Брайан Випруд - Таксидермист
– Пошли.
Под руку с Энджи я поспешил к перекрестку, где такси с Марти и Бингом остановилось на светофоре.
– Постой! – Энджи рывком остановила меня, стащила туфли и рванула вперед; ее бархатная пелерина, развеваясь, мазнула меня по лицу. Я и понятия не имел, как мы рассчитываем догнать их и что будем делать, если догоним. Единственной мыслью было у меня схватить первую же свободную тачку и произнести текст, который мечтает услышать каждый таксёр: «ГОНИ ЗА ТОЙ МАШИНОЙ!»
Загорелся зеленый, и такси двинулось прямо через перекресток. Мы тоже бросились на другую сторону, но Энджи вдруг рванулась в сторону и вскочила на заднее сиденье свободного такси. Только оно не было установленного желтого цвета, и в нем не было медальона Городского департамента такси и лимузинов. А был в нем высокий рыжеватый мужик в итальянском велошлеме, гоночной фуфайке из спандекса и сандалиях на липучках, зависший над кожухом. То не было обычное такси; то не было даже двуколкой. То был ярко-зеленый педикэб. Знаете, трехколесный велик на анаболиках, современный рикша, недавнее дополнение к нью-йоркскому транспортному винегрету.
– Влезай! – Энджи отчаянно махала мне. Я колебался.
– Где пожар, ребята? – прогнусил рыжеватый вело-таксёр.
– Гони за той машиной! – Энджи показала рукой.
– Не вопрос, лапа. Только подскажи, за какой? Естественно: как все авеню и боковые улицы в центре в пятницу вечером, дорога была забита желтыми такси, и все – с пассажирами.
– Давай направо, она уже уехала вперед.
Я запрыгнул в салон. Между нами и целью уже было с десяток машин.
– Ставлю двадцатку, нам не угнаться.
Рыжий бросил на меня убийственный взгляд, куснул губу и сказал:
– Мужик, они за нами пыль будут глотать. – И бешено названивая звонком, с воплями: – Женщина рожает! С дороги! Женщина рожает в машине! В сторону! – Рыжий рванул по пешеходному пандусу на тротуар.
Энджи – она все схватывает на лету – свернула свою бархатную пелерину в шар, затолкала под платье и устроила на животе. Развалилась, как беременная на последних сроках, схватилась за пузо и громко стонала.
Юные развозчики китайской еды на великах шарахались в стороны, отбрасывая суетящихся пешеходов на капоты машин и в двери подъездов. Само по себе и как таковое это поведение для них вполне обычно – за исключением того, что в кои-то веки к этому их вынудила чужая дерзость.
– По-моему, ты немного переигрываешь, сладкая, – завопил я Энджи.
– Давай-давай, девочка! Мы нагоняем, – прорычал через плечо Рыжий, а его звонок дребезжал, будто Добродушного Мороженщика[63] хватил припадок эпилепсии. – Роженица, в сторону! Дорогу, мистер: на борту младенец!
Близился следующий перекресток. Такси с Бингом и Марти свернуло вправо, к центру города. Рыжий догонял.
– Держись, роженица! – Рыжий нажал на клаксон; от его рева я чуть не лишился чувств. Народ, толпившийся на углу, замер, заметался и в итоге попрыгал с нашего пути в стороны, а педикэб, рассекая толпу, запрыгнул на тротуар и, кренясь, вывернул вправо на Бродвей на хвосте у цели. Еще один подскок – и мы снова встали на все три колеса.
Рыжий пролетел светофор и такси с Бингом и Марти.
– Мы их обогнали! – толкнул его я.
– Не кипи, полосатенький. Мы на Бродвее. Тут такси едут, только если им надо в центр, в самый центр. Здесь можем немного оторваться, парочка лишних фарлонгов нам пригодится на финише. – Рыжий глянул на Энджи. – Ладно, дорогуша, хорош стонать. Будь умницей, роди свой сверток, да только смотри, чтоб вельветовая плацента у меня тут не осталась. – И он довольно заквохтал.
Ясное дело: всю дорогу в центр мы играли с тем такси в чехарду. Я спрятал лицо под шляпой, будто сплю, Энджи сидела с безразличным видом. Так мы доехали до Хаустон-стрит, оживленного проспекта, что пересекает весь город, – и тут Бинг и Марти свернули налево. Мы держались примерно в квартале позади, и Рыжему пришлось изрядно попотеть, несмотря на легкий уклон от Бродвея. Прилично отъехав на восток, миновав кварталы клубов и бильярдных, знаменитый кошерный гастроном, такси с Бингом и Марти свернуло направо в торговую зону, которая ночью пустеет. Но, проехав немного, они остановились, что дало нам возможность не сворачивать с Хаустона.
Рыжий тяжко вздохнул и рукой вытер лоб.
– Фух-х! Что, полосатенький, чего тебе это стоило? Мы с Энджи вылезли из педикэба и я дал таксёру четыре десятидолларовых бумажки.
– Жюри поставило только десятки. У тебя золотая медаль.
Рыжий сунул деньги в карман:
– Точно, золотая. Благодарю. – И присосался к бутылке с водой.
Мы оставили его на углу, а сами свернули в боковую улицу, когда желтое такси отъезжало. Путеводный клин света из дверей свернулся обратно в черноту – Марти и Бинг исчезли в доме. Энджи обулась и мы перешли на нормальный шаг, каким шагает любая нормальная пара ретристов на полуночной прогулке по безлюдной части города.
– Не нравится мне тут. – Я огляделся: разбросанный архипелаг освещенных фонарями атоллов в море городского мрака. – Мы видели, в какое здание они вошли, двинули домой. Завтра днем вернемся и осмотримся.
Энджи кивнула, и я понадеялся, что она вправду согласна. Я прикинул, что если сейчас все повернется худо, мы сможем мигом добежать до ярких огней Хаустон-стрит, хотя, возможно, в процессе Энджи придется пожертвовать туфлями.
Мы стояли в ущелье закопченных мертвых торговых фасадов в первых этажах старинных краснокирпичных домов. «Дамские шляпки Голдфарба». «Ист-сайдские остатки». «Ленни: МАЦА, ФАРШИРОВАННАЯ РЫБА». «Галантерея Макса – Отпариваем фетр». «Мелочная лавка Моше». «Оптовая торговля Бедермана». На высоту четырех этажей над вывесками окна были заколочены, закрыты ставнями или просто темны за черными зигзагами пожарных лестниц. Пока мы шагали, уличный шум, музыка, крики и гудки – нью-йоркский эквивалент шума волн на пляже – затихал, маня нас в относительную безопасность городской сутолоки.
Дом, в который вошли Бинг с Марта, выделялся полоской света под дверью. По витринному стеклу шла осыпающаяся золотая надпись «Нитки Понтера», и там, где отшелушилась черная краска фона, виднелись пятнышки света. Гул голосов – большой толпы – доносился изнутри, но откуда-то из глубины. Уши привели нас к железному люку в подвал – сквозь него толпа была слышнее.
– Они в подвале, – сказала Энджи, опускаясь на колени, чтобы заглянуть в щель между створками.
– Ладно, пошли отсюда. – Я прищелкнул пальцами.
– Ох ты. Ничего не разглядеть, кроме каких-то локтей и пары складных стульев. По звуку – нехилая толпа.
– Энджи, пора идти, – зашептал я. – Нам нельзя врываться на эту тусовку. Марти обязательно меня узнает.
Энджи выпрямилась, отряхивая колени.
– И что с того? – шепотом ответила она.
– Не зна. Вдруг подумает, будто я за ней слежу? То есть по-моему, вполне очевидно, что она как-то замешана в киднэпинге Пискуна.
– Краже. Если это просто не совпадение.
– А может – белконэпинге? Куклонэпинге?
Энджи закатила глаза:
– И что она тогда сделает? Там целая туча народу. Вряд ли она станет выхватывать пистолет. К тому же ты застал ее врасплох. Она подумает, что это случайность. И вообще ей придется над этим немного поразмыслить, прежде чем что-то делать.
Вдруг на нас упал луч света из парадной двери. Как опоссумы в свете фар, мы с Энджи сощурились на силуэты двух мужиков, выросшие в открытых дверях. Какой-то ретрист в пиджаке в широкую полоску, окинув нас взглядом, прошел мимо, зашагал дальше по улице. Крупный силуэт в дверях прогремел:
– Ну?
Глава 13
– Привет! – чирикнула Энджи.
– Мы это так, мы… – И я фыркнул.
– Пароль?
– Нам никто ни про какой пароль не говорил, – вскинулась Энджи.
– Никто из кого?
Силуэт нагло привалился к косяку – в губах у него подергивалась тень зубочистки.
– То есть, кто пригласил нас прийти? Гарт, кто этот твой приятель? Тот, который нам сказал…
– Вообще-то приятель приятеля. – Я пожал плечами. – Блин, Энджи, как же его… – Я щелкнул пальцами.
– Трижды Ха-Ха,[64] – загремел силуэт, отступая в сторону. – Проходите.
Я еще не успел понять, что он имеет в виду, а Энджи уже проскользнула в притон.
– Спасиб, – кивнула она силуэту.
Я вошел следом, коснувшись шляпы и наградив привратника нервной улыбочкой. Уже не силуэт, он все равно был угрожающе огромным: пиджак, наверное, 58-го размера. Его шея и голова над розочками ушей были обриты под ноль, жуткого вида шрам на лбу дугой уходил под полоску белесых волос на черепе. Железный кандидат на премию Амбал Года. На нас он больше не взглянул.
Сразу за дверью был пустой пыльный магазин, стены усажены колышками для катушек. Справа на треснутом стеклянном прилавке высилась гора шляп. Обслуживала сама скука, обернувшаяся девочкой в беленьких носочках. Забирая мою шляпу и подавая номерок, она не проронила ни слова.
