Артур Дойл - Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)
– Наливай себе виски, – наконец произнес Аберкромби Смит, выпустив очередной клуб дыма. – Шотландский в кувшине, ирландский в бутылке.
– Нет, спасибо, у меня скоро гонка, а я во время подготовки не пью. Сам-то будешь?
– Да нет, мне еще кучу всего прочитать надо, так что я пока воздержусь.
Хасти кивнул, и снова наступила спокойная тишина.
– Кстати, Смит, – некоторое время спустя спросил Хасти, – ты уже познакомился с кем-нибудь из своих соседей?
– Когда встречаемся, киваем друг другу. Не больше.
– Хм! Я бы на этом и остановился. Мне кое-что известно о них обоих. Не много, но и этого достаточно. Не думаю, что на твоем месте я бы стал заводить с ними дружбу. Нет, о Монкхаусе Ли ничего дурного я сказать не могу.
– Это тот, худой?
– Да. Он парень воспитанный, достойный. Не думаю, что у него есть какие-нибудь скрытые грехи. Но, познакомившись с ним, ты неизбежно должен будешь познакомиться и с Беллингемом.
– Это который толстый?
– Да, толстый. И я, со своей стороны, предпочел бы с ним вообще не связываться.
Аберкромби Смит поднял брови и посмотрел на своего друга.
– И в чем же дело? – спросил он. – Пьет? Картежник? Буянит? Что-то раньше ты не был таким поборником добропорядочности.
– Э, да ты явно ничего не знаешь об этом человеке, иначе бы не спрашивал. Понимаешь, в нем есть что-то отталкивающее, мерзкое, как в рептилии. Когда я его вижу, у меня всегда тошнота подступает к горлу. Я бы назвал его человеком тайных пороков… Человеком с черной душой. Хотя он далеко не дурак. Говорят, на своем факультете он один из лучших студентов, которые когда-либо учились в колледже.
– И что он изучает? Классическую филологию или медицину?
– Восточные языки. Тут он сущий дьявол. Прошлым летом Чиллингворт как-то встретил его в Египте у вторых порогов. Он рассказывал, что с арабами Беллингем вел себя так, словно родился и всю жизнь прожил среди них. С коптами он разговаривал на коптском, с евреями – на иврите, а с бедуинами – на арабском. И все они готовы были целовать полы его сюртука. В тех краях в горах живут старики-пустынники. Они сидят на скалах и, если замечают случайного путешественника, наблюдают за ним хмурыми взглядами и плюют ему вслед. И вот, когда туда забрел этот Беллингем, он только сказал им пять слов, и они тут же попадали перед ним лицом в землю и стали тянуть к нему руки. Чиллингворт говорит, что никогда такого не видел. А сам Беллингем, кажется, принял это как должное. Прошелся между ними с важным видом и что-то еще сказал, словно пожурил. Неплохо для простого студента Олда, да?
– А почему ты говоришь, что нельзя познакомиться с Ли без Беллингема?
– Потому что Беллингем помолвлен с его сестрой Эвелин. Неземное создание, Смит! Я хорошо знаю всю их семью. Видеть рядом с ней это животное просто отвратительно. Жаба и голубка – вот кого они мне всегда напоминают.
Аберкромби Смит улыбнулся и вытряхнул пепел из трубки, постучав о решетку камина.
– Теперь все понятно, старина, – сказал он. – Да ты, оказывается, ревнивец! Отелло! Признайся, в этом все дело, а?
– Ну, я знаю ее еще с тех пор, когда она пешком под стол ходила, и мне бы не хотелось, чтобы ей что-то угрожало. А с ним это очень даже возможно. Он и с виду настоящий зверь, и характер у него такой же мерзкий и злой. Помнишь, из-за чего они с Лонгом Нортоном поссорились?
– Нет. Ты все время забываешь, что я первокурсник.
– Это случилось прошлой зимой. Знаешь бечевник у реки? Так вот, как-то раз шли по этому бечевнику несколько человек, Беллингем впереди, и навстречу им вышла старуха, торговка с рынка. В тот день шел дождь (ну, ты представляешь, во что превращаются там поля после дождя), и дорога проходила между рекой и огромной лужей, чуть ли не такой же ширины, как сама река. И что, ты думаешь, сделал этот мерзавец? Он не только не уступил дорогу бедной старухе, но еще и толкнул ее в сторону. Она вместе со своим товаром полетела в лужу и вымазалась в грязь с ног до головы. Конечно же, это был чудовищный поступок, поэтому Лонг Нортон, добрейшей души человек, и то не выдержал и сказал ему, что он об этом думает. В общем, слово за слово, закончилось все тем, что Нортон приложил его пару раз своей тростью. Случай этот наделал чертовски много шума, и можешь себе представить, как теперь Беллингем смотрит на Нортона, когда они встречаются. Подожди-ка, Смит, что, уже почти одиннадцать?
– Ничего страшного. Не спеши. Выкури еще трубку.
– Не в том дело. У меня же режим! Я тут сижу, треплю языком, когда давно уже спать должен. Я возьму у тебя череп? Вильямс мне мой уже месяц не отдает. И еще слуховые косточки, если они тебе не нужны. Спасибо. Нет, сумки не надо, я его так, под рукой понесу. Спокойной ночи, дружище, и не забывай, что я про твоего соседа говорил.
Когда Хасти со своей анатомической добычей под мышкой ушел и его цокающие шаги стихли на винтовой лестнице, Аберкромби Смит швырнул трубку в корзину для бумаг и, придвинув кресло поближе к лампе, углубился в чтение внушительных размеров книги в зеленой обложке с цветными картами того таинственного царства наших внутренностей, несчастными и беспомощными властителями которого мы являемся. Хоть студент и учился в Оксфорде на первом курсе, в медицине он не был новичком, поскольку до этого четыре года работал в Глазго и Берлине. Предстоящий экзамен должен был наконец принести ему диплом врача. Твердый рот, широкий лоб, четко очерченное, немного грубоватое лицо – все это выдавало в нем человека, который, если и не был от природы талантлив, обладал такой силой воли, таким упорством, что мог превзойти иного ярко выраженного гения. Человека, который не спасовал, живя среди шотландцев и северных немцев, не так-то легко сбить с пути. В Глазго и Берлине Смит добился уважения и теперь намерен был снискать себе такую же славу здесь в Оксфорде, если только этому могли способствовать упорный труд и старание.
Примерно час он просидел за чтением, минутная стрелка шумных переносных часов с ручкой наверху, которые стояли на краю стола, уже почти догнала часовую на отметке двенадцать, когда уши студента неожиданно уловили какой-то звук, свистящий, даже скорее, шипящий, похожий на громкий вдох очень взволнованного человека. Смит оторвался от книги и прислушался. Ни сбоку, ни над ним никого не было, поэтому шипение это наверняка донеслось из комнаты его соседа снизу, того самого, о котором Хасти так нелестно отзывался. Смит знал его только как обрюзгшего, бледного и молчаливого человека, прилежного студента, чье окно светилось желтым светом даже после того, как Смит тушил свою лампу. То, что они оба частенько зарабатывались допоздна, образовало некую духовную связь между ними. Когда время переваливало за полночь, Смиту было приятно осознавать, что кто-то рядом с ним так же мало значения придает сну, как он сам. Даже сейчас, когда он подумал о соседе, на душе у него потеплело. Вообще-то Хасти был добрым, но немного грубоватым и толстокожим парнем. Ему не хватало воображения и чуткости. Он не мог смириться со всем, что не совпадало с его представлением о том, каким должен быть настоящий мужчина. Если человек не походил на выпускника привилегированной частной школы, он лишался расположения Хасти. Как это часто бывает с людьми крепкого телосложения и отменного здоровья, он был склонен приписывать статной фигуре благородный дух и видеть слабость характера в том, что на самом деле было слабостью кровотока. Смит, наделенный более трезвым взглядом на жизнь, знал об этой привычке своего друга, поэтому и сейчас, когда мысли его обратились к соседу снизу, решил, что не стоит слишком уж серьезно относиться к его предостережению.
Странный звук не повторялся, поэтому Смит решил снова вернуться к работе, но вдруг ночную тишину разрезал надсадный крик, истошный вопль человека, который не помнит себя от страха или волнения. Смит вскочил с кресла и выронил книгу. Он обладал крепкими нервами, но в этом неожиданном безотчетном крике было нечто такое, отчего его всего обдало холодом и по телу пошли мурашки. В голову ему тут же полезли тысячи самых невероятных объяснений того, что могло стать причиной этого крика в такое время и в таком месте. Что же делать? Бежать вниз или лучше подождать? Как свойственно всем англичанам, Смит ненавидел шум и суету, к тому же он так мало знал своего соседа, что не чувствовал себя вправе вмешиваться в его дела. На какое-то время он замер в нерешительности, и тут на лестнице послышались торопливые шаги и в его комнату ворвался неодетый и бледный как смерть юный Монкхаус Ли.
– Спускайтесь скорее вниз! – выпалил он. – Беллингему плохо.
Аберкромби Смит сбежал по ступеням следом за ним в комнату этажом ниже и, хоть и был необычайно взволнован, не смог, переступив порог, не оглянуться в изумлении по сторонам. Такого он еще не видел. Это помещение больше походило на музей, чем на рабочий кабинет. За тысячами странных египетских и восточных диковинок не было видно стен и даже потолка. Выбитые на каменных плитах высокие угловатые фигуры с оружием в руках словно шествовали вдоль стен. Выше были расставлены статуи с головами быков, аистов, кошек и сов, изображения увенчанных змеями царей с миндалевидными глазами, странные жукоподобные божества, вырезанные из синего египетского лазурита. Гор, Исида и Осирис выглядывали из каждой ниши, смотрели с каждой полки, а под потолком в двух петлях висел истинный сын Древнего Египта – огромный нильский крокодил с открытой пастью.
