Кэтрин Чантер - Тайна имения Велл
– Где Джеки? – спросила я. – Она что, уехала отсюда?
– Ей нездоровится, – объяснила Ева. – После всего случившегося Джеки сама не своя. Все симптомы вернулись. Она бьется головой, режет себе руки, плачет по ночам… Обычно сестра Амалия приглядывает за ней в ее фургоне, дает корень ревеня, чтобы успокоить. Мы все молимся за нее, но лишний раз не беспокоим.
– А где Дороти?
– Отдыхает.
– Но вернемся к тому, что тебя беспокоит. – Амалия приблизилась ко мне и села на кровать с прямой, словно палка, спиной. – Мы также знали, что ничто из того, что ты хотела бы сказать нам, всем сестрам Розы, которые ожидали твоих посланий во всех уголках страны, не будет нам передано.
– Главное, мы не упустили момент, – сказала Ева. – Мы молились, дождь шел, Роза расцвела, а я писала слова. Мне казалось, что не я, а кто-то другой держит ручку, нашептывая мне текст. И вот мы продолжили наше дело. Это настоящее чудо.
Я присела рядом. Возможно, они заблуждаются, но какие у меня доказательства того, что она либо другие сестры действовали не из-за любви ко мне и желания помочь в трудную минуту? Амалия смягчилась и погладила меня по спине под курткой, задержав ладонь внизу спины.
– Мы рады, что ты к нам вернулась. Правда же, Ева?
Амалия положила голову мне на плечо. Ее волосы рассыпались по нему, словно талис[40].
– Я знаю, как тебе было тяжело, но мы тебе поможем. Сестры должны помогать друг другу, – смахнув волосы, спадающие мне на лицо, продолжила Амалия. – Ныне в Велле остались только мы, женщины. Мы теперь можем свободно молиться, Рут. Мы обретем мир в душе. Обещаю тебе. Мы не должны пренебрегать тем, что дарует нам Роза.
Амалия растекалась вокруг меня подобно воде, но я оставалась холодна, словно камень. Руки мои по-прежнему оставались глубоко в карманах куртки. Там я могла нащупать остатки нашей мечты: шпагат, которым мы обвязывали столбы ворот, гвозди с широкой шляпкой, которыми прибивали проволоку к столбам вокруг овечьих пастбищ, гранулы корма для кур, салфетки, чтобы вытирать слезы с глаз, проступающие, когда приходится идти против восточного ветра.
Я встала, ощущая кожей то место, где только что лежала ее голова. Отпечаток ее ладони, словно татуировка, горел на моем теле.
– Я сегодня сама напишу за себя, Амалия, и вот что я напишу: нет никакой Розы, нет никакой избранной, нет второго шанса, а есть только гвозди, дерево и слезы. Ты устроила настоящую бучу, вторгнувшись на чужую землю. Да, ты – в центре всего этого.
Дороти стояла на нижней ступеньке. Я проигнорировала ее и прошла мимо автофургона Амалии. Я заметила руку, отодвинувшую занавеску, ничего более, и пожалела Джеки, ведь теперь она жила, словно пленница. Дороти вроде устремилась вслед за мной. Она окликнула меня, вероятно, хотела что-то сказать, но я побежала прочь. Когда я, запыхавшись, достигла дуба, то оглянулась и увидела, что Дороти, преодолев часть дороги вверх по холму, остановилась и смотрит на меня так, словно она угодила в чистилище нерешительности. Позади нее две оставшиеся в лагере сестры начали разводить огонь. Они стояли в дыму, обнимая друг друга. Я больше не оглядывалась. Я перевела взгляд на звезды. Я приняла решение.
Наконец я была последовательна в своем безумии. Я сняла ключ, висящий на кольце у «Рейберна», взяла спички на каминной полке в гостиной и фонарь в заднем коридорчике. Выйдя во двор, я отперла висячий замок на двери сарая, осветила лучом ящик с инструментами, свернутую крупноячеистую проволочную сеть и банки с не до конца использованной краской. В углу луч света выхватил ходули, которые мы подарили Люсьену на его пятый день рождения. Они стояли в тени, словно отрезанные ноги. Я, сорвав руками паутину, подобрала пластмассовый самолетик с поломанным крылом, тронула пальцем пропеллер и наблюдала за тем, как тот вращается. Я поднесла игрушку к носу, словно бы хотела унюхать запах его веры в то, что он может летать. Запущенный самолетик, легко спланировав, приземлился на рыбачьей сетке. В сарае я прихватила полную пятилитровую канистру бензина и забрызганный голубой краской защитный чехол, оставшийся после того, как вскоре после переезда мы устроили ремонт в его спальне.
Все это я не без труда дотащила до одиноко стоящего дуба. Спички… чехол… канистру бензина. Огни в автофургонах погасли, а вот костер горел сильнее, чем прежде. Это, должно быть, понадобилось для того, чтобы осветить их моления, чтобы яснее видеть окружающий мир даже в этой тьме. Амалия, вероятно, сказала им, что грехопадение святых всегда являлось предвестником славы. Они сейчас узнают, что такое слава.
В лагере я сотворила настоящий шедевр. Как и создание большинства истинных произведений искусств, это была педантичная, очень тяжелая работа. Я притащила из скирды три прессованных брикета сена и распотрошила их. Затем я разбросала сено от костра в центре лагеря к автофургонам, обливая его попутно бензином. Пряный запах сена несколько перебивал бензиновую вонь. Последняя дорожка из сена вела к фургону Амалии. Но этого мне показалось недостаточно. Я прокралась под днище автофургона, словно лиса в курятник, и принялась рвать ткань. Пылинки и частички краски затанцевали в луче фонаря. Я смочила полоски белой хлопчатобумажной ткани бензином. Если треск рвущейся ткани ее не разбудит, тогда запах точно… Если же не эта вонь, тогда звон ведра, ударившегося о баллон сжиженного бутана… Если и не это, то сияние моего намерения, когда я чиркнула спичками… Материал не хотел гореть. Я достала из кармана скрученную фитилем бумагу и подожгла ее. Я наклонила ее так, чтобы пламя побежало вверх. Порыв ночного ветра обжег мне запястье. Я тут же сунула бумагу под днище фургона. Языки пламени лизнули обшивку. Загорелось. Пламя осветило стопки картонных коробок, сложенных на кирпичах под днищем автофургона. Как я и предполагала, в этих коробках были розы, листовки, футболки, плакаты и, не исключено, мои фотографии. Я выбралась из-под фургона, побежала к центру лагеря и бросила сено на угли костра.
Больше ничего не нужно было делать. Я взобралась по склону холма и остановилась, привалившись к стволу дуба. Я вообразила себе поле, заросшее травой, и ни единой живой души на землях Велла. Я выношу свой приговор. Казалось, так оно и получится.
Если бы пожар разгорелся… Сначала только клубился дым из-под автофургона Амалии. Я боялась, что огонь потухнет, и уже собиралась вернуться и поджечь еще раз, когда увидела, как языки пламени лижут металл, напоминая танцовщицу на шесте. Без предупреждения мой самодельный средневековый ад вдруг разверзся оргией бешеной пляски и разрушения, подпитываемый кислородом ненависти и кнутом ветра. В то же самое время в середине лагеря вспыхнули остатки брикетов сена. Оранжевые искры побежали вдоль сенных дорожек, подобно опаленным крысам.
Красивое зрелище, запечатленное на пленку моей памяти. Я стояла на вершине темной ночи. Звезды – в вышине. Силуэты голых ветвей дуба. Пламенеющая роза внизу.
Дороти. Это была Дороти. Она пробежала мимо автофургона Евы, ударила в дверь и что-то крикнула. Затем Дороти бросилась к фургону Амалии. Добежав до ступенек, она не колебалась. Пламя поднималось сквозь щели в железе. Должно быть, эти горячие языки расплавили подошвы ее резиновых сапог. Только не Дороти. Я не хотела ей зла. А где Джеки? Неужели она все еще спит в фургоне Амалии? Я видела, как Дороти протянула руку к ручке двери, но потом она отдернула ее, завернула кисть в ткань рукава свитера и принялась, как одержимая, трясти ручку.
– Выходи! Амалия! Амалия! Пожар! – Голос ее был похож на крик маленькой совы в ночи.
Позади нее другие выскочили из своих фургонов. Женщины принялись затаптывать огненные дорожки. Со стороны они были похожи на гравюры дикарей, выполненные в Викторианскую эпоху. Сначала изображение делалось черно-белым, а затем раскрашивалось. Полуголые люди прыгали в пламени своей ереси, били по земле куртками и одеялами, одержимые какой-то безумной хореографией.
– Воды! Принесите воды! – закричала Ева и с пластиковым ведром в каждой руке побежала к крану.
Во всем мире, даже в благословенном дождями Велле, не осталось столько воды, чтобы потушить этот пожар.
Ага! Наконец Амалия… Дороти схватила ее, кричала, чтобы та прыгала, не ступала на металл. Они прыгнули на дымящуюся траву. Головы склонены. Рты зажаты руками. Я наблюдала за тем, как они отползают от объятого пламенем фургона, который распахнул дверь красному незнакомцу, пригласив его насиловать и грабить, как ему хочется. После взрыва первого газового баллона женщины распластались на земле. Я совсем забыла о газе. Будет еще один взрыв. Там два баллона. Беги, Дороти, беги. Второй взрыв раздался, когда они докарабкались до остальных сестер. Я видела, как женщины в страхе жмутся друг к дружке, стоя невдалеке от алтаря.
Ева. Вода, льющаяся из крана, перелилась через край ведра, струилась между ее ног, серебрилась в лунном свете, бежала ручейком вниз по склону между пучками травы, сантиметр за сантиметром приближаясь к горящему лагерю. Но Ева смотрела не на пожар.
