Роберт Гэлбрейт - На службе зла
Когда Страйк медленно возвращался тем же путем, в травматологическое отделение ворвался высокий, красивый, элегантный Мэтью, но с безумным взглядом и растрепанными волосами. Впервые за все время их знакомства Страйк испытал к нему некое чувство, отличное от неприязни.
– Мэтью, – окликнул он.
Мэтью посмотрел на Страйка, будто не узнал.
– Ее на рентген взяли, – сообщил Страйк. – Сейчас уже, наверное, вернулась. Вот сюда, – указал он.
– На какой еще рентген?
– Грудной клетки, – ответил Страйк.
Мэтью оттер его локтем. Страйк не протестовал. Так ему и надо. У него на глазах жених Робин рванулся в палату, а Страйк помедлил, развернулся к двойным дверям и вышел в сумерки.
Чистое небо теперь припорошили звезды. На улице он остановился и зажег сигарету, а потом затянулся, как Уордл, словно никотин был живительным бальзамом. Колено болело. С каждым шагом он относился к себе все хуже.
– РИККИ! РИККИ! – вопила какая-то женщина с неудобным тяжелым пакетом, подзывая к себе убежавшего маленького сына. – РИККИ! ВЕРНИСЬ!
Мальчонка заливался смехом как оглашенный. Страйк машинально наклонился и у самой кромки проезжей части подхватил его на руки.
– Спасибо вам! – чуть не плача, сказала подбежавшая к Страйку молодая мать; из пакета выпали цветы. – Мы папу нашего проведать идем… о господи…
Ребенок неистово брыкался. Страйк опустил его на тротуар рядом с матерью, собиравшей с асфальта нарциссы.
– Держи как следует, – строго наказала она сыну. – Папе подаришь. Смотри не урони! Спасибо, – еще раз обратилась она к Страйку и зашагала дальше, ведя мальчика за свободную ручонку; тот, гордый этим заданием, послушно шел рядом, неся золотистый букет, как скипетр.
Страйк сделал несколько шагов и вдруг остановился посреди тротуара, словно привлеченный невидимой картиной, висящей в воздухе. Легкий прохладный ветер обдувал его лицо, но он, равнодушный к окружающему миру, был полностью устремлен внутрь себя.
Нарциссы… ландыши… сезонные цветы.
Сквозь сумерки до него вновь донесся эхом тот же голос: «Рикки, нет!» – и в голове сработала цепная реакция, осветившая посадочную полосу для теории, которая, как он теперь знал с уверенностью пророка, должна была привести к убийце. Как при пожаре обнажается металлический каркас здания, так и вспышка озарения открыла Страйку остов преступного умысла и допущенные в нем изъяны, не замеченные доселе ни самим Страйком, ни другими, но способные наконец-то остановить убийцу и пресечь его зловещие планы.
53
You see me now, a veteran of a thousand psychic wars…
Blue Öyster Cult. «Veteran of the Psychic Wars»[93]В ярко освещенной больничной палате нетрудно было изображать безмятежность. Робин подпитывалась не только от удивления и восхищения Страйка по поводу ее спасения, но и от своих собственных рассказов о том, как она дала отпор убийце. Непосредственно после нападения она вела себя спокойнее всех: утешала и подбадривала Мэтью, когда он начинал плакать при виде ее забрызганного несмываемыми чернилами лица и длинной раны на руке. Набиралась сил она и от слабости других, надеясь, что ее храбрость, заправленная адреналином, позволит ей благополучно вернуться к нормальному состоянию, обрести твердую почву под ногами и жить дальше как ни в чем не бывало, не увязая в темном болоте, куда ее надолго затянуло после изнасилования…
Однако в течение следующей недели у нее нарушился сон, причем не только потому, что ее изводила дергающая боль в раненой руке, на которую наложили гипс. Как только ей удавалось ненадолго задремать ночью или днем, она чувствовала, как на шее у нее смыкаются мощные руки убийцы, а в ухе шипит его дыхание. Порой глаза, которых она даже не видела, превращались в глаза насильника, смотревшие на нее, девятнадцатилетнюю: блеклые, один зрачок неподвижный. Жуткие фигуры в балаклаве и в маске гориллы сливались, мутировали, росли, день и ночь заполняя ее мысли.
Самыми страшными были те сны, в которых он у нее на глазах творил это с другими, а она ждала, что вот-вот настанет ее черед – и ни помочь другим, ни убежать самой. Однажды жертвой оказалась Стефани с изуродованным лицом. Был и другой невыносимый случай, когда маленькая чернокожая девочка без конца звала маму. От ее криков Робин вскочила ночью, и Мэтью так встревожился, что наутро позвонил на работу и сказался больным, чтобы не оставлять ее одну. Робин не знала, благодарить или обижаться.
К ней, конечно, сразу приехала мама и стала уговаривать на время перебраться в Мэссем.
– До свадьбы еще десять дней, Робин, поедем домой, ты как раз отдохнешь перед…
– Я останусь здесь, – перебила ее Робин.
Она вышла из юношеского возраста и стала взрослой женщиной, которая вправе сама решать, куда ехать, где находиться и чем себя занимать. У нее было такое чувство, будто она снова и снова борется за те грани своей личности, которых лишил ее незнакомец в маске гориллы, набросившийся на нее из темноты. Из студентки-отличницы она превратилась в дистрофичку, мучимую страхом открытых пространств, из талантливого начинающего психолога-криминалиста – в сломленную девчонку, которая пошла на поводу у властных родственников, решивших за нее, что работа в органах правопорядка только разбередит ее душевные раны. Больше такому не бывать. Она этого не допустит. У нее нарушился сон, пропал аппетит, но она истово билась против своих страхов и ущербности. Мэтью боялся ей перечить. Он вяло согласился, что ей не обязательно ехать домой прямо сейчас, но Робин слышала, как он шушукается на кухне с ее матерью.
От Страйка ждать помощи не приходилось. Он не попрощался с ней в больнице, не пришел навестить и только переговорил с ней по телефону. Ему тоже хотелось отправить ее в Йоркшир, с глаз долой.
– У тебя же перед свадьбой масса дел.
– Нечего на меня давить! – с негодованием отрезала Робин.
– Да кто на тебя давит?
– Извини. – Робин душили беззвучные, невидимые ему слезы; ей стоило немалых трудов контролировать свой голос. – Извини… перенервничала. Домой поеду во вторник, раньше там делать нечего.
Теперь она была не из тех, кто лежит в кровати и таращится на постер Destiny’s Child. К этому возврата не было.
Никто не понимал ее настойчивого желания остаться в Лондоне, но она не готова была объяснять. Сарафан, который был на ней в момент нападения, Робин выбросила. Когда она запихивала его в пакет с мусором, на кухню вошла Линда.
– Дурацкая тряпка, – сказала Робин, поймав материнский взгляд. – Это послужит мне уроком. Наружным наблюдением не занимаются в длинном платье.
Разговаривала она самоуверенно. Я вернусь к работе. Это временные трудности.
– Тебе нельзя нагружать руку, – напомнила ей мать, игнорируя скрытый вызов. – Врач сказал, надо давать ей отдых и держать в горизонтальном положении:
Ни Мэтью, ни Линда не стремились читать газетные отчеты о состоянии дела, а она тянулась к любым публикациям с маниакальной настойчивостью. Карвер запретил разглашать ее имя. Говорил, что хочет оградить ее от назойливости прессы, но они со Страйком подозревали другое: он боялся, что постоянное присутствие Страйка в репортажах придаст публикациям дополнительную остроту: снова Карвер против Страйка.
– Если честно, – сказал Страйк по телефону (она старалась звонить ему не чаще раза в день), – эта мышиная возня никого не интересует. И никак не поможет поймать этого гада.
Робин промолчала. Она лежала на их с Мэтью кровати, обложившись газетами, которые покупала, невзирая на протесты Линды и Мэтью. Перед ней был разворот «Миррор», где уже в который раз печатались рядком фотографии пяти предполагаемых жертв Шеклуэллского Потрошителя. Шестое изображение – черный силуэт женской головы и шеи по плечи – намекало на Робин. Подпись под силуэтом гласила: «26-летняя конторская служащая, выжила». Особое внимание уделялось тому, что «26-летняя конторская служащая» сумела опрыскать нападавшего несмываемым красным спреем. Одна женщина, офицер полиции в отставке, особо похвалила потерпевшую за такую предусмотрительность, а на обороте был помещен отдельный материал о тревожных кнопках.
– Ты действительно забросил это дело? – спросила Робин Страйка.
– Вопрос не так ставится. – Робин слышала, как он расхаживает по офису, и всей душой стремилась туда, пусть хотя бы заваривать чай и отвечать на электронные сообщения. – Я оставляю это на усмотрение полиции. Серийный убийца – не наш профиль, Робин. И так было всегда.
Робин изучала изможденное лицо еще одной выжившей. «Лайла Монктон, проститутка». Лайла тоже знала, как звучит дыхание этого борова. Лайле он отрезал пальцы; Робин отделалась шрамом от кисти до локтя. Мозг гневно жужжал в черепной коробке. Даже совестно, что она так дешево отделалась.
