Плач - Сэнсом Кристофер Дж.

— Да. Агнесса уговорила меня пойти с ней и надеть небольшой венок, который она сплела. Мастер Браун стоял рядом и сказал, что это очень мило. Спросил, где мы работаем, и когда узнал, что у барристера, сказал, что тоже служит у барристера.

— Юстиция всегда хороша для заведения друзей. — Я подумал о Филипе Коулсвине. Был он мне другом? Пожалуй. — Наверное, мастер Браун — первый молодой человек, с которым ты выходила гулять? — ласково спросил я.

Моя собеседница потупилась:

— Да, сэр. Отец не хотел, чтобы я…

— Понятно. — Возникло неловкое молчание, а затем я сказал: — Не сомневайся, Джозефина, ты ведешь себя как леди, — вот все, что я могу сказать. Думаю, тебе это нетрудно.

Девушка улыбнулась, показав белые зубы.

— Он и не просит большего, сэр, — сказала она и быстро добавила: — Ваше одобрение важно для меня.

Мы немного постояли в некотором смущении, а потом я продолжил разговор:

— Ты хорошо ладишь с Агнессой.

— О да, — живо ответила служанка. — Она советует мне, как одеваться. Знаете, раньше мне никто такого не советовал.

— Она добрая женщина. А Мартин, я полагаю, не ходит с вами гулять?

Служанка наморщила нос:

— Нет, сэр. Он считает такое времяпрепровождение глупым.

— Но он хорошо с тобой обращается?

Лицо девушки омрачилось, и она не ответила.

Я осторожно надавил на нее:

— Джозефина, у меня такое чувство, что между тобой и Мартином какая-то… неловкость, что ли.

Она положила тряпку на стол, а потом набрала в грудь воздуха и подняла голову.

— Я собиралась поговорить с вами, сэр, но не знала, правильно ли это будет — к тому же Агнесса Броккет была так добра ко мне…

— Слушаю тебя, Джозефина.

Служанка прямо посмотрела на меня.

— Два месяца назад я вошла к вам в кабинет вытереть пыль и обнаружила, что Мартин Броккет шарит в ящиках вашего стола. Агнессы не было дома, и он, наверное, думал, что остался один. Я знаю, сэр, вы запираете деньги в столе…

Да, деньги. И самые важные документы. У Мартина были ключи от большинства дверей в доме, но не от этого ящика и не от сундука у меня в спальне, где я держал личные вещи.

— Продолжай, — сказал я.

— Он рявкнул на меня, чтобы убиралась. Сказал, что разыскивает что-то для вас. Но, мастер Шардлейк, у него был вид человека, которого застали за чем-то нехорошим. И с тех пор меня грызет совесть.

Слава богу, подумал я, что у меня нигде ничего не записано про «Стенание»! Даже записи, сделанные в беседке, я уничтожил. А два месяца назад книга еще не пропала. Но тем не менее от этой новости по спине у меня пробежал холодок. А сколько раз стюард совал свой нос в мой стол, когда Джозефина не видела?

— Я никогда не посылал Мартина принести что-то из моего стола, — заверил я девушку. — Спасибо, Джозефина, что сказала мне. Если опять увидишь его за чем-либо подобным, сразу иди ко мне.

Деньги у меня не пропадали, подумал я. Но если не деньги, то что же искал Броккет?

— Ты правильно сделала, что сказала мне, Джозефина. А теперь пусть это будет нашей тайной. — Я неловко улыбнулся. — Но сообщай мне, если что-то подобное случится снова.

— Я сразу невзлюбила его, сэр, хотя Агнесса всегда была так добра ко мне. Иногда он очень груб с нею.

— Как это ни печально, мужья бывают грубы с женами.

— И когда он только появился в доме прошлой зимой, то постоянно расспрашивал о вас. Кто ваши друзья, кто клиенты, какие у вас привычки…

— Ну, стюарду нужно знать такие вещи. — Это была правда, и тем не менее мне стало не по себе.

— Да, сэр, это было только поначалу. И все-таки что-то в нем было такое, что вызывало во мне недоверие.

— Может быть, оттого, что он грубо разговаривал с Агнессой, которая тебе нравится?

Джозефина покачала головой:

— Нет, что-то еще, хотя и не знаю что.

Я кивнул. У меня у самого было такое же чувство.

Девушка снова немного помялась и сказала:

— Сэр, возможно, я не должна спрашивать…

— Продолжай.

— Если позволите сказать, всю последнюю неделю вы как будто… чем-то обеспокоены, встревожены. У вас какое-то несчастье, сэр?

Я был тронут.

— Просто служебные заботы, Джозефина. Но спасибо за участие.

Вне дома я ощутил тревогу. Я подумал о своих книгах, запрещенных недавним указом. Они хранились в моем сундуке, и по амнистии у меня оставалось две недели, чтобы их сдать. Я думал, что если сделаю это официально, мое имя, несомненно, попадет в список — так что лучше тихо сжечь их в саду. И теперь надо вести себя осторожнее с мастером Мартином Броккетом.

Филип Коулсвин жил на Литтл-Бритен-стрит близ Смитфилдской площади. Я добрался дотуда пешком задними переулками, чтобы не видеть эту площадь снова. Дом моего коллеги стоял в милом ряду старых жилищ с нависающими крышами. Несколько торговцев в блузах толкали свои повозки со Смитфилдского рынка обратно в город. Было видно, что у них осталось не распродано много товара, и я подумал, пройдут ли когда-нибудь беды, вызванные королевским снижением качества чеканки денег. Какая-то собачонка, маленькая лохматая дворняжка, бродила туда-сюда по улице, скуля и просительно глядя на людей. На ней был ошейник — должно быть, она пришла на рынок с кем-то и потерялась. Оставалась надежда, что хозяин ее найдет.

Я постучал в дверь дома, у которого над крыльцом, как объяснил Коулсвин, была выгравирована голова грифона [34]. Хозяин открыл мне дверь сам.

— У нас сейчас нет слуг, — извинился он. — Моя жена будет сегодня стряпать. У нас прекрасный каплун.

— Звучит замечательно, — сказал я, скрывая свое удивление, что человек его положения не держит слуг.

Филип провел меня в уютную гостиную. На изысканных золотых и серебряных тарелках в буфете играло вечернее солнце. Привлекательная женщина немного за тридцать сидела там с двумя детьми, мальчиком и девочкой лет пяти и семи, уча их буквам. У нее был утомленный вид.

— Моя жена Этельреда, — сказал Коулсвин. — Мои дети: Сэмюэл и Лора.

Его супруга встала и сделала книксен, а маленький мальчик поклонился. Девочка повернулась к матери и серьезно сказала:

— Я предпочитаю имя Богобоязненная, мама.

Ее мать бросила на меня беспокойный взгляд и сказала ребенку:

— Мы хотим, чтобы ты пользовалась теперь своим вторым именем, как мы тебе сказали. А теперь оба идите спать. Адель ждет. — Она хлопнула в ладоши, после чего дети подошли к отцу, который наклонился, чтобы поцеловать их на ночь, и послушно удалились.

— Моя сестра приехала из Хартфордшира помочь с детьми, — объяснил Коулсвин.

— Я должна проследить за едой. — Этельреда встала, а Филип налил мне вина, и мы сели за стол.

— Ну и сцена была сегодня утром в доме миссис Коттерстоук! — сказал он.

— Поведение моей клиентки по отношению к вам было невыносимо. Прошу прощения за нее.

— Вы не отвечаете за ее манеры, брат Шардлейк, — ответил хозяин дома и, поколебавшись, добавил: — Вы с ней еще раз виделись сегодня?

— Нет, я так и не вернулся в контору. Если она заходила во второй половине дня, то ей не повезло. Несомненно, завтра от нее будут известия.

Коулсвин криво усмехнулся:

— Я все думаю о тех двух жуках, которые бодались во дворе у конюшни. Зачем Эдварду и Изабель их панцири и что у них под панцирем?

— Одному Богу известно.

Филип коснулся пальцем ножки своего бокала.

— Недавно я встретил одного старого члена гильдии свечников, мастера Холтби. Он уже отошел от дел, ему за семьдесят. Он помнит отца Эдварда и Изабель, Майкла Джонсона.

Я улыбнулся:

— Встретились случайно или преднамеренно?

— Не совсем случайно, — смущенно улыбнулся мой собеседник. — Как бы то ни было, он сказал, что Майкл Джонсон был в свое время многообещающей личностью. Смекалистый, процветающий, жесткий в делах, но слишком приверженный семье.

— Это видно на картине.