Рональд Нокс - Следы на мосту
– Необычайно интересно! А в какую сторону? Я хочу сказать, человек поднимался по мосту или спускался? И на другой стороне моста тоже были следы?
– Нет, сэр, только с одной стороны, вот прямо так вам и говорю. И внизу, сэр, пальцы ног смотрели в сторону острова. Поэтому я и спросил себя: а может, джентльмен остался в лодке?
– В самом деле, очень интересно! Но я никак не могу понять, как же он поднялся. Почему остались только следы человека, который спускался?
– Ах, сэр, это потому, что вы не очень хорошо помните мост. Он ведь очень крутой, сэр, а подпирают его чугунные опоры, они с обеих сторон стоят возле воды. И я спросил себя: а что мешало молодому человеку, стоя в лодке, ухватиться за эти опоры, подтянуться и взобраться на мост? Знаете, берега здесь крутые, а после дождливой ночи было слякотно; так что если бы он сошел на берег, то оставил бы следы там. А вот эти следы на ступеньках, знаете, ведь если бы я вышел на час позже, они бы испарились, и мы бы с вами ничегошеньки про них не знали.
– Так вы хотите сказать, что он вылез из каноэ, бросил его на реке и кратчайшим путем направился к дороге?
– Не просто к дороге, сэр, а к железной дороге. Если он пересек остров, ему надо было просто переплыть основное русло, и он бы оказался прямо на тропинке, которая ведет от тропы для бечевой тяги прямо к станции. Хотя, простите меня, конечно, он мог дойти и до запруды, как и первый джентльмен, и пройти по мосту, потому что оттуда тоже ведет прямой путь на вокзал, понимаете? Это все, конечно, мои, простите, сэр, предположения, ведь я его не видел, но вы ведь понимаете, когда у человека, если позволите, сад, он не может все время смотреть по сторонам, у меня всего-то навсего два глаза.
– Но любопытно, что, кроме вас, его никто больше не видел. Иначе об этом бы уже сообщили.
– Может быть, сэр, вы удивитесь, если узнаете, как здесь бывает пустынно, особенно ранним утром. Конечно, если он пошел длинной тропой, той, что начинается посередине острова, а не у моста запруды, не знаю, может, кто его и видел с фермы Спинакера; потому что тогда ему надо было пройти мимо фермы Спинакера – понимаете? – чтобы добраться до станции. Но если он пошел по короткой тропинке, той, что идет от чугунного мостика, так там точно никого не было, ни души. Погодите-ка, до того, как им появиться, шлюз прошел джентльмен в плоскодонке, я отлично помню, как пропускал его. Но он исчез из виду – понимаете? – еще прежде, чем я опять пустил воду в камеру.
– Анджела, нам пора. Мы слишком надолго оторвали вас от дел, мистер Берджес. Думаю, мне стоит заглянуть к миссис Берджес насчет чая, не так ли? Всего доброго. Полагаю, мы в скором времени еще вас навестим.
Однако Бридон тут еще не закончил. Едва они достигли места слияния канала с основным руслом, он подплыл к правому берегу и велел Анджеле грести медленно, чтобы он мог перемолвиться с обитателями фермы. Его встретили шумный пес, который, слава богу, был привязан к бочке, и немолодая женщина с резким, но добрым голосом. Чтобы завязать с ней беседу, не потребовалось особых дипломатических навыков. Она с ходу спросила:
– Вы за кисетом, сэр?
– О, так он у вас? – нашелся Бридон. По счастью, в подобных случаях у него была быстрая реакция.
– А как же? Мы его нашли. Моя Флосси углядела вчера на большом поле. «О, – воскликнула она, – а это что такое?» Но Флосси добрая девушка, она его не открывала, принесла прямо мне, а я, конечно, прибрала, на случай если кто-нибудь станет разыскивать. Этот, сэр?
И она достала довольно большой водонепроницаемый кисет, туго скрученный в трубочку. Взяв его в руку, Бридон тотчас понял, что там кое-что поинтереснее табака, но не видел причин объявлять об этом во всеуслышание.
– Я не был уверен, где обронил его, – сказал он. – На тропе для бечевой тяги?
– Да, сэр, именно там, где от нее отходит тропа. Я сразу подумала, что это, должно быть, уронил тот джентльмен, который шел вчера утром. «Ну, этот-то уж никогда не вернется за своим кисетом», – подумала я, потому что он невозможно как спешил, прямо-таки бегом бежал к поезду.
Бридон пожалел, что прикинулся человеком, который потерял кисет; теперь едва ли будет прилично интересоваться незнакомцем.
– Полагаю, это тот самый джентльмен, с которым я столкнулся вчера утром. Где-то около девяти. Молодой, темноволосый, без шляпы. Рад слышать, что он успел на поезд, поскольку вид у него был такой, будто он опаздывает.
– Наверно, тот самый, сэр.
Бридон не решился расспрашивать дальше. Он заторопился обратно, на ходу разворачивая кисет. Там оказалась фотопленка, которую использовали и скручивали явно неопытные руки. «Могло быть хуже, – подумал агент. – Могло быть намного хуже». И бросил пленку во внутренний карман.
– Ну как тебе загородная прогулка? – спросил он, исполнив нечто наподобие сальто и снова очутившись в лодке. – Вид у тебя заправской гребчихи, твой маскарад одурачит любого. Предполагаю, у Итонского моста нам предстоит услышать, что тело выудили из воды, а как оно там очутилось, не наше дело.
– Если ты еще раз подобным образом попытаешься запрыгнуть в лодку, выудят по меньшей мере два тела. Ладно, что ты скажешь о версии Берджеса? По-моему, она великолепна. Возможно, конечно, меня просто заворожило его красноречие. Но он, похоже, прирожденный сыщик. Слушай, а вы не могли бы махнуться с ним работой? Я бы взяла на себя сад, а тебе, думаю, по силам постоять, облокотившись на ворота шлюза, в ожидании, пока они откроются. Не сомневаюсь, для «Бесподобной» этот Берджес – самая настоящая золотая жила.
– О, разумеется, Берджес не прав от начала до конца. Ребенку и тому понятно: он нес бог знает что. Нет-нет, только не сейчас! Все вопросы после ужина. Мне нужно немного обмозговать это дело. Интересно, а в «Пескаре» есть такая штука, как темная комната?
Глава 6
Методом Архимеда
«Пескарь» из тех гостиниц, которые существуют только для людей, которые понимают, что такое жизнь. Снаружи она похожа на тысячи прочих: вам ничего не скажут ни поскрипывающая вывеска, ни скромное уведомление о наличии лицензии на перемычке двери, ни начинающийся у входа и уходящий в перспективу ряд дверей и коридоров, обещающих вам лишь давно привычное. Но пройдя вглубь, вы замечаете разницу. В столовой нет муслиновых штор, перед камином – защитного бамбукового экрана, на столах – пепельниц и солонок с нашлепнутой рекламой пива и минеральной воды, нет и громоздкого серванта с кучей ненужных кофейников. Столы здесь – из мореного дуба, вазы на них – современная керамика вызывающе оранжевого цвета, сервант – в самом деле Елизаветинской эпохи и не имеет никакого практического назначения, равно как и красующиеся на нем три большие оловянные тарелки, очевидно, угодившие сюда прямиком из какой-нибудь лавки древностей. Никаких тебе чучел животных за стеклом, слащавых картин с обстоятельными подписями в духе позднего девятнадцатого века, диковинных морских раковин на камине, набитых конским волосом диванов, допотопных музыкальных шкатулок. Красиво оштукатуренные стены ничем не увешаны; несколько нагревательных панелей и пара меццо-тинто – вот весь их декор; а еще открытые камины с начищенными до блеска подставками для дров, выстеленные плиткой полы, деревянные ведерки для угля, украшенные старинными резными изречениями. Словом, заведение в самом деле было в порядке.
– Это не гостиница, – ворчал Бридон за вечерней трапезой, – это какая-то ресторация старого мира, ужасно раздражает. От нас будто ждут, что мы вырядимся, как на званый ужин. Ни одного отдельного кабинета, где можно поговорить с глазу на глаз, только их так называемое «У камелька». Ни дротиков, ни салфеток на подголовниках кресел. Они думают, что пивная кружка – это такой предмет, который ставят на полку, чтобы им любоваться.
– Какая жалость, что у тебя совсем нет вкуса, – заметила Анджела.
– Вкуса? Кто же отправляется в сельскую гостиницу за вкусом? Это добро прибереги для собственной гостиной. А тут все должно, так сказать, вызреть: дедовы часы, которые действительно принадлежали деду, пианино – в пятнах и расстроенное до невозможности, искусственные цветы и всякое такое прочее. Неужели ты не понимаешь, что вот это все неестественно?
– Ладно, отключай искусствоведение и включай потихоньку мозги. Объясни, почему бедный старик Берджес не прав.
– Ах, вот ты о чем! Ну, во-первых, как я сказал уже утром, какой смысл в пробоине на дне лодки? Если он не утонул взаправду, но хочет, чтобы мы решили, что он утонул, почему не подстроил так, что лодка якобы перевернулась и ее залило? Обычно делают именно так.
– Удивляет только, что так редко. Но давай дальше.
– Еще одна несообразность: у Бертела было больное сердце. Его смотрел Тримейн, его смотрел Симондс, оба в этом разбираются. А Берджес решил нас уверить, что этот человек из лодки подтянулся на руках, взобрался на мост и затем, возможно, еще переплыл канал. И первое, и второе, и третье – все по отдельности – для человека с сердцем, как у Бертела, неплохое средство покончить с собой. Это подводит нас к следующему пункту – зачем вылезать из лодки именно здесь, так близко от шлюза? Пройди он еще полмили, до того места, где соединяются оба русла, мог бы просто пристать к берегу и отправиться на вокзал, ему бы вообще не нужно было перебираться на другой берег. Еще Берджес обнаружил следы босых ног. Ради всего святого, зачем Бертелу снимать ботинки и носки? Они пригодились бы ему на берегу. В-девятых и в-последних, если он затопил лодку именно там, прямо у шлюза, как ей, нахлебавшись воды, удалось проплыть еще три мили, прежде чем ее нашли в половине первого?
