Игорь Гречин - Тайна Тихого океана
Комрад Паплфайер открыл, было, рот, чтобы что-то переспросить, но тоже остерегся. Кому охота лишний раз прослыть кретином? И это –комрад Джеремея Паплфайер, за которым шла слава, будто если в любом конце Северной Америки грабители банка заперлись с заложниками, окруженные копами по самые стрит и авеню, комраду Паплфайеру достаточно позвонить отвязанным боям по мобильному телефону, чтобы обошлось без жертв. Или закончилось такой резней, по сравнению с которой выходки банды Мейсона выглядели бы воскресным благотворительным пикником монашек из Армии Спасения.
Даже застывший наподобие восковых соседей в альковой нише меднокожий Кортес не выдал очередную из своих сентенций. Лишь отступил глубже в тень, и жуткий шрам стал почти не виден.
Мартин Борман тронул рукоять управления креслом, и кресло рывком развернулось к вон Зеельштадту.
– А вы, мой друг? Как ваши успехи? – Глаза вождя блеснули могильным холодом, голос превратился в змеиное шипение. Или это барахлили динамики? – Как прошла нейтрализация Русской разведки?
– Как и должна была пройти, – заносчиво ответил Бруно, но в конце фразы, на последнем слове голос его предательски дрогнул. – Единственной реальной силой в России, способной помешать выполнению наших планов, являлся отряд мегатонников – так называемых бойцов последнего рубежа, расквартированных на сверхсекретном военном объекте У-18-Б. В ходе организованной мною операции объект и его личный состав были уничтожены под корень. Я тут показывал пленку…
Француженка не преминула позавидовать умению шведа в пиковой ситуации связно строить длинные предложения. «Все-таки есть что-то в этом „шведском социализме"“ – решила она, с удовольствием следя за развитием сюжета.
– Знаю. Видел, – оборвал толстяка толстяк. И закрыл глаза. Помолчал, будто к чему-то готовясь. – Значит, со стороны русских нам ничто не угрожает?
– Мальчик дошел до берега, но там было пусто, – раздался голос Кортеса, и все снова вздрогнули. – Когда его послали во второй раз, он заметил отражение большой птицы Ам, летящей над водой.
Кортес беззвучно приблизился к столу, но на свободное кресло не сел. Его страшный шрам не мог помешать зрителям следить за разговором между Мартином и Бруно, но, тем не менее, добавлял сцене некую жуткую трансцендентальность. Вон Зеельштадт открыл, было, рот, чтобы ответить утвердительно на вопрос Мартина Бормана, но осекся. Не привиделась ли ему едкая издевка в голосе рейхсляйтера?
– Да, – наконец выдавил он, решив настаивать на своем до конца. – Отряд мегатонников уничтожен.
– Что ж, – протянул одетый в черную форму герр Борман и, словно совсем лишившись сил, откинул голову на подголовник, лоснящийся прекрасной выделки черной кожей. – Даст ист гут. Зер гут. А это, на столе, надо понимать, трофеи с поля боя? Бруно, майн фройнд, подайте-ка мне вон ту игрушку…
Вон Зеельштадт, заставив руку не дрожать, протянул Мартину Борману пистолет, который недавно рассматривала Женевьев Картье.
Рейхсляйтер пренебрежительно оглядел оружие справа и слева. Прищурившись, заглянул в дверной глазок смерти, прочитал дарственную гравировку, выполненную по-русски («Генералу В. М. Евахнову от командования Северо-западным военным округом») и вдруг направил пистолет на Бруно вон Зеельштадта. Черный пистолет почти полностью утонул в отечной ладони рейхсляйтера, толстый сизый палец-сосиска с трудом протиснулся в скобу и коснулся спускового крючка.
Щелкнул предохранитель. Бруно вон Зеельштадт издал булькающий звук и попытался поглубже вжать расплывшиеся телеса в кресло. И это был тот самый Бруно, который не побоялся инициировать вытеснение русской мафии с испанского рынка недвижимости. Все за столом замерли. Даже дышать прекратили. Лишь шелестели зубья газонокосилки.
Так прошло айн, цвай, драй… десять секунд. Видя, что пауза затянулась, Джеремея Паплфайер прокашлялся и обратился к Мисиме-сан:
– А вот мне всегда казалось, что этот маза-фака вон Зеельштадт – пис оф буллшит. Какого хрена он участвовал в траханных благотворительных программах Джорджа Сороса для долбанных малоразвитых стран?
– Да-да, – торопливо встряла француженка. – По моим данным, он совершенно не укрывается от налогов. Разве можно доверять такому человеку?
Бенджамин Альбедиль, боясь опоздать, тоже ввернул – обращаясь к мистеру Лукино:
– И я еще сомневался, когда в прессу просочилась информация, что Бруно высказался против присоединения Эстонии к НАТО…
Внезапный шорох со стороны входа заставил всех замереть. Быстрым тычком пальца Борман выключил мотор кресла. И теперь уж точно заседателей было не отличить от застывших в самых причудливых позах восковых болванов.
Шорох приближался. Нет, не ребята из МИ-16, не «тюлени» и не йеменские бородачи с зелеными повязками «смерть неверным». По залу от фигуры к фигуре переходили два подростка, совсем мальчишки. Из форса один держал руки в карманах шорт и говорил подчеркнуто громко, но было видно, что ему также неуютно здесь, как и его товарищу.
– Эй, приятель, а вдруг красотку еще не успели распаковать? – спросил на португальском более робкий, не вынимая палец из носа. И его акцент выдал жителя района Барра.
– Не бзди. Мой брат не дерьмо дряхлого кондора, он знает, что говорит.
– Эй, приятель, а ты не задавайся, он у тебя всего лишь мусорщик.
– Иди ты в куст акации. Он начальник над уборщиками. С ним советовались, где кого поставить. Он сказал директору музея, что Колумба не потерпит в зале, и Колумба нет в зале. Ты где-то здесь видишь Колумба?
Рука человека из инвалидного кресла, в которой прятался пистолет, незаметно опустилась на распухшее колено. Почти неуловимым движением палец потянулся к кнопке, включающей стальные челюсти газонокосилки. Но нет, безумный огонек в заплывших глазах угас. И сидящие за столом заговорщики восприняли этот как приказ ничего не предпринимать.
– Иди убирай какашки за игуанами, я не верю, что их так классно лепили, – снова заупрямился более робкий. – Откуда твой poperti [10] брат знает, что под трусами у белой червячихи все как у настоящей телки? Он что, сам проверял?
– Иди ты в куст акации, дерьмо собачье, мой брат никогда не врет.
– Ой, вот она!..
Непроизвольно каждый из заседателей самыми крешками глаз покосился туда, куда указывала немытая рука робкого парнишки. Там, на высоком постаменте, пыталась совладать с платьем восковая копия самой знаменитой фотографии Мерилин Монро.
Пацаны обошли кинозвезду по кругу. Более решительный потянулся к воздушному платью, но второй удержал его за рукав футболки:
– Сломаешь!
Первый тоже крепко трусил и потому, поколебавшись, отступил:
– Точняк, мы не в перчатках. На дело всегда надо ходить в перчатках – так меня учил Косой Запата из Шакальего тупика. Еще пальчики оставим на восковых ляжках… Ладно, пошли отсюда. Но давай договоримся в школе всем рассказывать, что мы…
– Ой, а это кто такие? – прервал робкий.
– Это… это… – Мальчишка почти вплотную подошел к столу с заговорщикам. – Что за бабуин, траханный анакондой на секвойе? А может, в трусы заглянем этой телке? – неожиданно указал он на старающуюся не дышать Женевьев Картье.
– Да ну. Она совсем старуха. В такой духоте скоро растает и на пол стечет. Дерьмо дряхлого кондора. Во, глянь, этот восковой толстяк уже плавится, – малец ткнул грязным пальцем в огромные капли пота на лбу Бруно. – А, я понял, кто это такие.
– Эй, приятель, кто? – Робкий от души высморкался на пол.
Вопрос сопливого подростка сделал неслышным чей-то скрип зубов.
– Это подписание Декларации Независимости янкесов. Помнишь, нам историчка трендела. Джакомо подглядывал – ее физрук после уроков трахал. Вон индеец, – рука указала на Кортеса. – Видишь, как скалится. Родину продал, падла. А рожа-то страшная, как настоящая. А это Линкольн, – удосужился персонального жеста лорд Кримсон.
Трубка в побелевших буквально до восковой бледности пальцах лорда чуть не хрустнула. Его предки получили дворянство, сражаясь, чтобы Новый Свет остался колонией. И теперь услышать такое!.. Одного внятного выдоха рейхсляйтера хватило бы, чтобы лорд сорвался с места и придушил бы на месте быдло. Но Мартин хранил неподвижность статуи.
– Ладно, приятель, пошли отсюдова. Там, на втором этаже, есть скелет динозавра. С во-от таким костяным початком.
И югенды, шаркая, как это делают только обитатели района Барра, направились к выходу и покинули зал.
– В Германии, – глухо и как бы обращаясь к самому себе просипел Борман, – я имею в виду старый добрый Фатерлянд, такое было бы невозможно. В старой доброй Германии никто не смел пробираться в закрытый музей. Нет, действительно, Бразилия – страна очень вредная для здоровья.
– А я говорил, – несмело и как бы сам к себе обратился мистер Лукино, – не с Бразилии – с Колумбии следовало начинать… Впрочем, я ни на что не намекаю.
