Инна Штейн - Библиотечный детектив
Обзор книги Инна Штейн - Библиотечный детектив
Инна Штейн
Библиотечный детектив
События, изображенные в книге, являются плодом фантазии автора. Все совпадения с реально существующими или существовавшими учреждениями и людьми случайны.
Глава первая, в которой Анна Эразмовна непрерывно плачет
Утро начиналось, как обычно. Лидусик набрасывала на щечки гемоглобин, подруги-ромашки Волгина и Вильнер выкладывали из кошелок продукты, выбирали скоропортящиеся, чтобы нести в холодильник к методистам и громко хвастались: одна дешевизной картошки, другая – ее размером. Тамарочка Петровночка лихорадочно искала какую-то бумажку, которая, ну, вот пять секунд назад лежала на столе, а сейчас бесследно исчезла.
– Барабашка шалит, – компетентно заметила мадам Вильнер, заворачивая селедку в списанную «Литературную газету».
– Какая барабашка! Вы лучше, Тамара Петровна, наведите порядок на столе, смотреть страшного с нескрываемым раздражением сказала заведующая отделом Лариса Васильевна. – И, вообще, кончайте этот служебный роман!
Лидусик фыркнула, схватила косметику и скрылась за стеллажами, где в укромном уголке висело мутное зеркало – ровесник Октября. В конце концов, не могла же она остаться с одним не накрашенным глазом!
Народ слегка притих, нарываться никому не хотелось, было видно, что начальство закипает не на шутку, время от времени бросая взгляд в дальний угол, где за заваленным столом, с которым не мог соперничать даже стол Тамары Петровны, никого не было. Анна Эразмовна каждый день опаздывала минут на пятнадцать-двадцать, но сегодня минутная стрелка подползала к шести, а это уже было явное покушение на авторитет.
Дверь резко распахнулась, крошечный колокольчик испуганно пискнул, и в отдел влетела Анна Эразмовна. Заведующая только открыла рот, чтобы сказать что-то резкое и нравоучительное, но осеклась. Анна Эразмовна рыдала в голос, картина была жуткая: волосы растрепались, правая рука судорожно сжимала сумку, а левая, в запястье которой врезался кулек с продуктами, размазывала по лицу слезы и сопли.
– Любочку Мишину убили, – истерически выкрикнула она и упала на стул.
– Боже мой! – Не может быть! – Кто убил? – Как это случилось? – Откуда вы знаете? – наперебой закричали сотрудники.
– Ну, что вы пристали? Я ничего не знаю, – сдавленным голосом прошипела Анна Эразмовна. В другой день такой тон ей бы с рук не сошел, но сегодня, учитывая ситуацию, Лариса Васильевна опять промолчала, но запомнила.
И в самом деле, почему это Анна Эразмовна так надрывается? Новость, конечно, ужасная, но ведь они с Любочкой даже не были подругами.
Тамара Петровна, оскорбленная в лучших чувствах, ведь все новости всегда приносила она, умчала свое пышно увядающее тело в основной корпус. Примерно через полчаса она вернулась с информацией. Информации было немного.
Любу нашли около часа ночи в собственном дворе. Сын стал волноваться, спустился с лестницы, прямо у первой ступеньки она и лежала.
– Ужас какой, а как ее убили? – хором спросили ромашки.
– Понятия не имею, муж об этом ничего не сказал, – недовольно ответила Тамара Петровна.
– Муж? Какой муж? Откуда он явился? – встрепенулась Лариса Васильевна. Она была одной из главных блюстительниц нравственности в библиотеке и досконально знала семейное положение всех сотрудников.
Семейное положение, в основном, было не ахти какое. Муж был редким явлением, зато ребенок или даже два, – сколько угодно. Особенно много было одиноких, несчастных, горевших на работе. Видимо, потому что страна долго и нудно была самой читающей в мире, библиотекарям платили мало. Нет, не просто мало, позорно мало, в списке заработной платы госслужащих библиотечные работники давно и прочно удерживали совсем непочетное последнее место. Как крутились одинокие – было совершенно непостижимо.
А у Любы муж был. Правда, она с ним не жила, только не он ее бросил, а, представьте себе, она сама его выгнала. И, что было совсем невероятно, у нее был любовник. Она и не думала это скрывать, почти каждый день он подходил к зарешеченному окну ее отдела, они о чем-то шептались, Люба встряхивала своими роскошными волосами и громко смеялась. Смотреть на это не было никаких сил. В прошлом году, когда ремонт докатился до библиографов, их подселили в Любин отдел, и пришлось целое лето наблюдать это безобразие.
Анна Эразмовна до того ясно увидела веселую, смеющуюся Любочку, что опять заплакала. На этот раз она плакала тихонько, наклонившись к столу и закрыв лицо рукой. «Сволочи, сволочи, сволочи», – повторяла она про себя и при этом прекрасно сознавала, что неправа. Жалко было всех: и бедную Любочку, и этих несчастных баб, которые, несмотря на одиночество и нищету, любили свою работу и делали ее честно.
Анне Эразмовне легко было быть благородной. У нее-то муж был и детей, как у Любы, было двое. Младшенький, четырнадцатилетний Мишенька, был ровесником Любочкиного старшенького, – Андрюши. Муж был любимый и работающий, поэтому в библиотеке она проходила за богатую. Премии, которые бывали крайне редко, ей не давали почти никогда.
– Что это за мода такая – давать бедным, несчастным и убогим? – злилась она. – Ладно, мне, конечно, плевать, только это несправедливо. Когда же будут давать за работу?
Да, соглашались сотрудники, это несправедливо, но и то, что говорила Анна Эразмовна, тоже было несправедливо. Примирить эти разногласия не было никакой возможности.
А с Любиным мужем действительно было непонятно. Квартира была Любина, точнее ее родителей, а еще точнее мамина (отец давно умер). Олег жил там в прыймах. Был он тихий, работящий, непьющий, только мыршавый какой-то. За что Люба его выгнала, никто не знал. Года два он жил где-то в другом месте, как же он так быстро узнал о Любиной смерти? Да еще утром явился сообщить в библиотеку. Нет, тут определенно что-то не вязалось. «Вечером пойду узнаю», – решила Анна Эразмовна.
Но до вечера было далеко. Время тянулось невыносимо медленно. За окном то выглядывало солнышко, то моросил дождичек – май в Одессе капризный. К обеду дождик припустил сильнее, сотрудники заволновались, особенно мадам Волгина и мадам Вильнер, промокнуть под дождем никому не хотелось. Но ровно без пяти час солнце вжарило с новой силой, и народ, счастливый и довольный, помчался делать базар. О Любе уже никто не вспоминал.
Анна Эразмовна с утра кое-что прикупила, мама обещала сварить супчик, так что обязательный поход за продуктами можно было пропустить. Она решила пойти в Любин отдел, а вдруг там уже что-то узнали? Условный рефлекс был силен: она спустилась с третьего этажа и ноги сами повернули на выход, к железным воротам.
«Боже мой, совсем голова не варит», – подумала она и пошла под арку, вглубь двора, к новому хранилищу. Здание было совершенно ужасное, уменьшенная копия саркофага над четвертым блоком. Строился этот шедевр архитектуры четырнадцать лет, начали еще в 70-е, когда Анна Эразмовна работала в школе. Зато окончили при ней, и она, вместе со всеми, убирала строительный мусор, таскала и красила металлические стеллажи и стояла в бесконечных цепочках. Что это такое, знают только библиотечные работники. Надев халаты и завязавшись платочками, по два, по три часа стояли они, глотая библиотечную пыль, и передавали пачки книг. Влево – вправо, влево – вправо, голова кружилась, руки обрывались, спасало только чувство юмора. Анна Эразмовна была в этом деле непревзойденным асом. Коренная одесситка, она обладала врожденной способностью юморить по ходу дела, обыгрывая слова и ситуации, замечая смешное везде и всюду, и народ благодарно ржал, когда она открывала рот.
Увы, сейчас ей было совсем не до смеха. Спустившись на пару ступенек, она попала в темный коридор, заставленный старыми каталожными ящиками. Пройти, не ударившись, здесь могли только свои. Ну, уж она-то была своя в доску.
– Здравствуйте, девочки, – сказала она, войдя в Любин отдел. – Дайте я сяду, ноги не носят.
Это был один из самых молодежных отделов библиотеки, пенсионеров здесь не было совсем. Девочки, от тридцати до сорока, сидели зареванные, посреди отдела испуганно переминались с ноги на ногу несколько читателей.
– Ужас, ужас, ужас, – обращаясь к Анне Эразмовне, всхлипнула завотделом, длинная и худая, страдающая желудком Лиля. Что-то в ее тоне насторожило Анну Эразмовну. Да, не каждый день в библиотеке кто-то умирал, а уж про убийства она и вовсе не слыхала. И все-таки Лиля была слишком напугана. Само слово «ужас» было нестрашно, слишком часто произносили они его к месту и не к месту. А вот от сдавленного голоса, от судорожных всхлипываний повеяло таким неподдельным, таким первозданным ужасом, что Анне Эразмовне вдруг стало холодно, мурашки побежали по всему телу, а маленькие выцветшие волосики на худеньких ручках стали дыбом.
