Филлис Джеймс - Бесспорное правосудие
– Вижу, здесь записка, – сказала старая женщина. – Должно быть, прощается и говорит про цветы. Что ж, она знает, что им у меня будет хорошо.
– Нам нужен ключ, мисс Кемп, – попросил Дэлглиш.
– Но я ведь сказала – ее нет дома. Она поехала отдохнуть.
– Нам нужно в этом убедиться.
Кейт держала в руках два горшка, и мисс Кемп, окинув ее долгим взглядом, широко распахнула дверь. Кейт и Дэлглиш проследовали за ней в холл.
– Поставьте у входа на столик. У горшков ведь чистые поддонники? Она не льет чрезмерное количество воды. Подождите здесь.
Мисс Кемп быстро вернулась с двумя ключами на брелоке. Произнося слова благодарности, Дэлглиш прикидывал, как уговорить ее не идти с ними. Но женщина не проявляла больше интереса ни к ним, ни к их дальнейшим действиям, только повторила:
– Вы не застанете миссис Карпентер. Ее нет дома. Она уехала отдохнуть.
Кейт внесла последние два растения, и дверь закрылась за ней быстро и плотно.
Как только Дэлглиш повернул ключ в замке и толкнул дверь, он уже знал, что его ждет. Дверь в гостиную из маленькой прихожей была открыта. Предчувствие несчастья не обязательно связано с насильственной смертью, это может быть краткое осознание неминуемости удара, наезда машины, падения с лестницы. Подсознание заранее заставляло его переживать ужас, который теперь подтверждали запах и зрелище. Но каков масштаб несчастья, он не знал. Никогда не знал. Женщина лежала с перерезанным горлом. Странно, что за этими пятью словами скрывается столько крови!
Джанет Карпентер лежала на спине, головой к двери, старческие ноги вывернуты почти неприлично. Левая – гротескно изогнута: пятка задрана, большой палец едва касается пола. У правой руки – кухонный нож, ручка и лезвие в крови. На ней была коричневая в синюю крапинку твидовая юбка, синий, «под горлышко» джемпер и в тон ему кардиган. Левый рукав был отвернут, открыв предплечье. На левом запястье был длинный разрез, а чуть выше, на тыльной стороне руки написанные кровью буквы.
Дэлглиш и Кейт присели на корточки рядом с трупом. Кровь засохла коричневым размытым пятном, но имя и дата были видны: «Бил, 1992».
Кейт первая озвучила то, что было ясно и без слов:
– Дермот Бил. Убийца, которого Олдридж защищала в 1992 году и который был оправдан. Спустя год он изнасиловал и убил снова – на этот раз жертвой стала Эмили Карпентер.
Как и Дэлглиш, Кейт ступала осторожно, чтобы не попасть в кровь. Та была повсюду – на потолке, стенах, на паркете, она пропитала коврик, на котором лежала женщина. Свитер слипся от крови и загрубел. Сам воздух пах кровью.
Возможно, это не самая ужасная насильственная смерть. Достаточно быстрая, более милосердная, чем другие способы, если только в руке есть сила и твердое намерение нанести точный и верный удар. Однако у большинства самоубийц так не получается. Дело сводится к нескольким неуверенным порезам на горле или запястье. Но здесь другое. Здесь порез сделан заранее, чтобы написать кровью сообщение, он сознательно поверхностный – тонкая, смазанная черточка с засохшими капельками крови.
Дэлглиш бросил взгляд на молчаливо стоящую у трупа Кейт. Лицо девушки побледнело, но его выражение оставалось невозмутимым. Нет, она не упадет в обморок. Она старший офицер полиции и поведет себя, как положено. Но если холодный профессионализм коллег-мужчин проистекал из большого опыта, являлся своего рода защитной реакцией и бесстрастного приятия сущности полицейской службы, Кейт, как подозревал Дэлглиш, этот профессионализм дался болезненнее. Среди его подчиненных бесчувственных людей – мужчин или женщин – не было. Он не выносил черствых, с задатками садистов людей, прибегавших к грубому, кладбищенскому юмору, чтобы побороть ужас. Подобно врачам, медсестрам или работникам дорожной полиции, извлекающим изувеченные тела из груды покореженного металла, нельзя хорошо выполнять работу детектива, если ты обуреваем эмоциями. Необходимо нарастить какой-никакой панцирь, сочетающий в себе принятие и отчужденность, если хочешь сохранить компетентность и здоровый рассудок. Можно испытать ужас, но нельзя давать ему надолго задерживаться в твоем сознании. Дэлглиш чувствовал, как Кейт старается закалить волю, и иногда задумывался, чего ей это стоит.
Он на мгновение захотел, чтобы она не видела всего этого. Его отец глубоко уважал и любил женщин, всегда мечтал о дочерях и считал, что женщинам доступно все, кроме дел, требующих большой физической силы, – их могут делать мужчины. Кроме того, он видел в женщинах носителей цивилизации – без их исключительной чувствительности и сострадания мир стал бы намного уродливее. Юного Дэлглиша воспитали в убеждении, что эти качества нужно защищать, проявляя благородство и уважение. В этом, а также в других вещах высокий духом отец не шел в ногу со временем. Однако Дэлглишу было трудно избавиться от этих ранних наставлений даже в новое и более жесткое время. Впрочем, в глубине души он и не хотел этого.
– Точный удар в яремную вену, – сказала Кейт. – Видимо, ее руки сильнее, чем мы думали. А на вид слабые, хотя руки всегда в таких случаях кажутся беззащитными. Как будто мертвее остального тела, – добавила она и покраснела, словно сморозила глупость.
– И печальнее – ведь обычно они всегда чем-то заняты.
По-прежнему сидя на корточках и не касаясь тела, Дэлглиш внимательно осмотрел обе руки. Правая была в крови, левая лежала согнутая с раскрытой ладонью. Он осторожно нажал на бугорки у основания пальцев, а затем бережно ощупал каждый палец в отдельности. Через мгновение он резко поднялся и сказал:
– Пойдем – осмотрим кухню.
Кейт ничем не выдала своего удивления. Кухня примыкала к гостиной и, очевидно, раньше была ее частью. Высокое окно с гнутым стеклом казалось близнецом тех двух, что были в гостиной, вид из всех выходил в заросший сад. Кухня была маленькая, но прекрасно оснащена, и так и сияла чистотой. Раковина с двумя сушилками была установлена под окном и соединена с кухонным столом «под дерево», который тянулся до конца стены и продолжался по правой стороне. Над ним и под ним располагались шкафчики для посуды. Слева от встроенной в поверхность стола керамической плиты – деревянная разделочная доска. Еще левее – подставка для ножей. Одно отверстие в ней – для самого большого ножа – пустовало.
Дэлглиш и Кейт застыли на пороге, не проходя дальше.
– Тебе ничего здесь не кажется странным? – спросил Дэлглиш.
– Вроде нет, сэр. – Кейт замолчала, пристальнее вглядываясь в обстановку, потом сказала: – Все выглядит обычно, хотя я бы поставила средство для мытья посуды слева от раковины. Разделочная доска и ножи тоже необычно стоят. Вряд ли это удобно для хозяйки. – Она снова замолкла, а потом спросила: – Думаете, она левша, сэр?
Дэлглиш, ничего не ответив, открыл один за другим три ящика, заглянул внутрь и вновь закрыл с недовольным видом. Они вернулись в гостиную.
– Взгляни на ее левую руку, Кейт, – сказал Дэлглиш. – Не забудь, она работала уборщицей.
– Только три вечера в неделю, сэр, и всегда в перчатках.
– На внутренней стороне ее указательного пальца есть маленькое уплотнение, почти мозоль. Думаю, она писала левой рукой.
Присев на корточки, Кейт внимательно осмотрела левую руку, не притрагиваясь к ней. Потом сказала:
– Кто может знать, была ли она левшой? Ведь она приходила на работу, когда большинства сотрудников коллегии уже не было, и они никогда не видели ее с ручкой в руке.
– Возможно, видела миссис Уотсон, ее напарница, – возразил Дэлглиш. – Но вот кто может внести ясность, так это мисс Элкингтон. Миссис Карпентер подписывала при ней платежную ведомость. Позвони ей из машины, Кейт, и если она подтвердит наши предположения, вызывай доктора Кинастона, фотографов, криминалистов, всю команду – и, конечно, Пирса. И, учитывая вид пятен крови, хорошо бы захватить с собой судебного эксперта. Сама оставайся внизу, пока не подъедет подкрепление. Нужно проследить, чтобы из дома никто не выходил. Делай это незаметно. Для всех – на миссис Карпентер напали, но о ее смерти – ни звука. Скоро это всем будет известно, но постараемся, насколько возможно долго, не подпускать близко стервятников.
Кейт беспрекословно повиновалась. Дэлглиш подошел к окну и стоял, глядя в сад. Он приучил себя не предвосхищать заранее события: предположения, не подкрепленные фактами, всегда поверхностны и могут быть опасны.
Это короткое время в обществе молчаливого трупа казалось щедрым бонусом – тихие, мирные минуты, когда от него ничего не требовалось – только ждать. Он мог уйти – не столько волевым усилием, сколько простым психическим и физическим расслаблением – глубоко в себя, в то уединение, которое питало его жизнь и творчество. Ему не впервой оставаться наедине с трупом. Знакомое, но всегда забываемое до следующего случая ощущение вернулось и окутало его. Он переживал полное и абсолютное одиночество. Эта пустая комната, если не считать его присутствия, не могла быть более одинокой. В жизни Джанет Карпентер не вызывала таких сильных эмоций, какие теперь вызывала ее смерть.
