Маньяк из Бержерака. Дом судьи. Мегрэ и человек на скамейке (сборник) - Сименон Жорж

Следовательно, пять инспекторов в течение трех дней совершенно напрасно опрашивали парижских торговцев. Жанвье был взбешен.

– Что мне делать, патрон?

– Пошли запрос в Марсель. Затем возьми Моера или кого-нибудь из криминалистической лаборатории и отправляйся на улицу Ангулем. Пусть Моер снимает все отпечатки пальцев, которые обнаружит в комнате. Особое внимание уделите платяному шкафу.

В это время Моника все еще ждала приема. Порой Мегрэ посылал кого-то из сотрудников взглянуть на нее.

– Что она делает?

– Ничего.

Люди с более крепкими нервами, чем у этой девушки, выходили из себя после часа ожидания в застекленной «клетке».

Без четверти одиннадцать комиссар вздохнул:

– Пускай ее приведут.

Мегрэ встретил мадемуазель Турэ стоя и извинился.

– Так как я намереваюсь провести с вами довольно длительную беседу, я был обязан сначала покончить с текущими делами.

– Я понимаю.

– Садитесь, пожалуйста.

Она так и поступила, поправила волосы, обрамлявшие лицо, и поставила сумочку на колени. Мегрэ устроился в своем кресле, поднес трубку ко рту, но прежде, чем чиркнуть спичкой, спросил:

– Вы позволите?

– Мой отец курил. Мои дяди тоже курят.

Она казалась менее нервной, менее озабоченной, чем во время первого визита в полицию. Утро было таким солнечным и мягким, что комиссар оставил окно приоткрытым, и в кабинете слышались приглушенные звуки улицы.

– Разумеется, я хотел бы поговорить о вашем отце.

Она кивнула.

– И также о вас и о некоторых других людях.

Моника не спешила ему помочь. Она не сводила глаз с лица комиссара и молча ждала, словно догадываясь, какие вопросы он ей намерен задать.

– Вы очень любите вашу мать, мадемуазель Моника?

Мегрэ намеревался провести допрос тоном «доброго дядюшки», заставить девушку проникнуться к нему доверием и в конечном итоге говорить только правду. Но ее первый ответ вынудил его изменить тактику.

Очень спокойно, как будто это было нечто совершенно естественное, она проронила:

– Нет.

– Хотите сказать, что вы не ладите?

– Я ее ненавижу.

– Могу ли я спросить почему?

Девушка слегка пожала плечами.

– Вы были у нас дома. Вы все видели сами.

– Вы не могли бы уточнить вашу мысль?

– Моя мать думает только о себе, о своей грядущей старости, она высокомерна и скрытна. Ее раздражает, что сестры вышли замуж более удачно, чем она, и всю жизнь мама старается заставить всех поверить, что живет не хуже их.

Мегрэ с трудом сдержал улыбку: девушка говорила так серьезно.

– А вашего отца вы любили?

Несколько минут Моника молчала; Мегрэ был вынужден повторить вопрос.

– Я думаю. Пытаюсь понять свои чувства. Трудно признаваться в них сейчас, когда он умер.

– Вы не слишком-то его любили?

– Он был несчастным человеком.

– Что вы подразумеваете под этим?

– Он не пытался ничего изменить.

– А что он должен был поменять?

– Все.

И внезапно она с жаром воскликнула:

– Жизнь, которую мы вели! Если это можно назвать жизнью… Мне уже давно все надоело, и я мечтаю только об одном: уехать.

– Выйти замуж?

– Не имеет значения. Лишь бы уехать.

– Вы намеревались уехать в ближайшее время?

– Не сегодня завтра.

– Вы говорили об этом вашим родителям?

– Зачем?

– Вы бы уехали, не сказав ни слова?

– А почему бы и нет? Что бы это изменило?

Мегрэ наблюдал за посетительницей с возрастающим интересом, иногда даже забывая потягивать трубку, в результате чего ему пришлось два или три раза снова ее раскуривать.

– Когда вы узнали, что ваш отец больше не работает на улице Бонди? – внезапно спросил комиссар.

Он готовился к бурным протестам, но их не последовало. Моника предвидела его вопросы и заготовила ответы. Только этим можно было объяснить ее спокойствие.

– Около трех лет тому назад. Я точно не помню. Кажется, в январе. В январе или феврале. Было холодно.

Торговый дом Каплана закрылся в конце октября. В январе и феврале месье Луи еще подыскивал место работы. Именно в то время его средства иссякли, и он был вынужден занять деньги у мадемуазель Леоны и старого бухгалтера.

– Вам рассказал об этом отец?

– Нет. Все значительно проще. Во второй половине дня, когда я обхожу клиентов…

– Вы уже работали на улице Риволи?

– Я поступила на службу в восемнадцать лет. Так уж случилось, что один из клиентов, дамский парикмахер, работал в том же здании, что и мой отец. Я заглянула во двор. Было начало пятого. В здании не горело ни одного окна. Я удивилась и расспросила консьержку, которая мне сообщила, что торговый дом Каплана больше не существует.

– Вернувшись домой, вы рассказали обо всем матери?

– Нет.

– А отцу?

– Он не сказал бы мне правды.

– Он имел привычку врать?

– Это трудно объяснить. Находясь дома, он всегда старался избегать сцен, делал все, чтобы моя мать была довольна.

– Он ее боялся?

– Он хотел мира, покоя.

В голосе девушки слышалось презрение.

– Вы решили проследить за ним?

– Да. Но не на следующий день (я была слишком занята), а дня через два или три. Под предлогом срочной работы в конторе я уехала более ранним поездом и ждала отца на вокзале.

– Что он делал в тот день?

– Посетил несколько учреждений, где были объявления о вакансиях. В полдень съел несколько круассанов в маленьком баре, затем устремился к издательству, чтобы прочитать объявления в газетах. И я все поняла.

– Какова была ваша реакция?

– Что вы имеете в виду?

– Вы задавались вопросом, почему он ничего не сказал домашним?

– Нет. Он не смог бы решиться на это. Разразился бы страшный скандал. Мои дяди и тети воспользовались бы случаем, чтобы вновь повторить, какой он безынициативный, затем стали бы лезть с советами. С момента моего рождения я только это и слышу.

– Тем не менее в конце каждого месяца ваш отец приносил домой зарплату?

– Это-то меня и удивляло. Я все время ожидала, что увижу его с пустыми руками. Но вместо этого однажды он сообщил моей матери, что попросил повышения зарплаты и получил его.

– Когда это было?

– Гораздо позже. Летом. Ближе к августу.

– И вы сделали вывод, что ваш отец нашел новое место работы?

– Да. Я хотела выяснить, куда он устроился, и решила снова проследить за ним. Но он по-прежнему не работал. Он гулял, сидел на скамейках. Я решила, что у него, вероятно, выходной, поэтому через две или три недели вновь последовала за ним, намеренно выбрав другой день недели. И тут он меня заметил. Это случилось на Больших бульварах, когда он садился на скамейку. Папа побледнел, некоторое время растерянно смотрел на меня и все-таки подошел.

– Он понял, что вы за ним следите?

– Не думаю. Должно быть, он решил, что я оказалась в этом районе случайно. Он угостил меня кофе со сливками на террасе кафе и завел откровенный разговор. Помню, стояла очень теплая погода…

– Что он рассказал?

– Что торговый дом Каплана закрылся и он оказался на улице, однако предпочел ничего не говорить матери, чтобы не беспокоить ее, ведь он был уверен, что скоро найдет другую работу.

– На нем были желтые ботинки?

– Не в тот день. Он добавил, что сначала все сложилось намного хуже, чем он рассчитывал, но затем уладилось, и теперь он занимается социальным страхованием, при этом новая работа не требует много времени.

– Почему он не сказал об этом дома?

– Разумеется, из-за матери. Она презирает людей, которые ходят от одной двери к другой, продают пылесосы или предлагают страховые полисы. Она называет таких типов ничтожествами, нищими, попрошайками. Узнай она, что ее муж занялся тем же самым, она бы настолько оскорбилась, что превратила бы его жизнь в сущий кошмар и постоянно унижала бы его в присутствии своих сестер.

– Ваша мать прислушивается к мнению сестер, не правда ли?

– Она не желает в чем-либо отставать от них.