Квинканкс. Том 1 - Паллисер Чарльз

— Мне о таком письменном общении ничего не известно, — сказала она.

Тут я впервые встревожилась, но вспомнила, что у меня сохранилась ответная записка, и отдала ее сэру Персевалу. Он скользнул по ней взглядом:

— Подделка, — изрек он. — Умелая, надо отдать вам должное, но все же подделка.

Скомкав записку, он кинул ее в огонь. Самообладание начало мне изменять.

— Как же так! Это ответ, который слуга принес от вас.

Ясно было, что меня обманули, но кто участвовал в обмане, сказать было трудно. Сэр Персевал в два счета лишил меня единственного доказательства, и это было прискорбно, чтобы не сказать больше.

— Если даже эта история соответствует истине, — проговорила леди Момпессон, — меня поражает ваша, скажем так, наивность: вообразить, будто мы одобрим вашу ночную прогулку в увеселительных садах вместе с нашим сыном. В лучшем случае, вам изменила осмотрительность, в худшем… — Она замолкла.

Я понимала, что нужно держаться спокойно, иначе я погибла.

— Я не так наивна, леди Момпессон. — Я повернулась к ее супругу.

— В письме ведь имелась ссылка на миссис Первиенс, не так ли?

— Да, — подтвердил он.

— Ваш сын уверил меня, что эта дама тоже приглашена и что она ваша старинная подруга, леди Момпессон.

— Ерунда! — воскликнула она. — Я впервые слышу эту фамилию.

— Пошлите за вашим сыном! Пусть он, глядя мне в глаза, попробует опровергнуть мои слова.

— Что! Чтобы наш сын предстал как обвиняемый перед какой-то гувернанткой? Вы наглая особа, мисс Квиллиам.

— Тогда прошу вас, по крайней мере, послать за лакеем, Эдвардом.

Они переглянулись, и леди Момпессон кивнула. Сэр Персевал потянул за колокольчик, висевший за его стулом.

— Если оставить в стороне вопрос с запиской, — продолжила леди Момпессон, — каков конец этой малоправдоподобной истории?

С трудом подавив гнев, я описала случай в ресторане; они слушали молча и время от времени обменивались взглядами, в которых мне виделось недоверие и презрение. Я описала мое бегство, и тут вошел лакей.

— Эдвард, — спросил сэр Персевал, — приходилось ли тебе позавчера носить нам с леди Момпессон письмо от мисс Квиллиам и передавать ей мою ответную записку?

Тот удивленно поднял брови.

— Нет, сэр. Я никогда не носил никаких записок от мисс Квиллиам. Прислуживать гувернантке — не моя обязанность. Этим должен заниматься третий лакей.

— Хорошо, довольно, — кивнул сэр Персевал.

Перед уходом слуга бросил взгляд на меня, и я поняла по его глазам, что он был подкуплен мистером Момпессоном. Раз или два я делала ему замечания за медлительность, и он, видимо, затаил обиду. Теперь я сообразила, что мои наниматели были, как и я, обмануты их сыном. Подумав о том, как ловко он все устроил, я поняла, что ничего не могу доказать. Даже если мне дадут встретиться лицом к лицу с мистером Момпессоном, я ничего не выиграю, так как он станет доказывать, будто я охотно приняла его приглашение, а история с обменом записками была выдумана задним числом. Он не подтвердит также, что выдавал миссис Первиенс за подругу своей матери. Короче, доказать я ничего не могла, записка была уничтожена, все свидетельства оборачивались против меня самой. Я тут же поняла шаткость своего положения.

— Я готова поверить лишь части вашей истории, — произнесла леди Момпессон. — Мой сын пригласил вас в сады, и вы согласились; затем вы отправились с ним в ночное заведение в злачном квартале столицы — что это было за место, догадалась бы даже последняя простушка из провинции. Для женщины в вашем положении такой поступок был, мягко выражаясь, опрометчивым, оттого вы и состряпали историю с письмом от сэра Персевала, а также фальшивку, ее подтверждающую. Мой сын, пригласив вас, не совершил ничего предосудительного; желание поволочиться для молодого человека вполне естественно. Нанес ли мой сын вам то оскорбление, о котором вы говорите, вопрос, как мне представляется, второстепенный: согласившись отправиться с ним и двумя незнакомыми людьми в столь поздний час в подобное место, вы утратили право претендовать на то уважение, с каким каждый джентльмен обязан относиться к честной женщине из высших слоев общества.

Меня охватило странное чувство: я как бы наблюдала за происходящим со стороны. Мне было нечего сказать в свою защиту, меня обыграли по всем статьям, и оставалось только гадать, действительно ли леди Момпессон верила в собственные обвинения или она хорошо знала, на что способен ее сын.

Она сказала:

— Мне непонятно одно: на что вы рассчитывали, сочиняя эти небылицы. Пригрозить скандалом и потребовать денег за молчание? Если я права, будьте уверены, нас не так просто запугать.

— Давайте, моя милая, — ввернул сэр Персевал, — выкладывайте все, на что способны. Я хочу послушать.

Глаза мои заволокло слезами, я боялась, что не смогу говорить.

— Леди Момпессон, сэр Персевал, прошу, не считайте меня обманщицей. Иначе вы поможете своему сыну уничтожить несчастную девушку, единственное достояние которой — ее доброе имя.

— Сэр Персевал, не будете ли вы так добры снова позвонить в колокольчик? — Он выполнил просьбу жены, и она обратилась ко мне: — Если вы рассчитываете, что я не решусь разослать во все ближайшие бюро по найму заявление об отказе вам в рекомендации, то вы ошибаетесь. Это покажет, что я не испугалась ваших угроз.

Тут появился вызванный сэром Персевалом лакей.

— Роберт, попроси мистера Ассиндера немедленно зайти, — распорядилась леди Момпессон.

Когда слуга вышел, я сказала:

— Я не требовала денег и не угрожала, леди Момпессон. И если вы так поступите, то навсегда лишите меня возможности зарабатывать себе на жизнь единственным способом, который совместим с моим воспитанием и общественным положением.

В ответ я услышала только:

— Столь видный член общества, обязан ограждать других от проникновения в их семью бесстыдной авантюристки.

От этих чудовищных слов кровь бросилась мне в лицо. Ответить я не успела, потому что послышался стук и вошел управляющий.

— Мистер Ассиндер, — спросила леди Момпессон, — было ли этой особе заплачено жалованье за четверть года?

— Да, леди Момпессон, — отозвался он, меряя меня высокомерно-любопытным взглядом.

— Она покидает этот дом сегодня же — еще до полудня.

— Слушаюсь, миледи.

— Я лишусь уважения к самой себе, — воскликнула я, — если в присутствии третьих лиц безропотно стерплю подобную несправедливость и не заявлю недвусмысленно, что отвергаю все выдвинутые против меня обвинения.

С этой минуты леди Момпессон больше не смотрела на меня и не обращалась ко мне. Она сказала управляющему:

— Проследите, чтобы она перед уходом не встречалась с мисс Генриеттой.

— Какая жестокость! — воскликнула я. — Неужели мне нельзя объяснить ей, почему я так внезапно ее покидаю?

Леди Момпессон все так же не смотрела в мою сторону.

— Не оставляйте ее одну, пока она не уйдет. А потом доложите мне.

Пораженная таким обращением, я не могла двинуться с места, пока мистер Ассиндер не взял меня за руку и не вывел из комнаты. В холле он послал лакея за экономкой, они вместе последовали за мной в мою комнату и наблюдали, как я паковала вещи. Больше всего меня терзало то, что я должна покинуть Генриетту, не простившись и ничего не рассказав о происшедшем; страшно было подумать, что до нее дойдут слухи, которые опорочат меня в ее глазах. Я надеялась послать ей записку через Фанни, горничную, которая прислуживала Генриетте и ее двоюродной бабушке, но мне не представилось случая.

Был вызван наемный экипаж, и мистер Ассиндер с экономкой погрузили туда меня и мои вещи, словно я была горничной, попавшейся на краже белья. Все слуги должны были решить, что меня обвиняют в чем-то ужасном; не хотелось и думать о том, как управляющий станет расписывать в разговорах сцену между мною и моими прежними нанимателями. На глазах у своих врагов я старалась не расплакаться, но когда оказалась одна в карете, дала волю слезам. Кучер убрал подножку и заглянул в окошко экипажа, чтобы спросить, куда меня везти, и тут только я в полной мере осознала свое несчастье, подумав о том, что мне некуда идти и неоткуда ждать помощи. Я распорядилась везти меня на мою прежнюю квартиру на Коулман-стрит, хотя знала, что жить там больше одного-двух дней мне не по карману. Квартальное жалованье было получено всего три недели назад, и от него еще сохранилась малая толика, поэтому после уплаты кучеру у меня осталось три фунта и несколько шиллингов — все мое земное достояние.