Ухищрения и вожделения - Джеймс Филлис Дороти

Доска была простая, без украшений, глубоко вырезанные в камне буквы элегантны, в стиле Эрика Гила. ^[10] Дэлглиш вспомнил: тетушка говорила, что доска была сделана прежними владельцами дома в конце двадцатых годов, когда он был впервые перестроен.

Религиозное воспитание имеет то преимущество, что человек способен вспомнить хотя бы наиболее известные тексты из Священного писания. Здесь же и усилий никаких не требовалось: девятилетний неслух-приготовишка, он как-то должен был переписать самым красивым почерком всю третью главу из Екклезиаста. Его учитель, старый Гамбойл, привыкший быть экономным во всем, глубоко верил, что переписывание должно преследовать сразу несколько целей, сочетая наказание за провинность с воспитанием литературного вкуса и религиозным образованием. Строки, написанные округлым детским почерком, навсегда врезались в память Адама. Интересный же текст выбрали эти люди, подумал он.

Он позвонил, и ему не пришлось долго ждать: дверь почти сразу же открылась. Перед ним оказалась высокая женщина с правильными чертами лица, одетая с тщательно продуманной небрежностью. Черный шерстяной свитер, шелковая косынка у горла и светло-коричневые брюки — все это было дорогое, элегантное и в то же время выглядело совершенно по-домашнему. Дэлглиш узнал бы ее повсюду, так похожа была она на своего брата, хоть и выглядела на несколько лет старше. Считая само собой разумеющимся, что каждый из них знает, с кем имеет дело, Элис Мэар отошла от двери и жестом пригласила Дэлглиша войти.

— Как любезно, что вы дали себя уговорить, мистер Дэлглиш, — сказала она. — Только боюсь, Нора Гэрни слишком навязчива. Стоило ей услышать, что вы отправляетесь в Норфолк, как она избрала вас своей жертвой. Вас не затруднит отнести гранки на кухню?

У нее было запоминающееся лицо с глубокими, широко посаженными глазами и прямыми бровями, хорошей формы чуть слишком плотно сжатый рот, густые, начинающие седеть волосы, зачесанные назад и закрученные пышным узлом. Дэлглиш помнил, что на рекламных фотографиях она казалась даже красивой — какой-то подавляющей, интеллектуальной и при этом типично английской красотой. Однако, встретившись с ней лицом к лицу, он обнаружил, что даже здесь, у себя дома, она была так внутренне напряжена, настолько лишена хотя бы искорки женственности и так стремилась оградить свое «я» от чуждого вторжения, что выглядела гораздо менее привлекательной, чем можно было ожидать. Однако, здороваясь с ним, она протянула ему крепкую, прохладную ладонь, и улыбка ее, хоть и очень быстро погасшая, была на удивление приятной.

Тембр голоса всегда был для Адама очень важен, может быть, даже слишком важен, подумал он. Голос Элис Мэар не был резким или неприятным, но звучал неестественно, словно женщина специально напрягала связки.

Он прошел за ней по коридору в дальнюю часть дома. Кухня просторная, метров десять в длину, отметил он, и служит, по-видимому, сразу трем целям: это гостиная, мастерская и рабочий кабинет одновременно. Правая половина помещения представляет собой прекрасно оборудованную кухню с газовой плитой фирмы «Ага» и отдельным духовым шкафом. Здесь же стоит колода для рубки мяса, а справа от двери — открытый шкаф с набором сверкающих сковородок и кастрюль. За ним — длинный разделочный стол с треугольной деревянной подставкой для кухонных ножей. Посередине комнаты большой дубовый стол, а на нем — тяжелая керамическая ваза с букетом сухих цветов. В левой стене — камин, в котором горят дрова, в нишах по обе стороны — книжные полки от пола до потолка. На полу перед камином — широкая каменная плита, по бокам которой — два плетеных кресла с высокими спинками и весьма искусным узором густого плетения, на них подушки в ярких лоскутных чехлах. Перед одним из широких окон — бюро с закатывающейся наверх крышкой, а справа от него — ворота с полуоткрытыми верхними створками, откуда можно увидеть мощенный каменными плитами дворик. Дэлглиш разглядел даже любовно выставленные на солнце изящные терракотовые горшки с зеленью; скорее всего это пряные травы Элис Мэар, предположил он.

Комната, в которой не было ничего лишнего, ничего претенциозного, казалась очень удобной и вызывала в душе чувство удивительного покоя. Дэлглиш даже на миг задумался: отчего бы это? Может быть, запах трав и свежеиспеченного теста рождал это чувство? Или чуть слышное тиканье стенных часов, которые, казалось, не только отмечают бег секунд, но и заставляют время течь медленнее? А может, это ритмичное биение моря, доносящееся сквозь полуоткрытые двери? Красивые и удобные кресла с подушками, создающие ощущение благополучия? Сознание, что здесь хорошо и вкусно кормят? Открытый камин с горящими в нем поленьями? А может быть, эта кухня просто напомнила ему о кухне в доме приходского священника, где Адам — единственный и очень одинокий ребенок — встречал тепло и нетребовательное доброе участие и где его кормили поджаренными хлебцами, истекающими маслом, и угощали запретными вкусностями?

Он положил гранки на открытое бюро, отказался от предложенного хозяйкой кофе и пошел вслед за Элис Мэар назад, к парадной двери. Элис проводила его до машины и сказала:

— Я была очень огорчена, когда узнала о вашей тетушке. Огорчена за вас. Мне кажется, для орнитолога смерть перестает быть чем-то ужасным, особенно когда слабеют зрение и слух. А умереть, как она — во сне, не испытывая страданий и не обременяя других… Завидный конец. Но для вас… Вы ведь знали ее так долго, что вам она, должно быть, казалась бессмертной.

Формальные соболезнования всегда трудно высказывать и тяжко выслушивать. Они обычно звучат либо банально, либо неискренне. Слова Элис были полны искренности и понимания. Джейн Дэлглиш действительно казалась ему бессмертной. Наше прошлое, подумал Адам, держится на очень старых людях. Уходят они, и на какое-то время представляется, что и наше прошлое, и мы сами нечто совершенно нереальное. Он ответил:

— Не думаю, что смерть вообще казалась ей чем-то ужасным. Но я вовсе не уверен, что хорошо понимал тетушку, и теперь жалею, что не попытался узнать ее получше. Мне очень ее недостает.

Элис Мэар сказала:

— Я тоже ее не знала. Может быть, и мне следовало попытаться узнать ее получше. Она была человеком очень замкнутым. Я думаю, она была одной из тех счастливых женщин, которые находят, что приятнее всего общение с самими собой. И всегда кажется, что посягательство на такую самодостаточность — беспардонная наглость. Может быть, и вы такой же? Но если вы способны выносить общество других людей, то в четверг я приглашаю на обед нескольких знакомых. В основном это коллеги Алекса с электростанции. Если вам интересно, приходите. Обед — в восемь. Сбор — с половины восьмого.

Последние слова прозвучали скорее как вызов, чем приглашение. К собственному удивлению, Дэлглиш это приглашение принял. Впрочем, и вся эта встреча вызывала некоторое удивление. Элис Мэар стояла, следя с напряженной серьезностью, как он отпускает сцепление и разворачивает машину, и у него создалось впечатление, что она критическим оком оценивает, хорошо ли он с этим справляется. Ну что ж, подумал он, по крайней мере она не спросила, собирается ли он помогать норфолкской полиции в поимке Свистуна.

Глава 5

Минуты через три он убрал ногу с акселератора. Прямо перед ним по левой стороне узкой дороги брела группка детей. Старшая девочка катила перед собой прогулочную коляску; двое младших шли рядом, у нее по бокам, схватившись за поручни коляски. Услышав шум машины, девочка обернулась, и Дэлглиш увидел худенькое нежное лицо, обрамленное золотисто-рыжими волосами. Он узнал их: это были ребятишки семьи Блэйни, он как-то встретил их на берегу вместе с матерью. Очевидно, старшая девочка ходила за покупками: полочка под сиденьем складной коляски была доверху забита пластиковыми пакетами и сумками. Инстинктивно Адам сбавил скорость. Вряд ли детям грозила сейчас реальная опасность: Свистун выискивал себе жертвы по ночам, а не среди белого дня, да к тому же ни одна машина не проехала мимо с тех пор, как Дэлглиш свернул с прибрежного шоссе. Но девочка с трудом катила перегруженную коляску, и вряд ли ей вообще следовало находиться так далеко от дома. Дэлглишу не приходилось видеть коттедж семьи Блэйни, но тетушка говорила, что они живут милях в двух к югу от мельницы. Он припомнил, что знал об этом семействе. Отец их — художник — пробавлялся случайными заработками, его невыразительные, слишком красивые акварели продавались по всему побережью в кафе и лавках, посещаемых туристами, а мать была безнадежно больна — рак. «Хотел бы я знать, жива ли она еще?» — подумал он. Его первым поползновением было погрузить ребятишек в машину и отвезти домой, но он понимал, что из этого ничего не выйдет. Почти наверняка старшая — Тереза, кажется? — уже твердо знает, что не следует принимать от чужих предложение подвезти, особенно от незнакомых мужчин, а он ведь фактически был здесь чужой. Неожиданно для себя самого он развернул «ягуар» и помчался назад, к «Обители мученицы». На этот раз парадная дверь была открыта настежь, и на выстланном красной плиткой полу лежала широкая солнечная полоса. Элис Мэар услышала шум подъехавшей машины и вышла из кухни, вытирая мокрые руки. Он сказал: