Кэрол Дуглас - Роковая женщина
– Барон не мог так поступить! Он человек слова.
Примадонна выпустила колечко дыма:
– Я умею читать по губам, разве ты не знала? Это может пригодиться певице, которой нельзя пропустить реплику перед выходом на сцену. Иногда оркестр чересчур старается заглушить совершенный инструмент – голос вокалиста.
– Ты поняла, что́ барон мне тогда прошептал! И никогда об этом не рассказывала!
– Прежде у меня не было причин тебя поправлять. Обычно ты говоришь только чистую правду.
– Я совершенно забыла о том воре, – призналась я. – Ирен, а что ты будешь делать, когда увидишь Пинк и мистера Холмса, которые обедают вместе? Нет закона, запрещающего делить трапезу.
– Существует неписаный закон, Нелл, а именно: тот, кто рядится твоим другом или хотя бы союзником, не должен обделывать тайные делишки у тебя за спиной.
– Согласна, – ответила я. – Но я никогда не считала Элизабет Кокрейн (она же Нелли Блай, она же Пинк) другом или хотя бы союзником.
– Это из-за Квентина? – тихо произнесла Ирен, внезапно успокоившись.
Я пропустила подтекст мимо ушей.
– Нет. Я не доверяла ей почти с самого начала, еще когда мы познакомились в Париже. Она слишком уж мила. Так не бывает.
– Браво, Нелл! В данном случае ты превзошла меня по части интуиции. Пинк считает, что именно по нашей вине лишилась приза, которого жаждет с той же силой, как другие – золота. Этот приз – блеск славы. Она не задумывается о том, что, выяснив мое происхождение, может очень сильно мне навредить. Для нее копание в моей личной биографии – нечто вроде поиска сокровищ. А еще я полагаю, что дело в мести. Мести за то, что я, разрешив ей участвовать в нашей охоте на Потрошителя, помешала опубликовать этот сенсационный материал в газете.
– Шерлок Холмс был так же непреклонен на этот счет, как и ты, если не больше, – напомнила я.
– И тем не менее она вербует этого господина, чтобы копаться в моем прошлом! Ну просто настоящие старатели, которые ищут золото на Западе! С какой стати ему брать на себя такой труд? Зачем приезжать в Америку по настоянию вздорной репортерши, охотящейся за сенсациями? Разве что он… влюблен в нее! – Ирен покачала головой в дымке от сигарет. – Нет, не может быть! Я в жизни своей не знала человека, более равнодушного к женщинам, нежели он.
Я промолчала, хотя мне было что сказать… Пусть подруга права насчет его отношения к женщинам, но есть одно исключение – она сама. Я видела письменное доказательство, которое не в силах забыть: «Для Шерлока Холмса она всегда оставалась „Этой Женщиной“…»
Наш кэб так резко остановился, что мы чуть не вылетели из него на мостовую. В люке у нас над головой показалось чумазое лицо возницы:
– Два доллара, мэм. И передайте привет Боссу Твиду, если попадете в ад раньше меня. Уверен, так и случится при той бешеной скорости, с которой вы путешествуете.
Ирен вручила ему три монеты, одарив лучезарной улыбкой.
Мы вышли из кэба, и перед нами предстала сказочная страна, залитая электрическим светом. Четырехэтажный ресторан находился на углу Пятой авеню и 26-й улицы. Фасад на первом этаже украшало множество полосатых маркиз. Стремительная гонка Ирен закончилась.
– Мы находимся как раз напротив нижнего конца Юнион-сквер, Нелл, где я так часто выступала в детстве. Это я помню. И помню, как стояла здесь – мне было лет двадцать, – когда Эдисон зажег дуговые лампы на чугунных столбах Бродвея, отсюда до Мэдисон-сквер. Он продемонстрировал тогда всю мощь и будущее электрического света. Это те самые столбы, они остались, а электричество распространилось повсюду. Я помню то эффектное зрелище так ясно, словно это было вчера. Потрясающе!
Залитый ослепительным светом угол и сегодня поражал воображение. Будь я одна, никогда не решилась бы приблизиться к такому внушающему робость заведению, как «Дельмонико». И уж тем более не вошла бы в красивую железную ограду, окружавшую здание, как баррикада: летом внутри нее посетители обедали на свежем воздухе.
Однако появление Ирен всегда действовало не хуже заклинания: «Сезам, откройся!» Сценический опыт помогал ей чувствовать себя как дома в любой обстановке.
Она приблизилась к аристократическому ресторану свободно и непринужденно, как актриса, выходящая на сцену.
Крупный мужчина в вечернем костюме стоял в дверях. Примадонна смело подошла к нему, а лично мне хотелось провалиться сквозь землю.
– Мадам? – обратился он к нам. – Чем я могу вам помочь?
Ирен смотрела мимо него, встав на цыпочки и вытянув шею, причем делала это весьма элегантно.
– Боюсь, что ничем, – сказала она наконец, обратив взор к своей ничего не подозревающей жертве. – Ведь мы опоздали, ужасно опоздали.
Поскольку Ирен с самого начала заявила, что он ничего не может сделать, гордость метрдотеля, конечно, была уязвлена, и он горел желанием опровергнуть ее слова.
– Это из-за ужасной катастрофы с омнибусом на Бродвее, – продолжала примадонна. – Почему они несутся сломя голову?
– Не знаю, мадам. Но вы хотите сказать, что опоздали с заказом столика?
– Хуже. – У Ирен был такой скорбный вид, словно она потеряла дорогого друга в этой вымышленной катастрофе. – Мы опоздали на встречу с нашими друзьями, а ведь джентльмен проделал долгий путь из Англии. Я désolée[60].
Употребив французское слово, она напомнила мне трагическую актрису Рашель[61]. Если бы мне довелось быть гувернанткой Ирен в детстве, я бы безжалостно искореняла подобную склонность к трагедии.
Однако на метрдотеля легко было произвести впечатление.
– Вы говорите, из Англии?
– Да. Вы его видели? – Бросив на меня взгляд через плечо, Ирен понизила голос, поясняя метрдотелю: – Они пережили долгую разлуку, и эта встреча решающая.
Тут я чуть не утратила свою природную сдержанность. Мне хотелось выступить с опровержением, как адвокату в центральном уголовном суде в Олд-Бейли. Ирен, моя любимая подруга, представила дело так, будто Шерлок Холмс питает ко мне романтический интерес! Если бы я не предвкушала головомойку, которую она вскоре задаст ему и нашей бывшей союзнице Пинк, то не стала бы держать язык за зубами.
Метрдотель удостоил меня взгляда, не лишенного сочувствия. Его растрогали мое скромное платье и сдержанные манеры, и взгляд потеплел, как у холостого дядюшки, имеющего благие намерения.
– Сегодня вечером у нас обедает несколько британских джентльменов, – сообщил он.
– Вот видишь, Нелл, – бросила через плечо Ирен, как бы утешая меня. – Я же говорила, что мы найдем Чонси именно здесь, и ни в каком другом месте в Нью-Йорке. – Она улыбнулась метрдотелю. – Чонси – джентльмен высочайших достоинств. Он темноволос, ростом выше шести футов.
– Хорош собой?
Ирен запнулась.
– Скорее у него своеобразная внешность. И я полагаю, что он здесь с мисс Нелли Блай.
– О мадам, почему же вы сразу не сказали! Конечно, они здесь. Правда, я бы не колеблясь назвал его красивым, – добавил он, с заговорщицким видом улыбнувшись мне.
Я густо покраснела.
– Они снова встретятся после разлуки, – откровенничала Ирен с метрдотелем. Она светилась от гордости, как тетушка, которая, сама будучи старой девой, обожает сватать.
Конечно, ее слова в некотором роде были правдой – и в то же время производили ложное впечатление. Ирен отличалась удивительным умением: ни разу не погрешив против истины, добиваться такого же результата, как от бессовестной лжи.
– Думаю, я смогу помочь, – заключил метрдотель. – Пожалуйста, леди, следуйте за мной.
Зал сверкал, и электрический свет отражался в тонком фарфоре, хрустале, драгоценностях дам и очках господ.
Мой наряд никак не соответствовал столь шикарной обстановке. Впрочем, я же была сельской возлюбленной Чонси и поэтому имела право быть несколько gauche[62], как сказали бы французы. Да, я и впрямь не в своей тарелке, раз начала прибегать к французским словам.
Ни одна встреча меня еще так не страшила. Хотя я жаждала увидеть Пинк опозоренной в глазах Шерлока Холмса, мне не улыбалось, что Ирен придется снова столкнуться с предательством одной и тайным обожанием другого.
Оба представлялись мне опасными, сама не знаю почему.
Наконец я заметила Пинк, которая сидела за столиком на четверых, лицом к нам. Ее маленькая вечерняя сумочка, украшенная бисером, лежала на свободном стуле. Склонив набок голову в той самой очаровательной бархатной шляпке цвета гелиотропа с розовой лентой из тафты, она смотрела на своего собеседника. Нам была видна только его спина.
Как мерзко со стороны мистера Холмса рыться в документах, стараясь прознать о небезупречном рождении Ирен! Как подло со стороны Пинк пустить лондонскую ищейку по следам скандального прошлого моей американской подруги! Руки у меня невольно сжались в кулаки, когда мы начали приближаться к их столику.
Ирен умела напустить на себя бесшабашный вид, когда это требовалось, и только я понимала, насколько уязвима ее творческая натура. Сейчас я представляла себе подругу маленьким ребенком, которого заставили выйти на сцену. Она одинока, у нее нет семьи, кроме труппы добрых, но эксцентричных артистов. Хотя Пинк хлебнула горя со своим мерзким отчимом, у нее, по крайней мере, были мать, братья и сестры. У Ирен же не было никого, кроме меня. Но я появилась гораздо позже. Слишком поздно.
