Николас Блейк - Требуются доказательства. Бренна земная плоть (сборник)
– Вы что же, хотите сказать, что все завтрашние гости – ваши наследники?!
– Нет. Но один-два – да. А кто именно, мне говорить не хочется. Это было бы несправедливо по отношению к ним, ведь так, Стрейнджуэйс? Вполне возможно, они невинны, как слезы младенца. И все же бывают обстоятельства, при которых даже ближайший друг готов укокошить тебя за пятьдесят тысяч фунтов.
Облегчив душу столь дерзким заявлением, О’Брайан хитро подмигнул Найджелу.
– Насколько я понимаю, – сказал последний, – вы хотите, чтобы я держал ушки на макушке, был чем-то вроде волка в овечьей шкуре. Но это довольно трудно, когда не знаешь, кто твоя добыча.
Простое измученное лицо авиатора осветилось неотразимо победительной улыбкой.
– В том-то и дело. К кому-нибудь другому я бы с такой просьбой не обратился. Вам придется принять на веру, что у меня есть веские причины не говорить вам, хотя бы пока, кому может быть выгодна моя смерть. Я немало о вас наслышан, а теперь вот и познакомились, и это лишь укрепляет меня в уверенности, что, если при таких обстоятельствах добиться успеха не удастся вам, то не преуспеет и никто другой. У вас есть психологическое чутье, аналитический ум, здравый смысл и воображение. И не надо со мной спорить! Есть у вас все это, есть.
Так Найджел впервые почувствовал привкус лести – той откровенной, обволакивающей, почти по-детски непосредственной лести, на какую способны только ирландцы. Отреагировал он на нее в обычной английской манере, упершись взглядом куда-то вниз и сменив тему разговора.
– Какие-нибудь еще мысли насчет мотивов имеются?
– Да, прежде всего проект, над которым я сейчас работаю. Знаете, недавно было доказано, что истребитель-перехватчик при массированных налетах оказывается неэффективен. Современные бомбардировщики способны наносить удары с больших высот – десять тысяч футов и больше. И как бы высоко перехватчики ни забирались, они просто не успевают достичь нужной высоты до того, как противник отбомбится. Отсюда следует, что в войне будущего большие города и стратегически важные пункты придется прикрывать целыми эскадрильями, барражирующими на разных высотах. Ну и что все это, скажите мне, означает? – Летчик вскочил со стула, шагнул к Найджелу и ткнул его в грудь указательным пальцем. – А означает это, что самолеты будущего, предназначенные для обороны, должны быть способны подолгу оставаться в воздухе. Они должны быть быстроходны и в то же время зависать в воздухе и иметь винты вертикального взлета, как у вертолетов. А главное – потреблять как можно меньше горючего, ибо при нынешнем уровне потребления никаких запасов керосина не хватит, чтобы постоянно держать в воздухе достаточное количество машин дольше чем две недели. Вот этим я сейчас и занимаюсь. Усовершенствованным типом автожира с минимальным расходом топлива.
О’Брайан вернулся на место и запустил пальцы в бороду.
– Нет нужды говорить, что все это должно храниться в строжайшем секрете. Тем не менее до меня по сугубо частным каналам доходят слухи, что некая иностранная держава что-то пронюхала о моей работе и поручила своему агенту здесь, в Англии, все выяснить. Пока я еще не продвинулся настолько, чтобы из моих замыслов, даже если они попадут в чужие руки, можно было бы что-то извлечь. Но кому-то вполне может прийти в голову, что от меня лучше избавиться до того, как я доведу проект до конца.
– А чертежи и записи вы держите здесь?
– В самом надежном сейфе – у себя в голове. У меня отличная память на цифры и точную информацию. Так что я просто сжигаю большую часть чертежей и выкладок, которые могли бы раскрыть что-либо существенное постороннему глазу. – О’Брайан вздохнул. При свете лампы выглядел он усталым и измученным. Полные губы, загибающиеся книзу с обеих сторон, напоминали о застывших в страдальческой гримасе греческих масках. – Бомбить или быть разбомбленным, травить газом или быть отравленным – закон джунглей, являющий свою благопристойность под прикрытием этого лицемерного и гнусного словечка «безопасность». Природа человека не дозрела до такого состояния, чтобы доверять ей открытия его же разума. Средневековая церковь, подавляя научный прогресс, была не более реакционна, чем отец, отнимающий у ребенка спичку. Нет, нет, я не обманываю себя. Мне нравились воздушные баталии. Помню, глядя, как подбитые мною несчастные устремляются, полыхая, к земле, я орал как сумасшедший. – О’Брайан опять погрузился в себя. – Но у меня хотя бы хватало разума, чтобы понять, что к чему. Хватало. И вот сейчас я целиком во всем этом. – Он напрягся и бросил на Найджела какой-то особенно острый взгляд, словно стараясь уловить, понимают его или нет.
– Целиком? – переспросил Найджел.
– Ну да, а что тут такого? Все вокруг болтают о пацифизме, а сами готовятся к новым и еще более истребительным войнам, – горько откликнулся О’Брайан. – Я предпочел бы, чтобы все военные самолеты в мире пошли на слом, и к черту любой «прогресс». Но я слишком стар и слишком привязан к своим привычкам, чтобы совершенствовать что-либо, кроме конструкции карбюраторов. Это уж вашего поколения дело – менять сознание людей и обеспечивать истинную безопасность. Удачи вам, ребята, она вам не помешает. Мы-то, конечно, все знаем про ужасы войны, но слишком устали, чтобы бороться с ними. Хочется, можно сказать, смерти – вы больше моего знаете про то, что Фрейд говорит о воле к смерти; но я селезенкой это чувствую. Вы еще молоды, вам еще хочется жить, и это ваш жребий – добиваться того, чтобы у людей был шанс выжить, даже если для этого придется убрать стариков вроде меня.
О’Брайан разгорячился, но Найджел чувствовал за этой горячностью что-то совсем иное, что-то личное, сидящее глубоко в душе.
– Еще каких-нибудь мотивов, почему кому-то хотелось бы расправиться с вами, нет? – спросил он, помолчав.
– Да больше, чем хотелось бы, – пожал плечами О’Брайан, – но ничего определенного не скажу. По свету я пошатался немало и врагами обзавелся. Наверное, когда-нибудь придется заплатить по счетам за все свои дурные поступки. Я убивал мужчин и занимался любовью с женщинами – а ни то ни другое не обходится без того, чтобы не навлечь на себя кучу неприятностей. Но при всем желании перечень их я вам представить не могу.
– В тоне анонимных писем чувствуется что-то очень личное. Так не пишут тем, кого хотят убить ради денег, либо чтобы завладеть какими-то документами.
– Думаете? А разве это не самый эффективный способ скрыть истинный мотив? – возразил О’Брайан.
– Хм. Пожалуй, в этом что-то есть. Расскажите мне про остальных гостей.
– Разве что самую малость. Мне хотелось бы, чтобы вы сами на них посмотрели, без предвзятости. Итак, начнем с Джорджии Кавендиш. Это исследовательница, я однажды вытащил ее из какой-то грязной дыры в Африке, и мы сдружились. Поистине замечательная женщина. И она, сами убедитесь, вполне оправдывает свою репутацию. Далее, ее брат – Эдвард Кавендиш. Он занимает какое-то положение в городе, с виду похож на церковного старосту – духовника старых дев, – но мне кажется, в молодые годы изрядно погулял. Так, еще некто Нотт-Сломан. Во время войны был большой шишкой, сейчас держит какой-то клуб. Филипп Старлинг…
– Что? Это какой Старлинг, тот, что из Оксфорда, член Совета колледжа Всех Святых?
– Он самый. Вы что, знакомы с ним?
– Знаком? Это мой университетский преподаватель, и не просто преподаватель – он едва не пристрастил меня к древнегреческому. Чудесный старичок. Его я сразу исключаю из круга подозреваемых.
– Весьма непрофессионально с вашей стороны, – ухмыльнулся О’Брайан. – Вот, пожалуй, и все. А впрочем, нет, забыл кое-кого. Лючия Трейл, профессиональная соблазнительница. Держите ухо востро, иначе попадетесь ей на крючок.
– Хорошо, буду держаться подальше от этой Далилы. Теперь вот что. Вы сами примете меры предосторожности или хотите, чтобы этим занялся я?
– Да времени у нас еще достаточно, вполне достаточно, – лениво потянулся О’Брайан. – Пистолет у меня есть, и я не разучился им пользоваться. К тому же у меня ощущение, что наш шутник сдержит слово и не помешает мне мирно насладиться рождественским ужином. Вы когда-нибудь слышали историю про лорда Коссона и козла?
Всю оставшуюся часть вечера О’Брайан потчевал гостя всякими скандальными рассказами, касающимися в основном видных персон и вполне подтверждающими его репутацию человека, который не считается ни с какими авторитетами. Позднее, укладываясь спать, Найджел услышал стук входной двери и шаги, удаляющиеся к садовому домику. В голове у него путались противоположные впечатления от хозяина, хотя сохранялось и ощущение, что есть, есть какой-то ключик, надо лишь за него ухватиться, и фрагменты соберутся в цельное изображение. В сонных раздумьях Найджела постепенно выделились и обрели форму три обстоятельства. Первое: Брайан воспринял содержащиеся в письмах угрозы куда серьезнее, нежели хотел показать сэру Джону Стрейнджуэйсу. Второе: свет, который он бросил на отдельные части общей картины, оставил другие ее части в еще более густой тени. И третье: даже при таких условиях странная намечается вечеринка. Если бы Найджел заглянул сейчас в окно садового домика, то увидел бы кривую усмешку на губах О’Брайана, устраивающегося на ночь в походной койке, и услышал бы, как коротышка-авиатор негромко читает равнодушным звездам страстные строки какого-то драматурга-елизаветинца, то, может быть – а может быть, и нет, – многое стало бы ему яснее.
