! — нетерпеливо воскликнула та.
— Накануне обокрали ее дядю, коллекционера.
Элен привстала.
— Что?
— Дядя живет в столице. Много раз приглашал племянницу переехать к нему, но она отказывалась. Не хотела покидать деревню, дом… Случившееся будет для старика страшным ударом. Он очень любил племянницу.
— Разве ему до сих пор не сообщили?
— Нет, он за границей. Уехал три дня назад — покупать какую-то диковинку. Может, уже и разыскали — через посольство.
— Только уехал — и в дом проник вор, — задумчиво произнесла Элен. — Вот почему убийством тя-ю занимается столичная полиция.
Дедушка Синь-эй утвердительно качнул головой.
— Тя-ю сказала, полицейский допрашивал ее полдня, потом повез в дом дяди…
Элен подалась вперед.
— А она не сказала, что украли?
— Сказала, что ничего не пропало, похоже, вора кто-то спугнул. Она помогала составлять каталог, знала все вещи наперечет. Радовалась, что дяде не придется оплакивать утрату коллекции.
Элен с Патрицией подумали об одном: «Лучше бы предстояло оплакать коллекцию». Старик поднес к губам чашку чая. Отпив глоток, заговорил вновь, и Патриция продолжала переводить:
— Тя-ю пообещала приготовить для них чай. Вошла в дом. Больше они ничего не слышали. Подумали, что тя-ю забыла о своем обещании, и понятно — слишком устала. Напоминать не стали, решили — пусть отдохнет.
— В это время убийца судорожно обыскивал домик, — сквозь зубы процедила Элен.
— Потом они встревожились — домик оставался темным. Почему тя-ю не зажгла свет? Перешли улицу и принялись стучать. Никто не ответил. Тогда они раздвинули перегородки и увидели лежавшую на полу тя-ю. Сперва подумали, что ей стало плохо. Затем включили свет и увидели… лицо у нее посинело…
Элен мрачно смотрела прямо перед собой. Патриция сказала:
— Не выжидай они так долго, застали бы убийцу на месте преступления.
— И двумя трупами стало бы больше, — хмуро откликнулась Элен. — Все равно, тя-ю было уже не спасти. Убийца набросился на нее сразу, как она вошла… Что говорят об этом в деревне?
— Говорят, полицейский из столицы очень важный, кричал на Чжан-Ченя из-за того, что зеваки затоптали следы. А Чжан-Чень изо всех сил гонял мальчишек, но попробуй уследи за ними — в бамбуковую трубочку пролезут.
— Следы? Какие следы?
— Убийца выпрыгнул из окна второго этажа.
— Правильно, — перебила Элен. — Через двери выйти не мог — напротив пировали дедушка с братом… Так следы затоптали?
— Да, днем. Однако еще ночью дедушкин брат разбудил Чжан-Ченя (дедушка лежа читал молитвы, отгоняя от мертвой злых духов). Они взяли собаку и прошли по следам до самой дороги — там убийца сел в машину и уехал.
— Прекрасно. Значит, убийца не из этой деревни.
— Ты рада?
— Еще бы. Жители Цуаня — добрые, приветливые люди. Я счастлива, что могу не подозревать их.
— И все же, пока мы думали, что убийца — местный, оставалась надежда его отыскать. Теперь же…
Элен не ответила, но в синих глазах ее зажглась сумасшедшинка. Патриция, знавшая этот взгляд, едва не посочувствовала убийце.
Затем обе принялись благодарить дедушку: Элен — жестами, Патриция — словами. Не за один рассказ — за чудесный отдых в чайном павильоне, приобщение к таинству чаепития. Дедушка выслушал их, учтиво наклонив голову. Сказал:
— Приятно, когда гостям интересны не только обычаи дома, в котором их принимают, но и история и обычаи всей страны.
Патриция всплеснула руками и заговорила о госпоже Ота. Теперь ее было не унять, Элен даже не пыталась. Зато воспользовалась случаем и попросила старика отпустить внучку вместе с ними — полюбоваться Павильоном Зеленого Солнца. Разрешение было дано, хотя глаза дедушки подозрительно блеснули — не иначе вспомнил происшествие с лисами.
Все дружно поблагодарили хозяйку и покинули чайный павильон. Дедушка проводил гостей до конца деревни. Уходя, Элен оглянулась. Старик стоял чуть ссутулившись, ветер теребил редкие пряди волос. Но даже издали было видно, как молодо, задорно блестят глаза под седыми бровями.
Подбежала Синь-эй, оставившая своих маленьких приятелей.
— Вы уже уходите? Как жаль. А мы только что спорили: выдержит ваш домик настоящий шторм или нет. Я думаю, не выдержит, вам лучше пожить у нас.
Элен почувствовала, что не в состоянии сейчас выносить болтовню девчушки. Хотелось спокойно обо всем поразмыслить.
— У меня нет сил карабкаться в гору, — сказала она. — Подниметесь вдвоем.
Патриция хихикнула:
— Полагаю, Синь-эй пойдет со мной в качестве вооруженной охраны?
— Можешь смеяться сколько угодно, но одну я тебя не отпущу. Спроси, хочет ли Синь-эй посмотреть Лисий город.
Услышав про Лисий город, Синь-эй широко открыла глаза. В ее душе боролись страх и любопытство. Вопрос о шторме и домике был мгновенно забыт.
— А вы там были? Что вы там видели? Я умру от страха. В деревню однажды забегала лисица. Мы три дня ставили возле камня плошку с молоком, чтобы ее задобрить. Все мальчишки умрут от зависти, узнав, что я побывала на Лисьей горе.
— Подожди, трещотка, — перебила Элен. — Скажи лучше, никто в деревне не видел мужчину и женщину в старинных одеждах… или в современных… Не встречали чужаков?
— Это были лисицы, да? Незнакомцев никто не встречал. Я бы сразу услышала.
— И в монастырь никто не приходил? — уточнила Элен.
Синь-эй торопливо закивала:
— Никто. Я сегодня поднималась туда, относила рыбу. Один из монахов — мой двоюродный брат. Он бы мне рассказал.
— Уверена, мы найдем незнакомцев на Лисьей горе, — вмешалась Патриция.
Синь-эй прерывисто вздохнула и покрепче уцепилась за ее руку.
Пока поднимались в гору, Синь-эй болтала без умолку. Но вершина приближалась, и речи девочки становились все сбивчивее. У ворот усадьбы Синь-эй замерла как вкопанная. Прижавшись к коленям Патриции, она настороженно оглядывалась и прислушивалась, то и дело спрашивая: «Не рассердится ли госпожа Лисица?» Патриция несколько раз отвечала, но, видя, что девочка не успокаивается, предложила:
