Мокко. Сердечная подруга (сборник) - де Росне Татьяна

Эндрю встал, наклонился над сыном и поцеловал его в лоб. Потом надел пиджак, взял ноутбук и нежно погладил меня по волосам.

– See you later, darling. [9]

Я смотрела ему вслед. Рост моего мужа составляет метр девяносто пять сантиметров, и мои отец и брат, оба немаленькие, выглядят рядом с ним карликами. В семье Эндрю все очень высокие. Его мать и сестра выше меня на целую голову. Когда мы ездим к ним в гости, в Лондон, я всегда надеваю туфли на каблуках. И Малькольм в свои тринадцать уже намного выше одноклассников. Даже в младенчестве он был долговязым, как и его отец.

«Типичный англичанин! – то и дело замечала моя мать и многозначительно улыбалась. – Эндрю и Малькольм, да и все твои родственники по мужу – совершенно типичные англичане! Малькольм все взял от них. Типичный англичанин!» И снова эта ее многозначительная улыбка. Меня это ужасно раздражало. В первые годы нашей с Эндрю семейной жизни я часто заставала маму за странным занятием: придя к нам обедать, она украдкой начинала переворачивать вилки, которые Эндрю раскладывал «на английский манер» – остриями кверху. «У нас так не принято!» – говорила она мне шепотом. Я пристыженно молчала, но однажды Эндрю легонько стукнул ее по запястью, когда она как раз была занята перекладыванием вилок. Мама покраснела, а Эндрю расхохотался: «И после этого нас называют Коварным Альбионом!» Каждая встреча моих родителей с родителями Эндрю или его сестрой проходила по одному и тому же сценарию. «Ах, они такие типичные англичане!» Мои мать и отец натянуто улыбались и смотрели на гостей с некоторым превосходством, чем приводили меня в отчаяние. «В этой шляпке, Жюстин, ты похожа на англичанку! Такую наверняка носит твоя золовка!» И я сразу понимала, что это – не комплимент. Арабелла и Гари никогда не говорили о моих родителях с кривой улыбкой «so French». [10] И только Изабелла, сестра Эндрю, однажды на рождественском ужине, когда все уже изрядно выпили, спели «Auld Lang Syne» [11]и вознамерились выпить «За счастливый новый год!» из бокала, традиционно передаваемого по кругу (по-моему, весьма малоприятный обычай, который наводит меня на мысли о стоматите, герпесе и других замечательных болезнях), призналась, что в их семье поначалу меня, моих родителей и брата с сестрой именовали «Frenchies» [12] или, что еще хуже, «Frogs». [13] «Andrew's going to marry a Frog. Good Lord! Heavens above!». [14] Я не удивилась, когда одна из моих престарелых беззубых тетушек воскликнула в панике: «Она же не собирается выходить замуж за протестанта?»

Я села рядом с Малькольмом и сжала в ладони его теплую маленькую руку. Ах да, нужно разговаривать с человеком, лежащим в коме! Врачи все время твердят об этом. Говорите, говорите, говорите побольше! И доктор Малькольма, и медсестры постоянно мне об этом напоминают. Но я просто не могу произнести ни слова. Интересно, а Эндрю смог что-то сказать? Если да, то мне бы хотелось знать, что именно. Я злилась на себя за то, что не могу поговорить с собственным сыном.

И тогда я шепотом запела детскую считалочку, которую Малькольм обожал. Мы с его отцом напевали ее по вечерам, когда он был совсем маленьким и не мог заснуть, – в те времена, когда он был самым прекрасным, что нам довелось увидеть в жизни: пухленький и розовый, он лежал в колыбели, дрыгал ножками и глядел голубыми глазами то на меня, то на Эндрю, а мы могли смотреть на него часами, взявшись за руки.

Возле школы – «материнский час». Джорджия подбежала и обняла меня. Я крепко прижала ее к себе. Она сразу же начала забрасывать меня вопросами:

– Мама, а где сейчас Малькольм? Я могу его увидеть, скажи? Мы можем к нему поехать? Он до сих пор спит, мама? А когда он проснется?

В булочной напротив школы я, как обычно, купила ей булочку с шоколадом. Я не знала, что отвечать. Тяжело признаться, что я тоже боюсь, что я тоже не нахожу себе места от волнения и не могу думать ни о чем, кроме того, что мой сын лежит в коме. Наверное, она прочла мои мысли по лицу, она догадалась. Ее нижняя губка задрожала. Она даже не притронулась к своей булочке.

Мы вернулись домой молча, держась за руки. Позже, когда я купала ее перед сном, Джорджия спросила тихо:

– Мама, а почему тот человек, что сбил Малькольма, не остановился?

Мне очень хотелось ответить: «Потому что он – сволочь, последняя сволочь, трус!» Мне хотелось кричать – так, чтобы слова отражались от стен ванной. Но ответила я обычным, ровным голосом:

– Он просто испугался, родная. Поэтому и уехал.

Джорджия ненадолго задумалась. Потом спросила, чего именно испугался тот человек. Я сказала:

– Вспомни, когда ты делаешь что-то плохое, ты ведь тоже боишься признаться мне или папе, правильно?

Теперь она поняла.

– Тот человек уехал, потому что испугался, что его накажут.

Зазвонил телефон. Учительница из коллежа хотела узнать, почему Малькольм последние несколько дней отсутствовал на занятиях. Никто не позвонил ей, чтобы объяснить ситуацию. Наверное, мальчик заболел? Я на мгновение представила, как говорю этой женщине: «Ах, простите, мадам, я забыла поставить вас в известность, у Малькольма несварение желудка, но ему уже лучше, и завтра он будет на занятиях!» Мне бы так хотелось произнести именно эти слова – простые, невинные! Но я сказала ей правду. Несчастный случай, серьезная травма, кома. Водитель, который его сбил, скрылся с места происшествия. Моя собеседница на какое-то время утратила дар речи. Мне очень нравилась эта добрая энергичная женщина. Она хорошо справлялась со своей должностью смотрительницы. Дети любили ее, несмотря на строгость.

Она воскликнула:

– Боже мой, мадам, я не могу в это поверить! Невозможно! Боже, я не знаю, что сказать, я так вам сочувствую!

Она говорила долго, срывающимся от волнения голосом. Сказала, что поставит в известность одноклассников Малькольма. Что на днях позвонит, чтобы узнать, как его дела. И что я тоже всегда могу ей звонить. Что могу рассчитывать на нее, на коллеж.

Я сказала:

– Хорошо, спасибо! Да, конечно! До свидания!

Этот разговор и тронул, и расстроил меня. Мне бы не хотелось, чтобы в коллеже знали, что случилось с Малькольмом. И в то же время я понимала, что друзья моего сына должны быть в курсе, а у меня нет сил сделать это самой.

Я мало знала о друзьях Малькольма. Сейчас, во времена Интернета и мобильных телефонов, приятели наших детей перестали названивать друг другу домой по вечерам. Никаких разговоров в духе: «Здравствуйте, мадам! Позовите, пожалуйста, Малькольма! Это…» Теперь родители не имеют возможности узнать, с кем общаются их дети.

Я вспомнила мальчика, с которым раньше дружил Малькольм и которого я хорошо знала. Они были неразлучны. Этьен приходил к нам ночевать и в июле вместе с Малькольмом ездил к нам в Бургундию. Малькольм часто уходил к нему на выходные, а в августе ездил к его родственникам в Бретань. Волей обстоятельств я подружилась с матерью Этьена – разведенной женщиной, довольно-таки мужеподобной, которая выкуривала по две пачки сигарет в день и была отдаленно похожа на молодую Жанну Моро. Мы с Эндрю думали, что это – дружба на всю жизнь, что Малькольм и Этьен будет шаферами друг у друга на свадьбе и станут дружить семьями. Мы так привыкли видеть Этьена у себя дома, что он стал для нас кем-то вроде приемного сына, брата Малькольма. Мы знали, какие у него любимые блюда, знали, как его насмешить. Мы очень любили этого мальчика. И вот однажды Малькольм вернулся из школы белый как полотно. И ничего не захотел рассказывать. Я подумала, что он получил плохую отметку или поссорился с учителем. Сын заперся в своей комнате. Целую неделю он ходил расстроенный и не хотел с нами разговаривать. Я довольно быстро узнала, что стряслось: Этьен в одночасье перестал с ним общаться. Даже разговаривать. Нашел себе нового друга и начал расхаживать с ним перед Малькольмом. Мы с Эндрю пытались поговорить с сыном, объяснить, что Этьен ведет себя по-дурацки, что он жалок, что с человеком, который так поступает, не стоит дружить, что все это – мелочи, глупости, что это пройдет, что Этьен не понимает, что делает, и ему, Малькольму, не надо из-за этого переживать. Но мы даже не представляли, какой трагедией стал для нашего сына этот разрыв. И мы не думали, что эта ссора – надолго, что они никогда не помирятся. Однажды ночью я застала Малькольма в кухне. Он плакал, прижимая к груди свою морскую свинку. Дрожащим голосом, вытирая опухшие глаза, он спросил у меня: «Мама, ну почему, почему он не хочет больше со мной дружить? Что я такого сделал? Он даже не разговаривает со мной, не смотрит на меня. И мне от этого так плохо, так плохо, мама!»