Игорь Гречин - Тайна Тихого океана
– А я говорил, – несмело и как бы сам к себе обратился мистер Лукино, – не с Бразилии – с Колумбии следовало начинать… Впрочем, я ни на что не намекаю.
И лорду Кримсону вдруг показалось, нет-нет, не показалось, он и вправду заметил не улыбку, а только намек на улыбку, причем на очень злую улыбку в уголках губ Кортеса. Улыбку, не имеющую никакого отношения к шраму.
Рейхсляйтер Борман вдруг ухмыльнулся и кинул пистолет на колени Бруно, плотно, до треска обтянутые брюками от «Marks & Spenser».
– Не бойся, мальчик мой, – просипели динамики, вмонтированные в спинку инвалидного кресла. – Я не буду стрелять. Но позволь спросить, что означает вот это?
Первой сориентировалась Женевьев и повернула худое лицо к мистеру Лукино:
– А впрочем, я сомневаюсь, что наш друг Бруно честно платил все налоги. Ведь у него на Джерси зарегистрировано то ли двадцать, то ли тридцать оффшорных компаний.
Мисимо-сан наконец ответил Джеремее Паплфайеру:
– Мало ли для чего человеку бывает нужно участвовать в благотворительных акциях Джорджа Сороса. Как минимум – это неплохая реклама…
В старческих, нездорово одутловатых веснушчатых руках Бормана появился лист бумаги.
Боясь опоздать, мистер Лукино доверительно сообщил Бенджамину Альбедилю:
– Главное, что наш приятель Бруно ничего не имел против вступления в НАТО Латвии и Литвы. А уж Эстония – дело десятое…
– Здесь написано, что «кровяное давление выше»… не то… – Прежнюю бумажку в руках Бормана сменила другая. – Так, где это… ага вот… «Специальная комиссия Генерального штаба под командованием генерала Гулина (досье N 416b/i) провела расследование факта нападения на объект У-18-Б (категория секретности 2). На месте происшествия было найдено 31142 гильзы»… так-так-так… «…а так же, после переклички, одиннадцать из тринадцати обитателей объекта без видимых физических, аутентичных и моральных повреждений. Два бойца (сержант Кучин и рядовой Зыкин) пропали без вести. До выяснения всех обстоятельств решено считать их находящимися в самовольной отлучке. Особое мнение: командир бывшего объекта У-18-Б Евахнов В. М. настаивает на том, что бойцы Пали Смертью Храбрых в бою с превосходящими силами противника, и ходатайствует о представлении означенных бойцов к званиям Герои России посмертно…»
При гробовой тишине рейхсляйтер Борман смял бумажку и бросил себе за спину.
– Значит, дорогой Бруно, обитатели объекта уничтожены под корень? А как тогда ты объяснишь перехваченный доклад?
На вон Зеельштадта было страшно смотреть. Лицо побагровело, толстые губы затряслись, как студень.
– Эк… эк… – выдавил он. – Как удалось…
– А что ты скажешь по поводу того, – не дал передышки Мартин, – что один из якобы убитых мегатонников получил от российского командования сверхсекретное боевое задание, сути которого мы не знаем?
– Горы выпускают родники наружу только в крайнем случае, – сказал Кортес, и в голосе его проскользнуло легкое недоумение. – Родники – кровь гор, сочащаяся из вскрытых вен.
Самый богатый человек Швеции, облаченный в сюртукоподобный пиджак от «Marks & Spenser» приподнялся в кресле с широко раскрытым ртом. Но рот пришлось захлопнуть. Глаза Бормана опять были закрыты. И, вполне вероятно, рейхсляйтер опять погрузился в сон. Огромное, еле помещающееся в карикатурном «фольксвагене» брюхо мерно вздымалось и источало особенно заметный, если не курить, старческий дух. Однако скоро, очень скоро, через минуту или две Борман проснется.
Мистер Сельпуко – владелец обширнейших пастбищ в Австралии, а заодно и транспортного флота, составляющего две трети ходящих под флагом Либерии сухогрузов, удовлетворенно закинул ногу на ногу и вполголоса нацелил вопрос прямо в подрагивающие губы шведа:
– Партайгенноссе, по-моему, настало самое время поговорить об уступке вами двадцатипроцентного пакета «Вольво». – Это был тщательно просчитанный удар ниже пояса. Чтоб еще больше вывести шведа из равновесия.
– Я думаю, – скромно потупив глазки, мурлыкнула Женевьев, – следует пересмотреть договор, кому после нашей победы будут принадлежать руины судостроительных верфей Гданьска. – И вид при этих, весьма жалящих словах был – сама кротость. – Ведь после катастрофы надо будет восстанавливать мировую экономику. А куда ж мы без Гданьска? – И мадам, как девочка, старательно оправила вызывающую юбку, купленную в последнюю прогулку по Риму, в магазине «Calamo».
– Фрау, оставьте руины в покое, – не менее дружелюбно улыбнулся даме английский лорд; когда дело касалось бизнеса он готов был взять в союзники хоть певичку, хоть прокаженного дьявола. – Мне кажется, при предлагаемом пересмотре речь должна идти минимум о Панамском канале, который уцелеет несомненно. – Как всегда, фраза лорда оказалась стилистически безукоризненна. К зависти так и не освоившей светский лоск Женевьев.
– Айн момент! – запротестовал низкорослый настолько, что ему было неудобно сидеть за столом, Мисимо Танака. – Я тоже имею право голоса!.. – Пока был жив Мао Дзе Дун, на каждый день рождения Мисимо-сан получал поздравительную открытку от Великого Кормчего. Злые языки пытались утверждать, что Китаю именно предки Танаки уступили Манчжурию… Впрочем, никто из злых языков долго не задерживался на этом свете.
Господину вон Зеельштадту захотелось как можно громче закричать: «Не отдам! Мое!!!», чтобы разогнать стаю стервятников, но он боялся разбудить главного хищника.
И тут Кортес очень тихо, тише всех, выдал свою очередную сентенцию:
– Пойду нарежу тростника, а то древки стрел делать не из чего.
И эта фраза вдруг заставила Бормана вернуться к действительности. И первым осмысленным движением было даже не поднятие век, а короткий тычок в кнопку, включающую ножи. Секунда – и шорох мечущихся туда-сюда лезвий боевой колесницы стал громче. Потом еще громче, потом еще…
– Я не люблю ротозеев, – тихо проговорил Борман, почти не слышимый за писком рассекаемого воздуха. Но голос постепенно набирал силу. – Из-за таких ротозеев мы просрали Третий Рейх. И на этот раз я не допущу, чтобы операция провалилась. Выбирайте смерть, герр Зеельштадт. Благородная пуля или острые металлические зубки моего коллекционного «Фольксвагена»?
Вон Зеельштадт вскочил, уронил кресло и пистолет. Но, кажется, этого даже не заметил. Остальные смотрели на происходящее, стараясь сохранить на лицах безучастие. Только пальцы у кого крутили трубку, у кого мяли сигарету, у кого вхолостую чиркали зажигалкой.
– Мартин, Мартин, – быстро заговорил Бруно, – я не знал… Мне доложили, что все прошло как по маслу… Дас ист ошибка… Прошу тебя, Мартин… Я все исправлю…
– Смерть сраному мазе-факе! – оттопыренный большой черный палец гарлемца патрициански указал в пол.
– …но Кашиндукуа не сгинул бесследно. Когда придет конец мира, он оживет, выскочит из пещеры и станет носиться от селения к селению, пожирая мужчин и женщин.
– Да, от селения к селению… – покачал головой Борман, с жалостью глядя на вон Зеельштадта. – Цвай шведских альпиниста пропали на штрассе к Эвересту. Почему они пропали – меня не интересует… Но почему они оказались именно шведскими, а, Бруно? И почему на подступах именно к Эвересту? Почему не Эльбрус? Не Пик Коммунизма?
Вон Зеельштадт вдруг стремительно, что для его комплекции было почти невозможным, наклонился и схватился за пистолет генерала Евахнова. Теперь это был именно тот человек, который изгнал русских мафиози из Испании. Но больше он ничего совершить он не успел.
Газонокосилка взвыла бормашиной и, управляемая старческой дланью Мартина Бормана, рванулась вперед. Машина смерти, в сороковом году разработанная любимчиком фюрера, создателем «Фольксвагена», профессором Порше на фирме «Даймлер Бенц».
Поднявшая пистолет рука Бруно вон Зеельштадта отлетела в сторону, сверкая баснословно дорогой бриллиантовой запонкой и разбрызгивая кровь. Бруно даже закричать не смог: шестьдесят четыре, как у кашалота, острых сверкающих зубьев газонокосилки вмиг перегрызли ткань брюк от «Marks & Spenser», кожу, хрящи и сухожилия ног… И самый богатый человек Швеции опрокинутой кадушкой неуклюже повалился на бок. Кровяной прибой, смыв детские сопли, докатился под столом до ног француженки. Запах освежеванной плоти возбудил сидящих вокруг стола не хуже кокаина. Но внешне никто даже бровью не повел.
Мартин Борман, ловко управляя своим инвалидным креслом-газонокосилкой, отъехал на несколько шагов и вновь бросился на поверженного магната. Мисимо-сан потянулся за мобильником в надежде успеть первым отдать распоряжение о скупке по биржам акций шведских компаний. Но вспомнил, что, как и прочие, оставил «трубу» у охранников на входе.
На этот раз механические челюсти вонзились в необхватный живот шведа. И с чавканьем в разные стороны полетели ошметки фарша. Отсеченный палец с перстнем попал в бровь мистеру Паплфайеру, но тот даже не поморщился. Кресла, стол и соседей украсили пятна крови и недопереваренной пищи. Вон Зеельштадт издал хриплый стон, скрючился, как младенец в утробе, рефлекторно засучил обрубками ног. Зубья газонокосилки увязли в выпотрошенной грудной клетке, шелест перерос в в завывания, инвалидное кресло задергалось от нехватки вольт. Борман переключился на большую скорость, режущая поверхность рывком освободилось, и кресло откатилось от вскрытого шведа.
