Даниэль Пеннак - Господин Малоссен
Жереми даже разыграл перед нами душещипательную сцену прощания, это при том, что «Зебра» в каких-нибудь шестистах двадцати четырех метрах от нашего дома!
Сюзанна веселилась от души.
– Не знаю, что выйдет у Жереми с пьесой, но это, этот семейный исход я не хотела бы пропустить ни за что на свете!
Единственный, кто держался реальности, был Малыш.
– Мы – армия. Мы идем защищать «Зебру»!
Весьма вероятно, он уже видел, как его сжигают живьем прямо на сцене, чтобы навести панический ужас на захватчиков Ла-Эрса.
Даже Маттиас позволил себе заметить:
– Не сердитесь, Бенжамен… в конце концов, у них ведь каникулы… Эти любительские театральные постановки сейчас в большой моде… язык тела… даже у нас в Веркоре можно встретить нечто подобное… летние университеты… шагайте в ногу со временем, и нечего дуться!
Вскоре и Маттиасу Френкелю пришлось уехать.
– Маму хоронить, – объяснил он.
***Да, люди умирают, сам увидишь. И умирают довольно часто, даже слишком; кажется, я тебе уже об этом говорил. Так что можешь не являться ко мне как-нибудь хмурым утром своего юношеского прозрения, сокрушаясь о том, что смерть – прекрасный повод вообще не рождаться; раньше надо было думать!
Итак, Лизль, жена старого Иова, мать Маттиаса, бабушка Барнабе, умерла. Скончалась в больнице Святого Людовика, которую порекомендовала Жюли, предоставив старушку попечению профессора Марти.
– Что у нее? – спросил тогда Марти.
– Девяносто четыре года, пуля в шейке бедра и осколок в левой лопатке, – ответила Жюли.
– Принимая во внимание, что это вы ее привезли, на меньшее я и не рассчитывал. Думаю, этот случай заинтересует Бертольда. И где же ее угораздило подцепить эти неприятности?
– В Сараево.
– Ну и ну! А как, интересно, эти древние кости занесло в такую дыру? Самолет сломался?
– Нет, доктор, она специально туда отправилась, чтобы ходить по улицам с магнитофоном через плечо и микрофоном на весу – записывала.
И правда, Жюли мне как-то уже рассказывала. В их тандеме Френкелей один снимал, другая занималась звукозаписью. Всю жизнь потратить на то, чтобы собирать по миру разные звуки. Как говорит Жюли, с нее, с Лизль, начиналось радио. Сделать так, чтобы здесь слышали то, что происходит в другом месте, это и было единственным увлечением в ее жизни: ее высочество Вездесущность собственной персоной.
– Она всю планету переписала к себе на пленку. Мы приходили навестить ее в больнице. Лизль хотела познакомиться с Сюзанной, и Жюли настояла на том, чтобы я их сопровождал.
– Она моя крестная, понимаешь? Она передала мне свой бойцовский характер. Мне бы хотелось, чтобы она на тебя посмотрела.
На больничной койке, в качестве дарительницы бойцовского характера мы обнаружили маленький гипсовый саркофаг с кудряшками, поддерживаемый сложной системой креплений и ремней. Двигались только губы и глаза. Руки ее безжизненно покоились на белоснежной простыне, но слова были столь живыми, что, казалось, вслед за ними и пальцы трепещут, как крылышки колибри.
– Так это вы?
Она смотрела на Сюзанну.
– Да, это я.
Стоя у кровати, под прямыми лучами света, Сюзанна улыбалась Лизль. На столике у изголовья, как бессменный часовой, работал маленький магнитофон. Лизль записывала жизнь, всех и вся, никакой дискриминации. Она повысила голос:
– Ты слышишь, Иов? Это Сюзанна, ее выбрала Жюльетта. Это для нее мы работали всю нашу жизнь, какую ни на есть. Это она покажет наш Уникальный Фильм!
Глуховатый старичок-былинка, в чем душа держится, Иов представлял собой такое же маленькое нечто, как и его жена, только без растительности на гладком черепе. Молодость, уходя в прошлое, нарисовала на нем все пять континентов. Он поднял голову, его ясные глаза остановились на Сюзанне, и он сказал:
– Ее взгляд убеждает.
Сюзанне он пояснил:
– О будущем показе – молчок, договорились? Никто ничего не знает о существовании этого фильма.
Сюзанна обещала, что до показа никому ничего не скажет.
– И после тоже, – прибавил старый Иов, – это фильм, а не тема для разговоров. Он в комментариях не нуждается.
Смех Сюзанны ответил сам за себя:
– А еще что? Может, и не думать прикажете? Всем харакири, как только зажжется свет?
За все девяносто пять лет его космополитического существования, никто еще не возражал старому Иову вот так, смеясь. Иов посмотрел на Жюли. Жюли жестом ответила, что такая и есть эта Сюзанна: хотите – соглашайтесь, а нет – до свиданья.
– Мы будем говорить о нем, если нам того захочется, – подчеркнула Сюзанна. – Но за то, что именно будет говориться, – отвечаю.
– Вы полагаете, что это гарантировать легче, чем молчание?
– Все зависит от подбора зрителей.
Старый Иов смерил взглядом эту неприступную скалу. Где, черт возьми, Жюльетта выкопала эдакую упрямицу? Однако… старый Иов научился доверять решениям Жюльетты.
– Но зрителей не больше дюжины. Это не потому, что я верю в символику чисел… и потом, судя по вашим амбициям, вы вряд ли найдете больше достойных зрителей в современном кино.
– Это как раз мое мнение.
– Главное условие вы знаете, – добавил старый Иов, – после показа пленку уничтожить! Событие не повторяется!
Сюзанна пообещала сожжение приговоренного.
– Пленку и негатив, – уточнил старый Иов.
– Пленку и негатив.
– Хорошо, – успокоился старый Иов.
С этим покончено. Посвящение состоялось. Сюзанна только что получила в наследство от стариков Уникальный Фильм. Две жизни, полностью отданные созданию одного фильма – в сумме, почти два века! – и ни слова больше.
Лизль сменила тему.
– А этот, тот, что ходит как утка, это кто? Это был я.
Что и подтвердила Жюли своим бархатным низким смехом царицы джунглей.
– Это мой Иов, Лизль, так что побольше уважения, пожалуйста.
– По нему видно, он все принимает близко к сердцу.
– Совершенно верно, это одна из его главных черт.
Обо мне – всё.
Наступила тишина… которую и записал маленький магнитофон. Как всегда в таких случаях, стало яснее проступать окружающее. Больничная палата, кнопки вызова, небольшой термометр со своей температурной шкалой, душные коридоры, обдающее холодом прикосновение эфирных паров, специфический запах йода, сухой кашель в соседней палате… Боже мой, как мне все это знакомо, больницы! Сколько еще придется сюда возвращаться! В этот самый момент Лизль посмотрела на живот Жюли.
– Когда ждете?
– Весной, – ответила Жюли.
– Не слишком подходящее время, дорогуша. Я своего родила весной, и он всю жизнь промаялся с этим вечным цветением.
Деликатный намек на экземы и хронический ревматизм Маттиаса. Он же, нимало не смутившись, ответил:
– Все зависит от того, кто принимает роды, мама. Если бы я сам принимал себя, я бы прибыл в лучшем состоянии. Но в вопросах акушерства вы всегда доверяли только себе.
Крошечный саркофаг попытался рассмеяться, чем взбудоражил всю свою систему креплений.
– Что там такое? – спросил старый Иов.
– Не смешите ее, с ума что ли сошли?! Вам что, мало ее нынешнего состояния?
Все обернулись на голос.
На пороге стоял Бертольд, угрюмо поглядывая с высоты своей компетентности. Бертольд! Профессор Бертольд! Мой спаситель! Гений латания человеческой плоти! Благодаря ему я перешел из рядов прикованных к постели в ранг посетителей! Лизль весело приветствовала его:
– Пришли проверить любимую игрушку, доктор?
Она указала ему на маленький магнитофон, стоявший на ночном столике:
– Будьте добры, переставьте кассету; эта, как и я, уже кончается.
Бертольд подчинился, окинув ее мрачным взглядом. После чего он указал нам на дверь. Ему нужно было пересчитать хрупкие косточки Лизль.
Там, в коридоре, пребывая в мучительном ожидании, Иов поставил точку:
– Ты знаешь Лизль, Жюльетта, она пережила сто смертей, но никогда не позволяла, чтобы ей вводили морфин, оправдываясь тем, что ее интересует собственное состояние. Она не упустит ни капли своей агонии.
– Агония? Уже?
– Марти считает, что она должна была скончаться еще в Сараево или когда ее везли сюда…
– Он не учел ее любопытства, – вмешался Маттиас. – Мгновенная смерть не в ее характере.
– Маттиас знает, о чем говорит. Он сам плод нашего с Лизль любопытства.
Маттиас подтвердил:
– Да, меня родили из любопытства. Лучшего повода появиться на свет, пожалуй, не найдешь.
Увлекательный разговор прерывается внезапным появлением букета экзотических цветов.
– Господи боже, Иов, что Лизль забыла в этом Сараево? – грохочет букет. Очевидно, кто-то из близких знакомых.
– Звукозапись, Рональд, – ответил Иов. – Она ходила повсюду со своим микрофоном.
– Звукозапись, – изрыгнул букет. – В ее-то возрасте! Вы так никогда и не остановитесь, что ли?
– Боюсь, что придется, – ответил Иов.
Молчание. В облаке экзотических цветов показывается огорченная физиономия.
