Майкл Иннес - Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник)
– Свою идею я позаимствовал у Пиранделло. Занавес открывается, пьеса идет своим чередом, как вдруг – тысяча чертей! – зритель начинает догадываться, что смотрит не просто спектакль, а пьесу внутри пьесы. Я подумал, а почему бы нам не употребить с пользой для себя эти шутки, о которых все сейчас только и говорят? Ну, вы понимаете, о чем я? Надеюсь, это действительно всего лишь шутки. – Он сделал короткую паузу и оглядел присутствующих. – Получится даже не столько пьеса внутри другой пьесы, сколько один характер Паука внутри другого. Как я и сказал, если мы сумеем что-то придумать на этой основе, то обретем неисчерпаемый источник самых занятных сюжетных ходов. Твой отец получит колоссальное удовольствие!
И он улыбнулся им всем. Причем сразу разобрать, невинной или злорадной была улыбка, оказалось невозможно.
– Поразмыслите об этом.
Он залпом выпил виски и удалился.
Воцарилось тягостное молчание.
– Мне показалось, – сказал Уинтер без всякой, впрочем, уверенности, – что это был Пуччини. И часто происходит нечто подобное?
Тимми вернулся к окну.
– Вы о музыке? Как я понимаю, ее выбор был рассчитан на особый эффект. Здесь заключен тонкий юмор. – Он повернулся и посмотрел на них. – Жить больше не стоит. Паук издает призрачные звуки. А тут еще Андре со своим чудовищным проектом! Что о нас подумает бедняга Хьюго?
Белинде тоже изменило обычное хладнокровие.
– Кстати, о твоем Хьюго! – воскликнула она срывающимся голосом. – Зачем ты притащил сюда этого своего ужасного приятеля, только потому, что я попросила…
Она оборвала фразу. Очевидно, для нее это было чисто внутрисемейное дело.
– Между прочим, – поспешил сменить тему Уинтер, – я хотел кое о чем у вас узнать. Мне это пришло в голову, когда Тимми упомянул о Бентоне. Та девушка, что встречала нас на станции… Запамятовал ее имя…
– Патришия Эплби, – подсказала Белинда.
– Она рассказала, что вы с ней вместе работаете. А потом таинственно намекнула на Бентона, еще одного уже немолодого человека по фамилии Маммери и меня самого. Она упомянула что-то о телеграммах.
– Ах, вы об этом, – сказала Белинда. – Очередная милая шутка Шуна.
– Джаспера Шуна? Коллекционера?
– Да. Мы с Патришией работаем на него. Я разбираю его библиотеку, а она отвечает за рукописи. И как я сказала, Джаспер иногда любит пошутить. Он пригласил вашего Буссеншута в гости на выходные, чтобы в сугубо интимной обстановке показать особенно редкий древний документ…
– Папирус?
– Да. Но как только он заручился согласием Буссеншута, тут же разослал приглашения еще нескольким людям. Ему нравится, по его собственному выражению, «здоровая конкуренция между учеными». Предполагаю, что и вы получите свое приглашение. Его просто переадресуют сюда.
– Это не имеет никакого отношения к волнующему нас всех главному вопросу, – сказал Тимми, открыв сигарную коробку, в которой тайком держал плитки молочного шоколада.
Питер Хольм, долго хранивший молчание, поставил свой кий на стойку.
– Для меня главный вопрос решен, – сказал он. – Никто из вас не обратил внимания, но я последними ударами набрал восемьдесят семь очков и выиграл партию. Меня никаким Пуччини не проймешь.
Все в дружном изумлении уставились на него.
– Наглая ложь, – тут же заявил Тимми. – Мы заметили, как ты бесчестно манипулировал шарами. Но сейчас сыграем партию так, что шары будут у всех на виду.
Теперь к окну подошел Уинтер. День клонился к вечеру, и сырое тусклое небо основательно подернулось тучами, явно собиравшимися обосноваться здесь на всю ночь. Ветер почти утих. Дождь, прежде ливший диагональными струями, хоть как-то оживляя пейзаж, теперь падал отвесно, причем линии холмов казались совершенно спрямленными, как на самой унылой равнине. Сразу за окном располагалась терраса с балюстрадой, ближайший угол которой украшал пьедестал с небольшой мраморной скульптурой, изображавшей быка. Даже в сумрачном свете животное виделось изделием умелого мастера, тонко чувствовавшего красоту в движении, вот только на один из бычьих рогов кто-то нахлобучил раскрытый черный зонт. И зверь стоял, с терпеливым достоинством снося оскорбление. Голова его оставалась сухой, в то время как круп обильно поливал дождь. Пейзаж, глупая шутка и ужасная тихая мелодия, как будто еще продолжавшая звучать в воздухе, – все это навевало глубокую депрессию. Уинтер повернулся и обнаружил, что бильярдный стол был теперь ярко освещен специально подвешенной сверху люстрой. И кто-то произнес:
– Тогда я буду вести счет.
Голос принадлежал Патришии Эплби.
Они попытались сыграть в какую-то современную разновидность бильярда с огромным количеством шаров, но это быстро наскучило, и было решено вернуться к традиционным правилам. На какое-то время все взгляды гипнотически притягивало зеленое сукно стола. Из чуть затемненного угла Патришия время от времени объявляла счет. Тимми, когда не участвовал в игре, неизменно переходил на одну из сторон стола, и в какой-то момент Патришия обнаружила его секретный склад сладостей, а он только взбесился от взрыва последовавшего за этим веселья. Две игры – бильярд и та, вторая, что велась исподволь по инициативе Белинды, продолжались параллельно. «Типичный конец зимнего выходного дня в состоятельном английском доме, – подумал Уинтер. – Дети взрослеют, папаша сидит в библиотеке за просмотром счетов, где-то уже раздается звон чашек, которые готовят к традиционному чаепитию, а на кухне вовсю работают над обильным и вкусным ужином». Но только здесь обычный порядок нарушала сегодня толпа гостей, хаотично перемещавшихся по особняку.
– Он, конечно, вполне мог бы отправить Паука в отставку, – неожиданно сказала Белинда, обладавшая склонностью долго думать, а озвучивать лишь самый конец своих размышлений. – Мог, если бы захотел. Мистер Уинтер, боюсь, вы по самые уши увязли в болоте чужих семейных комплексов. Нас ваше присутствие только радует. Но вам-то, наверное, не по себе?
– Нисколько, – ответил Уинтер, но откровенно неискренне. Он уже давно обнаружил, что совершенно не годится на роль друга семьи. Причем любой семьи.
– Тимми, конечно же, рассказал вам эту идиотскую и странную историю о миссис Бердвайр. Ему это кажется занимательным.
– Это кажется занимательным Уинтеру тоже, – огрызнулся Тимми.
– Мне действительно, – извиняющимся тоном сказал Уинтер, – некоторые аспекты этого дела представляются забавными. Хотя в целом все крайне неприятно, я понимаю.
– Эта женщина ведет себя совершенно возмутительно. – Белинда выглядела как никогда суровой. – А все случившееся – и страшно, и унизительно для нас всех. Дурацкие шутки с викарием и с этой милой женщиной из школы не доставили и половины подобных неприятностей. Они оба – более или менее разумные люди, и через какое-то время мы сумели заставить их взглянуть на события с нашей общей точки зрения. Но эта Бердвайр! А теперь еще Андре взбрело в голову соорудить из всего нечто вроде шарады для театральных зрителей. Потому что он, как и публика, во всем видит только веселый розыгрыш, увлекаясь им и не замечая, насколько на самом деле все серьезно и даже грустно.
При этом Белинда промахнулась кием по шару и чуть не порвала под ним сукно.
– Если бы существовали серьезные и грустные шутки, – сказал Уинтер, – мне они наверняка пришлись бы по вкусу. Именно они увлекли бы меня более всего. Как, например, меня интригует эта музыка. В ней звучит угроза. Она источает опасность. Между тем в деле миссис Бердвайр никто не пострадал. Я правильно все понял?
– Папа диктует свои романы, – неожиданно сменила тему Белинда. – Он диктует, потом текст перепечатывают. Он от руки правит и вносит пометки, после чего следует новая перепечатка, которую он уже только вычитывает. На этом процесс обычно завершается. Лишь в редких случаях требуется еще одна переработка. Материалы хранятся в огромном буфете, который не запирается на замок и стоит в комнате секретаря. Одна длинная полка отведена под каждый из романов, находящихся в работе. Есть и место для рассказов. И, конечно, самая пыльная предназначена для заметок об Александре Поупе. И все это, уверяю вас, преспокойно пребывает в буфете, никем не тревожимое. То есть так было до недавнего времени. А потом рукописи вдруг стали сами собой оживать во мраке ночи.
«Видимо, ни один из членов этой семьи, – подумал Уинтер, – не в силах избежать соблазна прибегнуть к драматической фигуре речи». Дети, как и отец, мыслили метафорически, сами не сознавая этого.
– Оживать? – переспросил он тихо.
– Ну, допустим, это преувеличение. Просто кто-то начал изымать листы из чистовых экземпляров, подменяя их слегка измененными собственными версиями.
– Его или ее версиями, – уточнил Тимми. – Этот вопрос пока остается открытым.
– Если мы хотим быть безукоризненно точными, – подала вдруг голос Патришия, – то следует отметить, что Белинда уже отклонилась от фактов как таковых и, в моем представлении, излагает сейчас их рациональную интерпретацию. И действительно, – добавила она после некоторого колебания, – рациональное объяснение может быть только одно. Но на самом-то деле все, что мы имеем, это впечатление, сложившееся у мистера Элиота и его секретаря: взятое ими из буфета не до конца соответствует туда положенному. Однако если вы считаете, что у происходящего есть непременно единственное и обязательно рациональное объяснение, то, к примеру, миссис Моул может с вами не согласиться. Поговорите с ней.
