Подвал. В плену - Нойбауэр Николь

Если бы только можно было посмотреть сквозь них и заглянуть в его голову…

– …в покое, – произнес он шепотом. Вехтер смог прочесть это слово по губам.

– Ты можешь ничего не говорить, если тебе тяжело. Мы просто хотим выяснить у тебя кое-какие безобидные подробности. Например, где твой папа?

«А также: почему ты прятался в чужом подвале? Устроил ли ты сам эту кровавую баню? Ты преступник или жертва? Или и то и другое? Часто одно от другого не отличить», – такие небезобидные вопросы вертелись в голове у Вехтера.

Мальчик покачал головой, закрыл глаза и отвернулся.

Ханнес пожал плечами:

– Это бесполезно. Пойдем.

Вехтер вздохнул. Ханнес прав, они лишь попусту тратят здесь время. Комиссар еще раз наклонился к мальчику:

– Оливер, мы сейчас оставим тебя в покое. Как только ты захочешь с нами поговорить, просто вели позвонить нам, в любое время. Наш коллега сидит снаружи возле палаты. Мы приедем снова.

Комиссар старался, чтобы эти слова не звучали как угроза. Да, наверное, они приедут снова. Они не могут просто оставить его в покое – нет, пока не выяснится, как на его руках оказалась кровь и чья она.

Полицейские уже подошли к двери, как вдруг впервые услышали голос мальчика, тихий, едва слышный, словно мысль:

– …не вспоминать.

Вехтер обернулся:

– Что ты сказал?

– Прочь… все прочь…

Оливер попытался развернуться к ним, его лицо исказилось гримасой, грудная клетка то поднималась, то опускалась рывками.

Вехтер вернулся назад, к постели:

– А что было последним? Что ты помнишь?

– Помнишь? – Оливер устремил взгляд на потолок, и Вехтер испугался, что мальчик опять отключится.

– Оливер, что ты помнишь?

– Я не знаю, я… Ничего.

Его голова вновь упала на подушки.

– Оливер? Оливер?

Вехтер осторожно дотронулся до плеча мальчика, хотя и подозревал, что напрасно. Это был короткий проблеск, во время которого Оливеру захотелось выговориться, и они его упустили. Мальчик снова заснул или сделал вид. Или боролся со сном.

Вехтер не заметил, как открылась дверь. Комиссар ощутил спиной дуновение прохладного воздуха, и позади раздался мужской голос:

– Что вы делаете с моим сыном?

Его рука незаметно дрожала. Но краски расплывались на холсте, превращая лепестки в красные бесформенные пятна. Они увядали. Паульссен видел это в своем розарии, расположенном на стенах и на полу. Старые картины были идеальными, а на новых розы словно одолевала какая-то болезнь, из-за которой обвисали бутоны цветков, размывались контуры. Тремор стал сильнее, он вгрызался в него в одном месте под ребрами, затем охватывал все тело, пожирая его, как язва. Внутренняя дрожь не давала ему спать по ночам. Паульссен удивлялся, как человек может так дрожать внутри, а снаружи при этом ничего не видно. Он ни слова не сказал сиделке. «Обычное возрастное явление», – так ответила бы она и добавила бы в его коробочку еще одну яркую пилюльку, которая разъедает стенки желудка. Нет, он догадывался, откуда исходил этот тремор и когда появился. Он возник, когда здесь побывали посетители. Чушь. Никто не посещал его, да и зачем? Паульссен все еще мог держать руку ровно, а когда закрывал глаза и глубоко дышал, то вспоминал другое время и другую жизнь. Ему казалось, что эта жизнь давно забыта, ее очертания размылись, как розы на холсте. Он убедился, что дыра в памяти все еще на месте. Она – его страховка. Мозг был послушным, он забывал и забывал. Осталась лишь дрожь, которую посетители принесли и оставили. Эта тварь виновата во всем.

В два шага мужчина оказался у кровати Оливера. Следом за ним грохотал чемодан на колесиках, а вокруг него распространялся аромат лосьона после бриться от «BOSS». В один миг в больничной палате стало тесно.

Ханнес предъявил ему удостоверение:

– Уголовная полиция Мюнхена, комиссия по расследованию убийств. Моя фамилия Брандль, это мой коллега Вехтер. Вы отец? Господин Баптист?

Мужчина обернулся и выпрямился во весь рост. Он был как раз Ханнесу по плечо, и все же полицейский отступил на несколько шагов. От господина Баптиста распространялась волна агрессии.

– Я получил ваше сообщение на автоответчике. Что случилось с моим сыном? Что вы с ним сделали?

Ханнес пропустил его вопросы мимо ушей. Не отвечать на встречные вопросы – он всегда помнил это правило. Это все равно что разговаривать с самим собой в лесу.

– Давайте выйдем за дверь и продолжим беседу снаружи.

К облегчению Ханнеса, Баптист последовал за ним по коридору в комнату ожиданий, не говоря ни слова. Из-за своей осанки он казался намного выше ростом, руки согнуты в локтях, ноги крепко упираются в пол. Все говорило о том, что он только что вернулся из командировки: слишком сильный запах лосьона, недостаток сна, кисловатый кофе – так пахнет аэропорт утром, в половине шестого, у регистрационной стойки.

– Мы пытались до вас дозвониться. Где вы были вчера вечером и сегодня утром?

– Какое вам дело?

Ханнес покачал головой и упрямо повторил вопрос:

– Где вы были?

– Я прибыл прямо из Франкфурта. Прослушал аудиосообщения и приехал прямо сюда.

– Мы нашли вашего сына вчера. Он ранен, – произнес Ханнес. – Вы сможете прямо сейчас поговорить с врачом. Только сначала нужно заполнить анкету с персональными данными.

Баптист склонил голову набок и недоверчиво взглянул на полицейского:

– С какой целью?

«Вот тебе раз. Коллега. Не стоило ввязываться в игру “Кто быстрее подберет нужные параграфы”. Я все равно ее проиграю», – с горечью подумал Ханнес.

Но Баптист был и заботливым отцом, сын которого лежал сейчас в больнице. Хотя Ханнесу с трудом давалось сочувствие, он пытался говорить как можно спокойнее:

– Господин Баптист, я предлагаю объединить наши усилия. Так вы быстрее сможете позаботиться о своем сыне.

– Почему со мной обращаются как с преступником? Как он себя чувствует? Когда сможет вернуться домой? – Он отлично говорил по-немецки, но с какой-то певучей интонацией и акцентом. Ханнес припомнил, что у мальчика нашли французский паспорт.

– Мы из комиссии по расследованию убийств…

Баптист провел ладонью по лицу:

– Комиссия по расследованию убийств? Я не понимаю…

– Вам о чем-нибудь говорит имя Розы Беннингхофф?

– Да, pourquoi? [7] Какое до этого дело полиции? – Он опустился на пластиковый стул и провел рукой по волосам.

– Вы ее знаете? – спросил Ханнес.

– Госпожа Беннингхофф была моей спутницей жизни. – Он склонил голову, взгляд устремился в одну точку.

Он знал это. Не то, что эта женщина мертва, а то, что через секунду он превратится в главного подозреваемого. Именно он является связующим звеном между мальчиком в подвале и убитой. Она была мачехой Оливера. Неужели злой мачехой из сказки?

– Она была вашей спутницей жизни?

– Мы расстались несколько месяцев назад. Почему… Что с ней? С ней что-то случилось?

Баптист огляделся в пустой комнате ожидания, словно внезапно осознал, где находится. Он постоянно моргал. Этот взгляд был давно знаком Ханнесу: безумная надежда, что все это окажется просто ужасной ошибкой.

– Мне очень жаль, – ответил полицейский, разрушив последние сомнения, – госпожи Беннингхофф нет в живых.

Баптист разом осел. Просто вдруг превратился в маленького человечка с темными кругами под глазами. Он смотрел в пустоту, словно не слышал Ханнеса. Потом кивнул.

– Господин Баптист, боюсь, нам придется проехать в управление.

– Я хочу еще раз повидать сына.

Полицейские подождали его у двери. Баптист склонился над спящим мальчиком, взял его руку, словно та была из фарфора, и заговорил по-французски:

– Tout s’arrangera. Tout s’arrangera. Все будет хорошо.

– Входите.

Трость Джудит Герольд стучала по паркету. Она сложила ее и оставила в гардеробе, легко продолжив путь и без нее. Пальто женщина уже сняла, еще до того, как Элли догадалась помочь ей. Она оставила лишь шелковый шарф: он придавал женственности ее угловатому лицу. Джудит была моложе, чем казалось на первый взгляд. Рано состарилась.