Ник Реннисон - Биография Шерлока Холмса
Холмс все больше замыкался в царствах собственного воображения, предаваясь чтению, а остаток времени посвящая постоянно расширяющемуся кругу своеобычных интересов.
Помимо Теодора Доррингтона, скрещивавшего рапиры с его сыном, Уильям Скотт нанимал частных учителей, наставлявших его сына в классических языках и литературе, столь любимых им самим. Ни один, однако, не продержался сколько-нибудь долго. Холмс, уже в детстве властный и интеллектуально высокомерный, никак не мог быть покладистым учеником.
Из всех известных нам наставников свыше полугода в Хаттон-холле провел лишь некий Томас Давенпорт, свежеиспеченный выпускник Кембриджа, где он штудировал классиков. Давенпорт, честолюбивый молодой поэт, пока находился в Йоркшире, издал маленький томик «Лирических стихов о любви и жизни», который посвятил – либо из лести, либо в силу искреннего восхищения – Уильяму Скотту Холмсу. В предисловии он упоминает «моего ученика, мистера Холмса-младшего», чей «яркий ум много обещает в будущем».
Если Давенпорт и рассчитывал подластиться к двум Холмсам, отцу и сыну, ему это не удалось. Его пребывание в Хаттон-холле завершилось всего несколько недель спустя после публикации стихов, и с этого момента история о нем умалчивает.
Глава вторая
«Этот негостеприимный город»
В Михайлов (осенний) триместр 1873 года Шерлок Холмс поступил в кембриджский колледж Сидни Суссекс, чтобы изучать естественные науки. Произошло это вопреки желанию отца. Уильям Скотт Холмс хотел, чтобы его второй сын следом за ним и старшим братом Майкрофтом избрал Оксфорд. Еще он хотел, чтобы младший отпрыск изучал юриспруденцию.
Шерлок, убежденный, что старший брат постоянно его затмевает, несомненно, решил: Оксфорд, где память об академических триумфах Майкрофта еще жива, не для него. Юриспруденцией он также заниматься не желал.
Отец после долгих споров уступил и согласился, что ему следует выбрать Кембридж и заняться наукой.
Неясно, каким образом интерес Шерлока к химии и смежным наукам мог развиться в глуши вересковых пустошей. Отец, уединявшийся со своими книгами по древней истории и географии Индии, вряд ли стал бы его поощрять. Насколько нам известно, никто из частных учителей Холмса, классицистов в первую и последнюю очередь, не смог бы преподать ему даже азы естественных наук. И все же каким-то образом юный Холмс наткнулся на дисциплину, которой было суждено стать увлечением всей его жизни.
Тройной экзамен по естественным наукам в Кембридже ввели только в 1851 году, и в 1870-х годах к нему готовилось относительно малое число студентов. «Занимался я вовсе не тем, чем мои сверстники», – признается Холмс в рассказе «Глория Скотт».
С первых же дней в Кембридже Холмс должен был испытать глубокое разочарование. Он с трудом убедил отца, что ни Оксфорд, ни юриспруденция ему не подходят. Он выбрал дисциплину, которую многие и многие все еще считали бедной родственницей в сравнении с историей и философией, математикой и правом. И когда он огляделся в Сидни Суссекс, то выяснилось, что ни колледж, ни курс наук ему не по вкусу.
Легко довольствующийся собственной компанией, Холмс не присоединился ни к одному студенческому обществу и, видимо, вел почти монашескую жизнь. «Я не был общителен, Уотсон, – признается он в «Глории Скотт», – я часами оставался один в своей комнате, размышляя надо всем, что замечал и слышал вокруг, – тогда как раз я и начал создавать свой метод. Потому-то я и не сходился в колледже с моими сверстниками».
При его любви к театру Холмс мог бы стать членом драматического любительского кружка, которыми изобиловал Кембридж 1870-х годов. Любительский драматический клуб (старейший из университетских драматических кружков в Англии) был основан в 1855 году, но нет никаких свидетельств, что Холмс стал членом его или какого-либо другого из тогдашних обществ почитателей драматического искусства.
Единственное общество, собрания которого он доподлинно посещал (протоколы заседаний сохранились в библиотеке Тринити-колледжа), не может не вызвать удивления. Холмс, архирационалист, человек, который позже посвятил себя сыску как «точной науке», был членом небольшого кружка, состоявшего в основном из студентов, которые сплотились вокруг харизматической фигуры Эдмунда Гарни, молодого профессора Тринити, чтобы заниматься тем, что они называли «исследованием психических феноменов».
Отношение Холмса к религии, загробной жизни и сверхъестественному отличалось двойственностью, вообще характерной для его мировосприятия. В «Знаке четырех» Уотсон отмечает восхищение своего друга «Мученичеством человека» Уинвуда Рида. («Рекомендую вам почитать в мое отсутствие эту книгу – замечательное произведение».) Из чего следует, что Холмс, давно оставивший позади юношеский флирт со спиритизмом и расхожим благочестием, почти, а то и вовсе не находил утешения в религии.
Книга Рида, одна из тех викторианских сенсаций, что в свое время вызывали ожесточенные споры, а теперь почти забыты, вышла в 1872 году, за три года до безвременной смерти автора, постигшей его в возрасте тридцати шести лет. Эта всеобъемлющая и своеобразная интеллектуальная история человека от глубокой древности до нынешнего дня с впечатляющей силой доказывает, что все религии были порождением той или иной культуры, творением человека, а не Бога. Рид, личность не менее примечательная, чем его труд, много путешествовал по Африке и сопровождал английскую армию в качестве военного корреспондента во время войны с ашанти в 1873 году.
По всей вероятности, Холмс прочел «Мученичество человека» еще в Кембридже, вскоре после выхода книги в свет. (Уотсон оказался менее восприимчив к тому, что назвал «смелыми рассуждениями» Рида. Более консервативный, чем его друг, во всех вопросах, включая религию, он к тому же был очарован Мэри Морстен, своей будущей женой, и, по его собственному признанию, сидя возле окна с книгой в руках, главным образом «вспоминал нашу недавнюю посетительницу – ее улыбку, красивый грудной голос».)
И все-таки Холмс, подобно столь многим мыслящим викторианцам, продолжал разрываться между верой и сомнениями. «Что же это значит, Уотсон? – вопрошает он в рассказе «Картонная коробка». – Каков смысл этого круга несчастий, насилия и ужаса? Должен же быть какой-то смысл, иначе получается, что нашим миром управляет случай, а это немыслимо. Так каков же смысл? Вот он, вечный вопрос, на который человеческий разум до сих пор не может дать ответа».
Не мог он избавиться полностью и от веры в загробную жизнь, в которой восторжествует справедливость, чего, как он слишком ясно видел, в этом мире не бывает. «Воистину пути Провидения неисповедимы, – говорит он в рассказе «Квартирантка под вуалью». – Если и потом не будет какого-то воздаяния, наш мир – просто жестокая шутка».
И как энергично ни пытался он подавлять подобные слагаемые своей натуры, ему явно не удалось полностью избавиться от отголосков мистицизма и неортодоксальных верований, которые сбили его с толку в Кембридже.
Вскоре после знакомства с Уотсоном он уже делится с ним своими идеями о живущих в наших душах «смутных воспоминаниях о далеких веках, когда мир был совсем юным», и мало какие дела привлекали его внимание больше, чем содержавшие намек на потустороннее или сверхъестественное.
Однако воинственный скептицизм, с каким он взялся за Баскервильское дело и какой позднее обнаружил при расследовании случаев с «суссексским вампиром» и «человеком на четвереньках», намекает на пыл верующего, попавшего под власть сомнений.
Воспоминания о Кембридже у Холмса остались не самые лучшие. Когда поиски Годфри Стонтона в «Пропавшем регбисте» приводят его сюда через двадцать с лишним лет после расставания с университетом, он угрюмо называет Кембридж «негостеприимным городом».
В 1874-м, через год после поступления в университет, Холмс, ни с кем не посоветовавшись, решает, что Кембридж не для него. Его будущее, приходит он к выводу, не академический мир, но сцена. Следующим известием, какое получил от него отец, была телеграмма, сообщавшая семье, что он оставил Кембридж и теперь подвизается как актер в Лондоне.
Играл он на сцене одного из знаменитейших театров столицы, «Лицеума», вместе с самым прославленным актером тех лет Генри Ирвингом. Как Холмс сумел убедить Ирвинга и дирекцию театра «Лицеум», что достоин быть принятым в труппу, остается загадкой.
Есть небольшая вероятность, что они с Ирвингом встречались до отъезда Холмса в Кембридж. На протяжении 1860-х годов Ирвинг гастролировал в провинции, и подросток Холмс мог присутствовать на каком-нибудь из его представлений. Но, по всей очевидности, Холмс просто явился в театр и силой своего красноречия убедил Ирвинга дать ему шанс.
