Ник Реннисон - Биография Шерлока Холмса
Доррингтоновские упражнения на деревянных рапирах принесли свои плоды и более тридцати лет спустя, когда, как записано в рассказе «Знатный клиент», Холмс положился на свой былой опыт, чтобы отбиться от убийц, подосланных к нему Адельбертом Грюнером.
Боксирование считалось для благородных сословий занятием необычным.
В эпоху Регентства у молодых аристократов было в моде встречаться на ринге с профессиональными кулачными бойцами. Байрон, например, нанял личного тренера в лице Джона Джексона, профессионального бойца.
К 1850–1860-м годам мужчины сословия Уильяма Скотта Холмса с радостью отправлялись на порядочные расстояния, чтобы посмотреть, как два человека, сословно много ниже них, мутузят друг друга кулаками, и ставили внушительные суммы на исход боя. Сами они, однако, обычно не практиковали это искусство, не говоря уж о том, чтобы обучать ему своих сыновей.
Однако отец Шерлока, большой оригинал, вполне мог посчитать, что его младшему сыну пойдут на пользу самодисциплина и вера в себя, которые привьет ему умение драться на ринге.
Нам точно не известно, какими были первые шаги Шерлока на этой стезе – не существует никаких указаний на то, что в 1850-х годах в Хаттон-холле подвизался тренер, обучающий кулачному бою, как Теодор Доррингтон учил искусству владения клинком, но нет сомнений, что Шерлок увлекся боксированием не меньше, чем фехтованием.
Хотя Холмс перестал регулярно боксировать в середине 1870-х годов, вскоре после того, как оставил Кембридж, иногда он поднимался на ринг.
Уотсон явно видел, как он дрался, судя по отзыву в рассказе «Желтое лицо»: «В своем весе он был, бесспорно, одним из лучших боксеров, каких я только знал».
В 1884 году Холмс выступил в трех раундах против Макмёрдо, пожилого бойца, в день бенефиса последнего в зале Алисона в Лондоне. Встретившись с Холмсом позднее в качестве телохранителя Таддеуша Шолто в «Знаке четырех», Макмёрдо высоко оценил дарование Холмса как боксера. «Вы из тех, кто зарывает таланты в землю. А то бы далеко пошли, если бы захотели!» – говорит он сыщику.
Единственное другое упоминание о боксерских способностях Холмса, которое нам удалось обнаружить, это несколько сказанных вскользь слов из малоизвестной публикации 1873 года «Боксиана, или Анналы современного кулачного боя». Неустановленный автор, сравнивая силы и достоинства боксеров прошлого и настоящего, упоминает «молодого Холмса из Кембриджа, чья правая рука в перчатке столь же опасна, как могучий кулак покойного и горько оплакиваемого Сейерса»[13]. Где именно пишущий видел Холмса в действии, он, к сожалению, не упоминает.
Два других непреходящих увлечения, музыка и театр, также восходят к детству Холмса.
Первую скрипку Холмс получил от бабушки в восемь лет в подарок ко дню рождения. Позднее Холмс стал знатоком прекрасных инструментов. Его скрипка, когда Уотсон познакомился с ним, была работы Страдивари и стоила «по меньшей мере пятьсот гиней». В «Этюде в багровых тонах» он «без умолку болтал о кремонских скрипках, о разнице между инструментами Страдивари и Амати».
Та первая скрипка, скорее всего, была всего лишь стареньким инструментом, купленным за пару шиллингов в какой-нибудь музыкальной лавке в Пикеринге, но она привила любовь к музыке, которую Холмс сохранил до конца жизни.
Уильям Скотт Холмс любителем музыки не был, и мы можем с уверенностью предположить, что он не нанял учителя музыки, который наставлял бы юного Холмса, пока тот водил смычком поперек струн.
На протяжении всей жизни Холмс оставался весьма эксцентричным скрипачом. В начале их совместной жизни Уотсон описал его привычку устраиваться в кресле по вечерам, когда Холмс «клал скрипку на колени и, закрыв глаза, небрежно водил смычком по струнам. Иногда я слышал торжественные, печальные аккорды. В других случаях они казались радостными и романтическими».
Тот, кто постоянно играет на скрипке, положенной поперек колена, вряд ли учился играть на этом инструменте под руководством учителя-профессионала. Это смахивает на детскую привычку, от которой не пытался отучить преподаватель.
Тем не менее Холмс умел играть, и играть хорошо. По просьбе Уотсона он играл ему «Песни» Мендельсона. В «Камне Мазарини» Холмс исполняет баркаролу из оперетты Оффенбаха «Сказки Гоффмана» настолько хорошо, что слушатели не могут отличить его игру от граммофонной записи профессионального исполнителя.
Музыка воздействовала в первую очередь не на рациональную сторону его личности (хотя анализ полифонической музыки ди Лассо, про который нам поведал Уотсон, несомненно, представлял собой не менее сложное упражнение для ума, чем криминальные дедукции), но на сильнейшие эмоции, которые таились под поверхностью строгой рассудочности Холмса.
Он сам это сознавал. «Помните ли вы, что Дарвин говорит о музыке? – спрашивает он Уотсона в «Этюде в багровых тонах». – Он утверждает, что способность создавать и слушать музыку родилась в человеческом мозгу задолго до того, как начала формироваться речь. Именно поэтому музыка так сильно на нас действует. В наших душах живут смутные воспоминания о далеких веках, когда мир был совсем юным».
Музыка служила Холмсу наилучшим отдохновением от трудов и тех суровых ограничений, которые он наложил на себя ради достижения честолюбивых целей. Это явствует из наблюдений Уотсона, сделанных во время одного концерта. «Весь вечер, – рассказывает доктор в «Союзе рыжих», – просидел он в кресле, вполне счастливый, слегка двигая длинными тонкими пальцами в такт музыке; его мягко улыбающееся лицо, его влажные, затуманенные глаза ничем не напоминали о Холмсе-ищейке, о безжалостном хитроумном Холмсе, преследователе бандитов».
Здесь напрашивается параллель с другим великим человеком, родившимся на четверть века позже Холмса, но также обретшим в музыке отдушину от чрезмерных трудов. Альберт Эйнштейн тоже любил музыку и всю жизнь играл на скрипке.
Если верить Уотсону, Холмс не просто слушал музыку и был скрипачом-любителем. «Мой друг страстно увлекался музыкой, – сообщается нам в «Союзе рыжих», – он был не только очень способный исполнитель, но и незаурядный композитор».
Тем не менее самые тщательные розыски в музыкальных библиотеках и в пожелтевших каталогах музыкальных издателей того периода, таких как Новелло и Шотт, не обнаружили ни единого произведения композитора по имени Шерлок Холмс.
Либо Холмс публиковал свои произведения под псевдонимом (что маловероятно, но возможно), либо (и это более правдоподобное объяснение) преданный Уотсон подразумевал его скрипичные импровизации, когда отозвался о нем как о «незаурядном композиторе».
Любовь к драматическому искусству зародилась у Холмса благодаря игрушечному театру, который бабушка подарила ему, когда он был еще маленьким мальчиком. До того как в возрасте девятнадцати лет он более или менее навсегда покинул Йоркшир, ему выпадало мало случаев увидеть настоящий спектакль, но все-таки он должен был несколько раз испытать силу воздействия театрального искусства.
В одном из немногих уцелевших писем Уильяма Скотта Холмса упоминается поездка в Йорк в начале мая 1869 года, чтобы присутствовать при чтении Диккенсом своих произведений, одном из тех чтений, которые производили столь сильное впечатление на современную великому романисту публику.
Диккенс, чью жизнь, возможно, укоротили эмоциональные и физические нагрузки, которым драматические чтения подвергали его здоровье, был исключительным исполнителем. Когда он разыгрывал сцену убийства из романа «Оливер Твист» (постоянный гвоздь его программы), некоторые впечатлительные зрители падали в обморок, а у иных даже случались нервические припадки, настолько гипнотизирующим было представление.
Некто, сумевший не потерять головы, дал яркое описание гастрольного выступления романиста:
Разгоряченный возбуждением, он отшвырнул книгу и сыграл сцену убийства: пронзительно выкрикивал полные ужаса мольбы девушки, рычал, передавая животную ярость убийцы… Затем следовал вопль о пощаде: «Билл, милый Билл! Богом молю!»… Когда мольбы смолкали, вы открывали глаза с облегчением, как раз вовремя, чтобы увидеть, как убийца в изображении писателя хватает тяжелую дубину и ударами повергает жертву на землю.
Хотя его отец об этом не упоминает, подросток Холмс почти наверное был в зале и видел на удивление выразительную игру романиста.
Девять с лишним лет после смерти бабушки Холмс вел необычную, уединенную жизнь в господском доме XVI века на краю вересковых пустошей.
Отец, единственный, с кем кроме слуг он общался, б́ольшую часть своего времени отдавал воображаемым путешествиям по долинам Карнатика[14], разыскивая следы Эдема.
