Дарья Донцова - Канкан на поминках
– Володя Костин – честнейший и благороднейший человек, а вы нарушили закон, назвали гражданина преступником до решения суда по его делу.
– Пусть сам обращается, а не баб подсылает!
– Майор Костин не может вам позвонить и защитить свою честь, он умер.
– Когда?
– Вчера, – сказала было я, но потом вспомнила, что проспала двое суток, и поправилась, – в пятницу.
– Чудесненько, – неожиданно обрадовался собеседник.
Я оторопела.
– Что же хорошего?
– Значит, он скончался и не читал статью.
– Не читал.
– Ну и отлично, а теперь прощайте, у меня летучка начинается.
– Но…
– Напишите нам письмо и получите официальный ответ.
Трубка запищала. Подавившись клокочущей злобой, я позвонила Володе на работу.
– Козлов, – гаркнул Мишка.
– Романова, – в тон ему ответила я, – ты знаешь, какое несчастье стряслось?
– В курсе, – буркнул Володин сослуживец.
– И что теперь будет?
– Дело закроют.
– Почему?
– В связи со смертью основного подозреваемого.
– А если это не он? Тогда что?
– Ничего, говорю же – дело закроют.
– И не станут искать настоящего преступника?
– Нет, все улики против Владимира.
– Значит, он останется убийцей и негодяем?
– Отцепись от меня, Лампа, – железным тоном ответил Козлов.
– Сейчас оставлю в покое, только я думала, что с ним у вас были дружеские отношения и тебе небезразлично его доброе имя.
– Слушай, – свистящим шепотом прошептал Мишка, – дело закроют – и точка, больше разбираться не будут. Костин покойник, ему все равно!
Я нажала на зеленую кнопку. Нет уж, конечно, Володю не вернуть, но мне совершенно не безразлично, какая память останется о нем. А ребенок? Он вырастет, захочет пойти работать юристом, а ему скажут: «Твой папенька, детка, убийца, взяточник и негодяй».
Даже у того, кто ушел в небытие, должна оставаться возможность отстоять свою честь. И потом, я-то знаю Володю лучше всех, он никогда не делал ничего противозаконного. В статье сплошная ложь. Квартира его состоит из одной, весьма скудно обставленной комнаты, гаража нет и в помине, у подъезда маячит раздолбанная машина, да и с деньгами у Вовки всегда беда… И вот теперь, когда он в могиле… Могила!
Я снова начала тыкать в кнопки.
– Козлов! – рявкнул Мишка.
– Когда мне отдадут тело?
– Чье?
– Володи.
– Евлампия, – просвистел приятель, – ты ему кто? Мать? Жена? Сестра? Тетка? В каком родстве состоишь с покойным? И почему тебе должны отдавать его тело? А?
– Но ты же знаешь…
– Ничего знать не желаю, он кремирован.
– Как? Когда? Почему мне не сказали?
– А почему должны были тебе, постороннему человеку, сообщать? Впрочем, если хочешь знать о всех похоронах, могу дать твой телефон сотрудникам морга Склифа, начнут каждый день тебя извещать. А мне больше не звони, по крайней мере, на работу! Володька сам дурак, нарубил дров! Убил бабу, а потом помер. Отвяжись от меня!
– Я, гражданин Козлов, больше никогда, слышите, никогда не позвоню вам, ни разу в жизни, и желаю вам сегодня споткнуться, выходя из трамвая, и сломать ногу!!!
Выпалив эту фразу, я швырнула трубку на стол, но промахнулась, и она свалилась у окна. Затем, схватив страничку из записной книжечки на букву К, я изорвала ее на мелкие части и тут же пожалела о содеянном. Козлов – мерзавец, но теперь пропали номера всех друзей, чьи фамилии начинаются на эту букву.
Слегка остыв, я закурила и уставилась в окно. Старая истина, придуманная не нами: друзья познаются в беде. Мы-то считали Козлова приятелем! И вот каким он оказался, когда в дверь постучалось несчастье! Бедный, бедный Вовка, кремированный впопыхах равнодушными людьми, ушедший без отпевания и поминок, оклеветанный, унесший на тот свет замаранное имя! Ну уж нет! Я встала, вышвырнула окурок в окно и решительно потянулась к валявшемуся на полу телефону. Нет уж, не бывать такому! Я не дам вывалять честное имя Володи в грязи, может, ему и впрямь уже все равно, но я просто не смогу смотреть в глаза Ксюше. Я обязана защитить фамилию Костин. Да, но как это сделать? Очень просто – найти настоящего убийцу Софьи Репниной, а потом заставить мерзкую газету «Московский комсомолец» напечатать другую статью, ту, которую я напишу сама.
Действовать следовало незамедлительно. Для начала я позвонила на работу и, зажав пальцами нос, загундосила в трубку:
– Алло, это кто? Роман, вы? Простите, бога ради, я заболела, простудилась, насморк подцепила.
– Мы уж вам звонили, – перебил Ломов, – но Кирюшка ответил, что вы спите.
– Да, продрыхла двое суток.
– Евлампия Андреевна, дорогая, не думайте ни о чем, болейте на здоровье, – пропел Ломов, – за неделю поправитесь?
– Надеюсь!
– Ну и отлично.
Я кинулась к шкафу. Все-таки мой начальник – идиот, ну как можно болеть на здоровье?
Адрес Репниной – Аргуновская улица, дом 6, квартира 15, сказанный вскользь Славкой Рожковым, – врезался мне в память, наверное, на всю жизнь. Домишко, где проживала убитая, оказался так себе, пятиэтажка, но кирпичная. Правда, от блочных собратьев здание практически не отличалось. Я влезла наверх и, отметив, что на простой деревянной двери нет бумажки с печатью, позвонила. Внутри квартиры послышались быстрые шаги, и перед моими глазами предстала худенькая женщина в потертых джинсах и желтой, заляпанной краской футболке. До носа долетел запах краски и чего-то специфического – то ли обойного клея, то ли шпаклевки.
– Вам кого?
– Я по объявлению, – ответила я, – уж извините, без звонка, рядом живу, вот и решила прийти.
– По какому объявлению? – удивилась хозяйка, вытирая руки о грязные брюки.
– О продаже квартиры.
– И где вы его прочитали?
– В газете «Из рук в руки», сегодня увидела. – Я принялась достоверно врать, наблюдая, как у тетки медленно расширяются зрачки. – Меня уж очень данный вариант интересует, поэтому и поторопилась, чтобы первой прибежать. Сама тут проживаю, в соседнем здании, а теперь сына отселить решила. И цену вы приемлемую объявили – двадцать тысяч. У меня как раз столько. Вы же небось торопитесь? Там написано: «Продаю срочно». Можно на квартиру взглянуть?
– Ах, гнида! – обмерла хозяйка.
Я оскорбилась:
– Вы мне? Ну, ничего себе выраженьице! За такое и схлопотать можно!
– Ой, простите, – затарахтела хозяйка, – конечно же, я не вас имела в виду, а Тоньку или Гальку, уж не знаю, которая из них объявление дала. Только прав у них никаких на жилплощадь нет, мне все принадлежит.
– Что-то я не пойму, о чем речь!
– Да входите, – велела тетка и втянула меня внутрь. Прихожей не было. Буквально пятьдесят сантиметров отделяло входную дверь от комнаты. – Проходите, – хозяйка подтолкнула меня к стулу, – уж извините, беспорядок тут. Вещи разбираю, а заодно окно крашу, совсем сгнило, скоро вывалится. Сонька-покойница ленивая была, прости господи. В ванной кафель попадал, на кухне линолеум зацвел, и в сортире потолок сыплется. Горе, а не квартира, сюда бог знает сколько средств вложить надо, чтобы до ума довести.
– Ничего, ничего, – быстренько сказала я, – были бы стены, у меня сын рукастый и невестка прилежная, вмиг гнездышко обустроят.
– Да не продается ничего! – в сердцах закричала баба.
– А объявление?
– Вот сволочи! Вот гады! Ну, я им покажу, – вскипела хозяйка, – за моей спиной орудуют! Между прочим, еще в права наследства не вошли, а уже распоряжаются. Моя квартира, моя, Веры Салтыковой, а не ихняя, потому как они Соньке не родные. Да и потом, вы не захотите здесь жить.
– Почему?
– Тут человека убили.
– Где? – отшатнулась я, изображая ужас.
– Вот прямехонько на этом месте, где сейчас сидите, она и лежала.
– Ужас, ужас, – забормотала я, – а кого убили? За что? Из-за денег?
Вера прищурилась.
– Не-а, любовь такая вышла у Соньки, смертельная, я ей еще когда говорила: твой ментяра – зверь. А она: «Много ты понимаешь, я из него веревки вью». Довилась, вон чем кончилось: Сонька на кладбище, а я тут шмотки ее грязные разбираю, не попивши, не поевши, да еще гниды объявления дают.
– Знаете, – лучезарно улыбнулась я, – вещи выбрасывать так тяжело, вы, наверное, устали, проголодались. Сейчас я сгоняю домой, притащу жрачку, и бутылочка есть.
– Водки не пью, – отрезала Вера, но глаза у нее заблестели.
– И я горькую не употребляю, дамское в холодильнике стоит, красненькое, сладкое… Ну так как, а? Помянем несчастную, поболтаем.
– Гони, – велела Вера, – и то правда, отдохнуть пора, с раннего утра возилась, без роздыха, прямо спину свело. Дуй к себе, пока я картошечку сварю.
Я выскочила на улицу и понеслась в ближайший магазин. Очень хорошо, что Вера Салтыкова любит выпить, и очень плохо другое: я-то алкоголь совершенно не переношу, просто на дух не перевариваю. А придется пить вместе с теткой, чтобы у той развязался язык. У прилавка маячили две личности неопределенного возраста с опухшими лицами.
