Сергей Нуриев - Идолов не кантовать
Поразмыслив, Мамай сделал предложение:
— А скажите, уважаемый профессор, неравноценный обмен не будет противоречить вашей чести? Мы вам бесценную реликвию, а вы нам — зауряднй бюст, — и чекист предъявил новенький электрокипятильник, произведенный в цехах козякинского завода металлоизделий.
— Из личной коллекции Клары Цеткин, — понизив тон, пояснил он. — Семейное достояние. Передано IV Интернационалу по завещанию.
— Что это? — удивился Шерстюк.
— Вы сейчас ушам своим не поверите! Этим предметом вождь мирового пролетариата кипятил себе чай, будучи в Разливе. Могли вы себе такое представить? Видите, как хорошо сохранился. Совсем как новый!
Профессор, разум которого был размягчен действием вина, подобное мог представить все же с большим трудом.
— Вот смотрите, Владимир Ильич заливал свою кружку водой из Разлива, опускал в нее вот этот кинятильник и ждал, — нашептывал Потап. — И еще неизвестно, какие великие думы лезли в такие минуты в его голову! Если вы обещаете не спускать с него глаз, то товарищ Степан готов сделать этот безвозмездный дар вашему музею. Берите.
— Но как же это…
— Берите, берите. Совершенно безвозмездно. А вы нам вот этого Ленина, тоже безвозмездно.
Растроганный старый коммунист принял подарок дрожащими руками. От волнения он не мог вымолвить ни слова.
Не теряя больше времени, гости надели на бюст мешок и поволокли к выходу.
— А остальные? — тихо спросил Тамасген.
— Придется выкрасть, — сказал бригадир. Жаль, штопоры не захватили, можно было б выменять еще один.
— На щтопор?
— Почему бы и нет? Что же, Ленин вина не пил? Ведь навещали же его товарищи. В том же, хотя бы, Разливе.
— Я придумаль! — воскликнул эфиоп и без лишних объяснений бросился обратно.
Когда Потап вернулся в хранилище, было уже поздно. Бестолковый напарник пытался всучить профессору еще два кипятильника, требуя за них столько же металлических вождей. Профессор робко отнекивался и отступал.
— Ты что делаешь, болван? — тихо произнес Мамай, подойдя к менялам.
— Это… Что… это? — лепетал музейный работник.
— Это… Ах, это… А вы разве не видите? — улыбнулся ему Мамай.
— Вижу…
— Тогда почему задержка? Что вас смущает, гражданин Шерстюк?
— Вы… вы… вы обманщики.
— Mы! — возмутился бригадир и, оттеснив негра, выпятил грудь. — Это упрек? Какой обман? Все честно! Товарищ Степан делает широкий жест. Этими приборами пользовались соратники Владимира Ильича. Что здесь непонятного? Или, по-вашему, вождь распивал чай в одиночку? Кто вам давал право сомневаться в его гостеприимстве? Стыдись, гражданин соглядатай! А еще прфессор!
Оскорбленные гости удалились, прихватив с собой еще два тяжелых бюста.
Старатели торопились покинуть школу до начала перемены. По пути ученик называл наставника темным папуасом, болотной жабой и предвещал ему голодную смерть.
Доктор исторических наук растерянно разглядывал нежданные дары. Затем, бережно положив их в центре экспозиции под стекло, придвинул к ним табаличку "Руками не трогать" и пошел в хранилище. Напиться ему хотелось как никогда.
К гостинице артельщики пошли наперерез, выбрав малолюдные глухие улицы. Сердито пыхтя, первым шествовал бригадир, подставляя под свою ношу то одно, то другое плечо. За ним, на полусогнутых ногах, влачился слабеющий эфиоп. Ему, как провинившемуся, досталось два бюста.
В общем-то Потап уже не держал зла на подручного, ибо благодаря глупости последнего вместо одного Ильича удалось выманить сразу трех. Но окончательно простить его Мамай решил после, когда тот доставит груз в номер.
— Неси, неси, — для порядка ворчал Потап, — будешь знать, как лезть вперед батьки в пекло, товарищ Степан.
Одолев два квартала, старатели остановились передохнуть. Впереди лежала еще половина пути.
— О, дети! — обрадовался Потап, увидев на дороге двоих мальчишек с санками. — Дети — наше будущее! А в нашем случае — и настоящее. Эй, малец! — окликнул Мамай старшего. — Поди-ка сюда, мальчик. Люблю детей, ч-черт. Особенно с санками которые. Это такой бескорыстный, такой работящий народ, что… Здравствуй, мальчик! Маму слушаешь, мальчик?
— Ну, — охотно ответил малец.
— А папу?
— Ну.
— Гена, смотри, какой хороший мальчик, с санками притом. Да таких мальчиков несколько лет назад в пионеры без очереди записывать можно было! Жаль, пионерии сейчас уже нет, распустили. Я б тебя, мальчик, записал. А видишь этого дядю? Дядя добрый. А вещей у дяди видишь сколько? Тяжелые такие вещи. Мальчик, одолжи дяде санки, вон до того угла. Устал дядя, понимаешь?
— Понятно, — сказал владелец санок и важно втянул носом зеленую каплю. — И скока?
— Три вещички, мальчик, на твои санки как раз поместятся.
— Так скока?
— Чего — скока?
— Скока платите?
— Ты что, мальчик… — опешил Потап. — Ты что, за деньги?
— Задаром ща никто и не пукнет, — хмыкнул дерзкий мальчишка. — И я тоже не пукну.
— И на том спасибо, — мрачно произнес Потап.
— Хотя могу, конечно, и задаром, если по-простому. А если мелодией — то тока за деньги.
— Какой там еще мелодией?
— "Вечерний звон". Полкуплета с припевом, особенно там, где "бом, бо-ом", знаете?
— А ну-ка отойди на пять шагов назад, мелодист. Стой там и оттуда разговаривай. И никаких "бом-бом", понял? — пробасил бригадир и, обратившись к эфиопу, шепнул: — Видишь, Гена, чем люди деньги зарабатывают? Советую взять на заметку, верный кусок хлеба.
— Дядь! — откликнулся юный мелодист. — Начинать?
— Ни в коем случае. Позови второго.
— Витька, что ли? Ща приведу. Только Витек мелодией не умеет.
Обнявшись, саночники отошли в сторону и о чем-то тихо толковали.
— Сговорились, подлецы, — догадался Мамай, когда, завершив переговоры, мальцы робко направились к дядям.
— За санки тридцать тысяч, — объявил старший, — за "Вечерний звон" — мне десять, Витьку пять, потому что он тока в припеве будет помогать.
Неумелый Витек боязливо косился на негра, на другого дядю и виновато шмыгал носом.
— Вы что — братья? — спросил бригадир, окинув их подозрительным взглядом.
— Не-а.
— Ладно. Вот вам тридцать тысяч, вот вам груз, тащите до гостиницы. Мелодию прослушивать не будем ввиду отсутствия музыкального слуха и денег. Вперед.
Огорчившись из-за потери дополнительной прибыли, саночники запросили прибавки.
— Наверное, вы дети таксистов, — предположил Потап. — Вот вам еще полторы — и чтоб я вас больше не видел.
Мальчишки живо запряглись и, буксуя, поволокли санки с бюстами.
Старатели, предусмотрительно держа дистанцию, двигались сзади.
— Тпру-у! — скомандовал бригадир, остановив гужевой транспорт у дверей "Роди". — Получите расчет.
— Дя-адь, — заныл младший, — доба-авь на жва-ачку.
Мамай грозно повел бровью.
— Что-о?! Бегите отсюда. Бойскауты.
Проводив взглядом предприимчивых саночников, он негромко сказал:
— М-да, в наше будущее я смотрю с содроганием.
— М-да, — проговорил эфиоп еще тише, — в ваше будущее я тоже смотру с садроганэм.
Глава 8. Дом № 12АБ
Надо сказать, что город Казяки был не просто себе Козяками. Любой козякинец мог назвать как минимум одну достапримечательность города и даже указать на нее пальцем. Этой достопримечательностью был двенадцатиэтажный дом.
В годы царизма уездный город застраивался довольно вяло и расширялся лишь за счет убогих хижин обходчиков, стрелочников и прочих железнодорожников. Двухэтажные дома тогда имели помещик Мельников (ныне здание универмага) и отставной полковник Жук (ныне — районо, гороно и детская библиотека). Двухэтажными были вокзал, оставшийся таковым до сегодняшнего дня, почта и меблированные комнаты отеля ныне — не меблированный отель. Самыми высокими сооружениями в городе считались водонапорная башня и церковь (это там, где ныне пустырь с пивным ларьком).
Но с наступлением советской власти Козяки стали активно тянуться вверх. Десятки черных труб прокололи небо. Из них повалил дым. Райцентр стремительно понесся по рельсам индустриализации. Строились заводы и фабрики, возносились здания и сооружения, город рос как на дрожжах. Появилось два пятиэтажных микрорайона, трехэтажный Дом быта и такого же роста дом цыганского барона. Но этого оказалось мало. Козякинцам хотелось все выше и выше. Пять этажей — позорно малый рост для города с сорокатысячным населением.
Словно разгодав чаяния народа, из области прислали нового архитектора. "Эх, развернуться у вас тесно! — сокрушался архитектор, воодушевленный решениями только что минувшего XXVII съезда КПСС. — А дома! Ну разве это дома! Они же как близнецы-братья. Вы говорите — дом № 7, а подразумеваете дом № 37. Вы говорите — дом № 37, а подразумеваете дом № 7. Как вам удается их не путать? Пора, товарищи, ускорять перестройку, пора устремляться в грядущее величие".
