Комната с белыми стенами - Ханна Софи

– Нет.

– Сам он – один из шести, и хотел иметь как минимум четверых детей, – говорит она и снова замолкает.

– Он не выпускал тебя из поля зрения, – подсказываю я ей.

– Он… следил за мной. Как будто кто-то поручил ему шпионить за каждым моим движением и потом докладывать. Иногда, в самые безумные, параноидальные моменты, мне казалось, что так и есть. Нет, конечно, все было не так. Полиция предположила бы – а она и впрямь предположила, – что нас просто объединило горе. Но он внимательно следил за мной исключительно в своих целях, а не в чьих-то еще. Собирал доказательства или моей вины, или невиновности.

– Он отказывался верить, что и у Марселлы, и у Натаниэля была сильная аллергическая реакция на вакцину?

Рей отрицательно качает головой.

– Я его не виню. Эксперты дружно твердят, что вакцины безопасны. К тому же его не было со мной, когда у обоих детей начались судороги. То, что случилось, видели лишь мы с Венди. В глазах Ангуса я была убийцей, которая уговорила Венди солгать.

– Ты была его женой, – напоминаю я ей. – Он должен был знать, что ты не убивала детей.

– Может быть, если б не разыгранная мною депрессия, когда мне нужно было слетать с Фионой в Швейцарию. Это заставило его усомниться во всем, что он, как ему казалось, знал обо мне. За это я тоже его не виню – сама виновата. Я не винила его даже тогда, но… – Она умолкает и смотрит на потолок, как будто боится в любой миг разрыдаться. Вряд ли она его боится, ведь она снова собралась за него замуж.

– Вскоре я стала его бояться, – говорит Рей. – Он отказывался разговаривать со мной – это пугало меня больше всего. Я постоянно спрашивала у него, неужели он считает, будто я убила Марселлу и Натаниэля, но он ни разу не удостоил меня ответом. Лишь один раз сказал: «Ты сама знаешь, что ты сделала, Рей». Он был так холоден, так убийственно спокоен… Я никак не могла понять, как ему удавалось сохранять это ледяное спокойствие, когда наши жизни рушились на глазах. Ведь меня обвинили в убийстве, возможно, вскоре я сяду в тюрьму… Оглядываясь назад, я понимаю, что он пережил нервный срыв. Теперь я в этом уверена. Но откуда мне было тогда знать, что с ума можно сходить тихо, без заламывания рук и битья посуды? С Ангусом так оно и было. Ему и в голову не могло прийти, что он сломлен горем. Наоборот, был уверен, что он хозяин своих мыслей и поступков, а его реакция – единственно правильная. Меня обвинили в убийстве, и теперь его святая обязанность – пристально следить за моим поведением и тщательно все фиксировать, чтобы понять, действительно ли для таких обвинений есть основания. Так он это себе объяснял, я в этом уверена.

– Ты сказала «фиксировать». Ты имела в виду, что он все записывал?

– В конечном итоге, когда он наотрез отказался общаться со мной, я решилась на крайний шаг. Я обыскала комнату, в которой он спал, и в одном из ящиков комода нашла это… эту кошмарную вещь, блокнот, в котором он описывал мое поведение, а еще целую гору скачанных в Интернете статей о том, как важна вакцинация, и о том, как продажные журналисты пишут заказные статьи про опасность прививок.

– Что именно он писал о тебе? – спрашиваю я.

– Ничего интересного. Например: «Завтрак в восемь утра. Одно овсяное печенье. Целый час сидит на диване и плачет» – и далее в том же духе. В тот период моей жизни я практически ничем не занималась, только плакала, отвечала на бесконечные вопросы полиции и пыталась заговорить с Ангусом. Однажды, когда у меня больше не было сил терпеть его молчание, я спросила: «Если присяжные сочтут меня невиновной, это убедит тебя в том, что я действительно не виновата?» Он расхохотался мне в лицо. – Рей вздрагивает. – Никогда не забуду этот жуткий хохот.

Но при этом ты готова второй раз выйти за него замуж.

«Ты серьезно считаешь, – сказал он, – что мою уверенность способно поколебать мнение двенадцати незнакомых людей, большинство из которых даже не имеют образования? Ты действительно считаешь, что Марселла и Натаниэль ничего для меня не значили?»

Я больше не могла сдерживаться. Я заорала на него, мол, в таком случае, ему никогда не узнать правды, если он отказывается поверить мне и присяжным. На что он спокойным тоном ответил, что я не права. Однажды, сказал Ангус, эту правду он узнает. «Как?» – спросила я, но он не ответил. Повернулся и ушел. И так было всякий раз, когда я задавала ему этот вопрос.

Рей ударяет себя по переносице, но тотчас убирает руку, как будто внезапно вспомнила про камеру.

– Вот почему я солгала в суде, – говорит она. – Вот почему я начала давать сбивчивые показания, противореча сама себе едва ли не в каждом ответе. Я не знала, что замыслил Ангус; знала только, что у него есть некий план. Я должна была во что бы то ни стало спастись от него, что бы он там ни задумал.

Я киваю. Желание спастись от Ангуса Хайнса мне понятно, его можно не объяснять. Обернувшись, я увидела его – он стоял позади меня в дверях моей квартиры.

Кстати, где он? Что он так долго делает наверху?

– Я не могла вынести вместе с ним под одной крышей даже дня, – говорит Рей – Мне было страшно находиться с ним рядом. Это был не мой муж, не тот человек, которое я когда-то любила. По сравнению с жутким созданием, в которого он превратился, жизнь в тюремной камере представлялась мне раем. По крайней мере, в тюрьме никто не попытается меня убить. Во мне же с каждым днем крепла уверенность, что именно это и задумал Ангус. Таким безумцем он мне казался.

– И ты нарочно солгала присяжным, чтобы они подумали, что твоим словам нет доверия.

– Да, чтобы они решили, что я лгу. Я знала, что как только они так подумают, вердикт «виновна» мне обеспечен. Я хочу, чтобы ты поняла: мне было все равно, где жить. Я уже потеряла все: мужа, двоих детей, свой дом, так как жизнь в нем превратилась для меня в ад… Я не могла там дышать, не могла спать, не могла есть. Я была уверена, что по сравнению с этим тюрьма покажется мне санаторием. Так оно и было. Честное слово. Мне не нужно было никого бояться, за мной никто не следил. Я могла проводить все мое время, делая то единственное, что мне хотелось делать. Тихо думать о Марселле и Натаниэле. Тихо тосковать по ним.

– Но ведь ты убедила окружающих, что это ты убила их. Разве это тебе не мешало?

Рей странно смотрит на меня, как будто я ляпнула несусветную глупость.

– С какой стати? Я знала правду. Троих людей, которые для меня что-то значили, больше не было. Марселла и Натаниэль мертвы, а тот Ангус, которого я любила… он как будто умер вместе с ними.

– То есть, когда ты обнаружила Натаниэля, по твоим словам, ты не заставляла патронажную сестру ждать под дверью, а сразу впустила ее в дом.

– Я прекрасно знала, что это не так. Я заставила ее ждать на пороге самое малое минут десять, как она и сказала в суде.

– Но почему?

Рей тянет с ответом, а потом произносит сдавленным шепотом:

– Потому что Натаниэль был мертв. Я знала, что патронажная сестра это сразу увидит и скажет об этом вслух. Я же не хотела, чтобы он был мертвым. Чем дольше я не пускала ее, тем дольше могла притворяться, будто он жив.

– Может, сделаем перерыв? – спрашиваю я.

– Нет, лучше давай продолжим, – отвечает она и подается к камере. – Ангус спустится сюда с минуты на минуту. Надеюсь, что разговор о том, что тогда произошло, станет началом его выздоровления. В тюрьме я прошла курс психотерапии. Ангус же никому не рассказывал о том, что у него внутри. Раньше он был к этому не готов, а теперь созрел. Именно поэтому эта документальная лента так важна. Не только для того, чтобы все рассказать и объяснить… – Рей кладет руки на живот.

Ребенок. Вот с кем она разговаривает – не со мной, и не со зрителями, а со своим ребенком. Этот фильм – ее дар ему, их семейная история.

– Ангус тоже лгал, – говорит Рей. – Когда меня признали виновной, он заявил журналистам, что принял решение еще до того, как услышал вердикт. Мол, он поверит присяжным, что бы те ни сказали, виновна я или невинна. Я знала, что это ложь. И ему это было известно. Он на расстоянии издевался надо мной, намекал на свое презрение к необразованным присяжным, напоминал про свое обещание когда-нибудь собственными силами узнать правду, виновна я или нет. Он знал: я пойму его намек, скрытый за словами официального интервью. Но, пока я оставалась в тюрьме, я могла его не бояться.