Николас Блейк - Требуются доказательства. Бренна земная плоть (сборник)
– Я… Из-звините, просто слов не могу найти. Конечно, такое поведение непростительно. А все мое проклятое любопытство. Наверное, пригласи меня в Букингемский дворец, и я начну рыться в переписке Ее Величества.
– Да неважно, неважно. Вы же за этим сюда и приехали. Это мне надо извиняться, что меня не было дома к вашему приезду. Не ждал вас так рано. Надеюсь, Артур проводил вас в вашу комнату и сделал все, что требуется.
Найджел объяснил причину своего раннего появления.
– Что же касается Артура, – добавил он, – то это само гостеприимство. Он даже предложил мне небольшой спарринг.
– Вот и прекрасно, – рассмеялся О’Брайан. – Это значит, что вы произвели на него впечатление. Он всегда школит тех, кто ему нравится – по крайней мере старается. Меня он, что ни утро, посылает на пол – так было, пока здоровье позволяло мне выходить на ринг.
Выглядел О’Брайан действительно не лучшим образом. Пока они прогуливались по лужайке, Найджел незаметно рассматривал его. Сам он, будучи столь неожиданно застигнутым в срубе, все еще не мог избавиться от чувства неловкости, и оттого портрет авиатора, какой он раньше нарисовал в сознании, казался еще более непохожим на его реальный облик. Он рассчитывал увидеть ястребиный профиль, твердость во взгляде и нечто такое, что возвышает человека над обычными смертными. А перед ним оказался низкорослый мужчина, в одежде, которая висит на нем как на вешалке, словно он усох за ночь, с едва ли не мертвенно-бледным лицом, волосами, черными, как вороново крыло, и аккуратно постриженной черной бородой, наполовину скрывающей безобразный шрам, тянущийся от виска к челюсти, с крупными, но несколько женственными, под стать голосу, ладонями. Черты лица – безыскусные, менее всего романтические, несмотря на бледность и бороду. Разве что глаза выделяются – темно-синие, почти фиалковые, и переменчивые, как небо в ветреный весенний день: то возгораются, то затуманиваются и становятся неподвижными, тусклыми, словно покинул их, переместившись в иные пределы, животворный дух.
– Взгляните-ка, – О’Брайан порывисто указал на малиновку, перелетающую с места на место в непосредственной близости от гуляющих. – Она останавливается быстрее, чем успеваешь заметить. Застывает мгновенно, взгляд упускает тот миг, он уже успел переместиться куда-то на фут вперед. Обращали внимание?
Нет, этого Найджел не замечал. Никогда. Зато он успел заметить, что, возбуждаясь, летчик начинает говорить с заметным ирландским акцентом. И ему невольно вспомнились две строки из «Сказания о Старом Мореходе»:
Тот молится, кто любит все, —
Создание и тварь.[27]
Так исповедуется Моряк перед Отшельником. Но ведь и авиатор тоже стал кем-то вроде отшельника. Найджел почувствовал, что этот человек может заставить его увидеть то, чего он прежде не видел. Внезапно он понял, ни на секунду не усомнившись в том, что сейчас он прогуливается с гением.
И тут где-то совсем близко прозвучали два выстрела. У О’Брайана непроизвольно дернулась рука, и он круто повернулся, но лишь смущенно заулыбался.
– Никак не могу избавиться от этой привычки, – сказал он. – Там, в небе, это значило бы, что тебе кто-то сел на хвост. Ощущение, доложу я вам, чертовски неприятное. И ведь знаешь, что точно, так оно и есть, и все равно не можешь не обернуться.
– Стреляют в роще Лаккета… Я хорошо знаю эти места. Мальчиком здесь каждую осень проводил с теткой. А вы охотитесь?
Взгляд О’Брайана затуманился, но быстро вновь оживился.
– Нет. Да и зачем? Птицы мне не враги. А вот на меня кто-то вроде охотится, а? Насколько я понимаю, вы читали те письма? Впрочем, не буду портить вам аппетит перед чаем. О делах потом поговорим. А сейчас пошли.
Ужин кончился. За столом прислуживал Беллами, демонстрируя скорость и проворство, какое трудно предполагать в мужчине столь могучего, почти как у циркового слона, телосложения. При этом он был совершенно не похож на бессловесных, вышколенных, заведенных, как автомат, официантов; напротив, он оживлял смену блюд панегириками в честь повара и острыми замечаниями касательно личной жизни едва ли не всех обитателей близлежащей деревни начиная от викария и до самого низа. В настоящий момент Найджел сидел с хозяином в холле, потягивая коньяк.
– Превосходная у вас домохозяйка, – заметил он, отдавая должное царящему в холле безупречному порядку, когда под рукой имеется все, что могло бы понадобиться посетителю, и вспоминая заодно про рождественские цветы и коробку с леденцами у себя на тумбочке.
– Домохозяйка? – удивился О’Брайан. – С чего это вы взяли? Нет у меня никакой домохозяйки.
– Мне показалось, что по дому прошлась женская рука.
– Думаю, это моя рука. Люблю расставить повсюду цветы и все прочее. За этой бородой скрывается старая дева в годах. Зачем мне еще одна? Слишком сильная конкуренция. А так домом в основном занимается Артур.
– И что, кроме него, у вас никто не работает? Неужели этот замечательный ужин приготовил Артур?
– Так, так, – ухмыльнулся О’Брайан, – смотрю, сыщик взял след! Нет, у меня есть кухарка. Миссис Грант. Ее рекомендовала ваша тетушка. Ее портят бородавки, но во всем остальном она – само совершенство. Есть еще одна обжора – девица, когда у нас гости, она каждое утро поднимается из деревни убираться, но грязи приносит больше, чем убирает. Садовник тоже из местных. Так что подозреваемых вам придется искать не здесь.
– Насколько я понимаю, писем вы больше не получали?
– Нет. Надо полагать, этот малый ждет Дня святого Стефана.
– Насколько серьезно вы относитесь к этим посланиям?
Взгляд О’Брайана затуманился и немедленно прояснился. Он сцепил пальцы и странно, по-девичьи, пошевелил ими.
– Не знаю, что и сказать. Право, не знаю. С чем-то подобным я сталкивался, и не раз. Но уж как-то необычно изъясняется этот тип… – О‘Брайан выжидательно посмотрел на Найджела. – Понимаете, если бы я задумал кого-то убить, то, скорее всего, так прямо бы и написал. Обычный придурок отправляет письма с угрозами, чтобы избыть таким образом бушующую в его груди ненависть. В чисто физическом смысле он трус. И у него нет чувства юмора. Обратите на это внимание, он лишен чувства юмора. И лишь когда вы и впрямь задумали нечто серьезное, можно позволить себе пошутить по этому поводу. Мы, католики, – единственные, кто шутит над собственной верой. Понимаете, к чему я?
– Ну да, мне то же самое пришло в голову, когда я прочитал последнее письмо. – Найджел поставил бокал на пол, подвинул кресло и прислонился к каминной доске. В кружке света, на фоне обступающих их теней, белое лицо и черная борода О’Брайана проступали резко и ясно, подобно королевскому профилю на монете. До чего же он беззащитен, вдруг пришло в голову Найджелу, беззащитен и в то же время совершенно спокоен, как поэт, сочиняющий эпитафию самому себе, а Смерть выглядывает у него из-за плеча. O’Брайан, кажется, весь углубился в себя. Это был сейчас человек, подписавший контракт со смертью, соткавший саван, заказавший гроб, закончивший все приготовления к похоронам и ожидающий самого момента перемещения в мир иной как чего-то совсем постороннего – несущественной мелочи в общей огромной картине. Найджел встряхнулся, избавляясь от этих фантастических ассоциаций, и вернулся на землю.
– Вы писали моему дяде, что у вас есть какие-то смутные подозрения, которые не хочется доверять бумаге…
О’Брайан не сразу ответил. Наконец он переменил положение и вздохнул.
– Зря я, наверное, упомянул об этом. – Он говорил медленно, тщательно подбирая слова. – Да и вряд ли это вам чем-то поможет… Ладно. Вы помните, в третьем письме он говорит, что не хочет убивать меня до конца праздничного приема? Я решил организовать его раньше, чем получил это письмо, приблизительно за неделю. Зачем он мне понадобился, этот прием, сейчас объясню, но сначала вот что. Дело в том, что вообще-то я не большой любитель таких сборищ. Как сказала бы миссис Грант, мне нравится, когда я сам по себе. Ну и откуда, спрашивается, неизвестный «доброжелатель» мог узнать о приеме, если только его самого нет в числе приглашенных?
– Или нет кого-нибудь из его друзей.
– Да, это возможно. Но так или иначе круг узок. В то, что это кто-либо из моих гостей, верить я не хочу. Все они – мои друзья. И все же сейчас я не доверяю никому. Я вовсе не жажду умереть до срока. – В глазах его появился стальной блеск, сразу превративший его из холостяка-затворника в беспощадного аса. – Словом, получив от нашего шутника второе письмо, я сказал себе: «Фергюс, ты богатый человек и ты написал завещание, и те, кто в нем упомянут, знают об этом». И тогда же я решил собрать на Рождество главных наследников, так, чтобы можно было посмотреть им в глаза – мне никогда не нравилось, если какой-нибудь тип сидит у тебя на хвосте и ты его не видишь. Завещание заперто у меня в сейфе.
– Вы что же, хотите сказать, что все завтрашние гости – ваши наследники?!
