Преступления и призраки (сборник) - Дойл Артур Конан

– Мог подавать очень быстрые мячи. Я слыхал, крикетисты, игравшие против него, говорили, что его йоркер – это такой удар, который только чуть-чуть не на всю полосу – был самый быстрый мяч в Европе. Я сам видел, как его длинная рука размахивалась – и воротца падали прежде, чем отбивающий успевал упереться битой.

– У-у! – с обеих кроватей.

– Он был высокий, худощавый, и его называли демоном. Это – все равно что дьявол, если не знаете.

– А он был дьявол?

– Нет, Щекастик, нет. Его так прозвали потому, что он потрясающие штуки проделывал с мячом.

– А дьявол умеет проделывать потрясающие штуки с мячом?

Папа понял, что проповедует сатанизм и поспешил выбраться на более безопасную почву.

– Споффорт показал нам, как подавать, а Блэкхем показал нам, как защищать воротца. Когда я был молодым, мы всегда держали на площадке еще одного игрока – называли его «постойка» – который стоял за защитником. Я всегда был широченным солидным парнем, так что «постойкой» выставляли меня, и мячи, помнится, хлопались в меня, как в матрас.

Довольный смех.

– Но когда появился Блэкхем, защитникам пришлось понять, что они к воротцам поставлены ловить мяч. Даже в добром старом второразрядном крикете «постоек» не осталось. Мы скоро отыскали множество хороших защитников – таких как Альфред Литтлтон или Макгрегор – но именно Блэкхем показал нам, как это делается. Увидеть Споффорта – весь сплошь упругость и задор – на одном конце полосы за подачей, и Блэкхема с черной бородой поверх перегородки, ожидающего мяча на другом конце – ради этого стоит жить, я вам скажу.

Тут мальчишки молча призадумались. Но Паренек боялся, что Папа уйдет, и потому скоро отыскал вопрос. Только не давай прерваться Папиным воспоминаниям – и сказать невозможно, как долго удастся удерживать его.

– А что, до Споффорта не было хороших подающих?

– Что ты, мальчик мой, сколько угодно. Но он внес кое-что новое. Прежде всего, он менял шаг – никогда нельзя было до самого последнего момента сказать по его движениям, то ли ты получишь мяч, как молнию, то ли медленный, но крученый, с сюрпризами. А просто по владению мячом и удару – я бы сказал, Альфред Шоу из Ноттингема был лучший подающий, кого могу вспомнить. Говорили, что он может попасть мячом в полкроны два раза из трех!

– У-у!

А потом Щекастик:

– В чьи полкроны?

– Ну, в чьи угодно.

– Он взял себе полкроны?

– Нет-нет; почему бы ему их брать?

– Потому что он попал в них мячом.

– Полкроны должны были там лежать, чтобы в них люди целились, – объяснил Паренек.

– Нет-нет, там никогда не лежали полкроны.

Ропот недовольства обоих мальчишек.

– Я только имел в виду, что он мог попасть мячом во что угодно – в полкроны точно так же, как во что-нибудь другое.

– Папа, – с живостью человека, напавшего на отличную мысль, – он мог попасть по ноге отбивающему? По пальцу ноги?

– Да, сын, думаю, мог.

– А тогда, вот если бы он все время бил по большому пальцу ноги отбивающего!

Папа засмеялся.

– Так вот, может быть, почему старина В. Г. [75] всегда стоял, подняв в воздух большой палец левой ноги.

– На одной ноге стоял?

– Нет-нет, Щекастик. Пятка на земле, а палец – кверху.

– А ты был знаком с В. Г., папа?

– О да, я отлично его знал.

– Он был хороший?

– Да, он был великолепный. Всегда будто большой и веселый мальчишка-школьник, прячущийся за огромной черной бородой.

– Чьей бородой?

– Я хотел сказать, что у него была огромная черная борода. Он выглядел, как пиратский капитан из ваших книжек-картинок, но сердце у него было доброе, как у ребенка. Я слышал, что прикончили его на самом деле ужасы этой теперешней войны. Благородный старина В.Г.!

– Он был лучший в мире отбивающий, да, папа?

– Конечно, – отозвался Папа, начиная заражаться восторгом ловкого маленького заговорщика в кровати, – такого отбивающего никогда не бывало… во всем мире… Да, пожалуй, никогда уже и не может быть снова. Он не бил прямо, как это теперь делается. Играл замысловатыми ударами, приходилось следить за мячом до самого конца. Нельзя было взглянуть на мяч перед тем, как он ударится в землю, и подумать: «Отлично, я знаю, куда угодит этот!» Бог мой, то был действительно крикет. Чтобы добиться чего-нибудь, приходилось-таки поработать.

– Ты когда-нибудь видел, как В. Г. сделал сотню, папа?

– Видел? Да я был с ним на площадке и плавился целый жаркий августовский день напролет, когда он сделал сто пятьдесят. Пара фунтов вашего папы до сих пор где-то на той площадке. Но я счастлив, что это видел, и всегда жалел, когда его удаляли ни за что, даже если играл против него.

– А его удаляли ни за что?

– Да, голубчик, в первый раз, как я играл в его команде, он получил аут за «ногу-перед-воротцами» еще до пробежки. И всю дорогу к павильону – туда люди уходят, когда их удаляют – он шел вперед, но его черная бородища маячила через плечо сзади, пока он думал все то, о чем мне потом говорил.

– А что он думал?

– Ну, я не все могу тебе сказать, Щекастик. Но, по-моему, у него самые серьезные основания были рассердиться, потому что подающий был леворукий и бил он обводным ударом, а против этого «ногу-перед-воротцами» допустить очень трудно. Только ведь это все для вас – все равно что по-гречески.

– Как это – «по-гвесески»?

– Ну, я хотел сказать, что вы этого не поймете. А сейчас я ухожу.

– Нет-нет, папа, подожди минутку! Расскажи нам о Боннере и великой поимке.

– А, так вы знаете об этом!

Два умоляющих голоска воззвали из темноты:

– Ну пожалуйста! Пожалуйста!

– Прямо не знаю, что скажет ваша мама! О чем это вы спросили?

– О Боннере!

– А, Боннер! – Папа глядел в сумрак, а видел зеленые площадки и золотой солнечный свет, и великих спортсменов, давно ушедших на покой. – Боннер был удивительным человеком. Ростом – великан.

– Как ты, папа?

Папа схватил своего старшего и в шутку потряс его.

– Я слышал, что ты сказал недавно мисс Греган. Когда она спросила тебя, что такое акр, ты сказал: «Это примерно размером с папу».

Оба мальчишки хихикнули.

– Но Боннер был на пять дюймов выше меня. Я сказал вам – великан.

– Но его никто не убил?

– Нет-нет, Щекастик. Не тот великан, что в книжках. Просто большой сильный человек. У него была великолепная фигура, голубые глаза и золотистая борода, и вообще это был самый красивый мужчина, которого я когда-нибудь видел – исключая, пожалуй, одного.

– Кого одного, папа?

– Ну, это был Фридрих, император Германии.

– Немц! – закричал с ужасом Щекастик.

– Да, немец. Имейте в виду, мальчики, можно быть очень благородным человеком и при этом – немцем, хотя что сталось с такими благородными в последние три года, не знаю. А Фридрих был человек благородный и хороший, это видно по его лицу. Как он умудрился стать отцом такого кощунственного болтуна… – Папа погрузился в размышления.

– Боннер, папа! – напомнил Паренек, и Папа, вздрогнув, очнулся от политики.

– Ах да, Боннер. Боннер в белом фланелевом костюме на зеленом дерне под июньским солнцем Англии. Вот это была картина под названием «Человек»! Но вы спросили меня о поимке. Шел отборочный матч на Овале [76], Англия против Австралии. Перед тем как выйти, Боннер сказал, что хотел бы отбить мяч Альфреда Шоу в соседнее графство, и вознамерился так и сделать. Шоу, как я вам говорил, был очень хорош, так что некоторое время Боннер не мог взять мяч, как хотел, но в конце концов увидал свой шанс, поспешил его использовать и выбил самую жуткую свечку, какую когда-нибудь видели на крикетной площадке.

– У-у! – оба мальчишки, а потом один Щекастик:

– Мяч улетел в соседнее графство, папа?

– Послушайте, я рассказываю вам! – Папа всегда раздражался, когда его историю перебивали. – Боннер думал, что взял мяч на отскоке, а это самый лучший прием, но Шоу его перехитрил, и мяч на самом деле еще не касался земли. Поэтому, когда Боннер ударил, мяч полетел вверх, вверх, вверх – покуда не показалось, что он пропадет в небесах.