Гилберт Честертон - Собака Баскервилей. Острие булавки (сборник)
– Нет, похоже, все нормально, – священник вернул окурок на место. – Превосходные сигары. Ваши сигары совсем не то, что американские или немецкие. Думаю, дело не в самих сигарах, хотя пепел все равно не мешало бы проверить. Этих людей отравили каким-то веществом, которое заставляет тело быстро коченеть… А вот, кстати, идет тот, кто разбирается в этом лучше нас.
Мастер довольно неуклюжим резким движением выпрямился, потому что действительно вслед за большой тенью, упавшей на садовую дорожку, показалась фигура, которая, хоть и была достаточно массивной, передвигалась почти так же бесшумно, как и сама тень. Профессор Уодем, бессменный глава кафедры химии, несмотря на свой немалый рост и вес, всегда передвигался очень тихо, и в том, что он прогуливался по саду, не было ничего необычного. Однако его появление именно в ту минуту, когда была упомянута химия, не могло не показаться пугающе своевременным.
Надо сказать, что профессор Уодем очень гордился своим умением держать чувства при себе, хотя многие принимали это за бесчувственность. На широком жабьем лице профессора не дрогнул ни один мускул, когда его большая голова с прилизанными соломенно-желтыми волосами склонилась над мертвыми телами. Потом он перевел взгляд на пепел сигары, сохраненный священником, прикоснулся к нему одним пальцем и поднес палец к глазам, после чего как будто стал еще более спокоен, чем раньше, только взгляд его вдруг сделался таким внимательным, что показалось, будто глаза его телескопически выдвинулись из орбит, наподобие тех микроскопов, которыми он пользовался у себя в лаборатории. Наверняка он что-то увидел или понял, хотя не сказал ничего.
– Господи, что же тут стряслось? Что теперь делать? – пробормотал мастер.
– Я бы начал с того, – сказал отец Браун, – что выяснил бы, где эти несчастные провели большую часть сегодняшнего дня.
– Они долго слонялись по моей лаборатории, – наконец заговорил Уодем. – Бейкер ко мне часто поднимается поболтать, а на этот раз явился с двумя своими патронами, чтобы осмотреть мою кафедру. По-моему, у нас вообще не осталось места, куда бы не заглянули эти двое. Туристы! Я слышал, они даже в капеллу наведались, и даже в подземный ход под криптой, хоть им там пришлось со свечками ходить. Нет, чтобы спокойно отдохнуть после обеда, как нормальные люди! Думаю, Бейкер их повсюду поводил.
– У вас в лаборатории их ничто особенно не заинтересовало? – спросил священник. – Чем вы конкретно занимались, когда они там были?
Профессор буркнул какую-то химическую формулу, которая начиналась словом «сульфат», а заканчивалась чем-то похожим на «селен» (ни одному из его слушателей это название ничего не сказало), после чего устало отошел в сторону, сел на залитую солнцем скамеечку, закрыл глаза и поднял тяжелое бесстрастное лицо вверх, точно приготовился ждать.
В ту же секунду лужайку пересекла маленькая подвижная фигура, которая перемещалась стремительно и целенаправленно, как пуля. Отец Браун узнал аккуратный черный костюм и лисье лицо полицейского хирурга, с которым раньше уже встречался в бедных кварталах города. Это был первый представитель официальных властей, прибывший на место трагедии.
– Послушайте, – сказал мастер священнику, прежде чем доктор приблизился настолько, что смог бы услышать его слова. – Мне нужно кое-что знать. Вы говорили серьезно о том, что считаете коммунизм опасным, и думаете, что он приведет к преступлениям?
– Да, – ответил отец Браун, невесело усмехнувшись. – Я действительно вижу, как распространяется коммунизм и его влияние. И можно сказать, что это преступление в некотором смысле имеет коммунистическую подоплеку.
– Спасибо, – сказал мастер. – В таком случае у меня есть одно немедленное дело. Полиции скажите, что я вернусь через десять минут.
Мастер растворился в одной из тюдоровских арок почти в ту же секунду, как только полицейский доктор подошел к столику и обрадовался, узнав отца Брауна. Когда последний предложил ему присесть рядом, доктор Блейк бросил быстрый подозрительный взгляд на огромную фигуру химика, который с отрешенным видом неподвижно сидел на скамейке чуть поодаль. Узнав, кем он является, доктор стал молча осматривать тела, прислушиваясь к тому, что на данный момент было известно из рассказа профессора. Естественно, что больше внимания он уделял самим трупам, чем показаниям, да еще с чужих слов, но вдруг одна подробность отвлекла его от занятий анатомией.
– Над чем профессор работал? – переспросил он, резко повернувшись к священнику.
Отец Браун старательно повторил химическую формулу, которую сам не понимал.
– Что?! – неожиданно громко вскричал доктор Блейк и добавил: – Так-так. Это уже не хорошо!
– Это яд? – поинтересовался отец Браун.
– Это чушь, – ответил доктор Блейк. – Бессмыслица. Профессор – известный химик. Зачем известному химику говорить заведомую ерунду?
– На это я, пожалуй, могу ответить, – спокойно произнес клирик. – Он говорит заведомую ерунду, потому что лжет. Он что-то скрывает, и особенно он хотел что-то скрыть от этих людей, – он кивнул на два трупа, – или от их представителей.
Доктор посмотрел на мертвецов, потом перевел взгляд на сидевшего неестественно неподвижно великого химика. Создавалось впечатление, что он спит. Ему на плечо села бабочка, и его покой тут же уподобился величавой неподвижности каменных идолов. Тяжелые обвислые щеки его жабьего лица напомнили доктору свисающие складки кожи носорога.
– Да, – очень тихо произнес отец Браун. – Это очень нехороший человек.
– Черт возьми! – вскричал пораженный до глубины души доктор. – Вы что, хотите сказать, что такой великий и знаменитый ученый, как он, замешан в убийстве?
– Строгий критик указал бы на его причастность к убийству, – голосом, не выражающим никаких чувств, произнес священник. – Я не скажу, что самому мне нравятся люди, которые подобным образом причастны к убийствам. Но, что намного важнее, я не сомневаюсь, что эти двое несчастных пребывали в числе его строгих критиков.
– Вы хотите сказать, что они раскрыли его тайну, и он таким образом заткнул им рот? – спросил Блейк, нахмурившись. – Дьявол, да что же это за тайна такая могла у него быть? Как вообще можно было убить кого-то на таком открытом месте?
– Я уже рассказал вам о его тайне, – сказал священник. – Это тайна души. Он плохой человек. Только, ради Бога, не подумайте, что я это говорю, поскольку мы с ним представляем противоположные школы или традиции. У меня есть тысяча друзей среди ученых, и большинству из них на самом деле начхать, на чьей стороне правда, они попросту равнодушны к этому вопросу. Даже наибольшим скептикам из них на самом деле попросту все равно. Но встречаются и такие люди, которых можно назвать материалистами в зверином смысле. Повторяю, он – плохой человек. Намного хуже, чем… – отец Браун замолчал, как будто подбирая слово.
– Вы хотите сказать: намного хуже, чем коммунист? – предположил второй мужчина.
– Нет, я хочу сказать, намного хуже, чем убийца, – ответил отец Браун.
Он встал, рассеянно глядя перед собой и, видимо, не замечая, с каким удивлением смотрит на него собеседник.
– Но разве вы не хотели этим сказать, – наконец спросил Блейк, – что этот Уодем – убийца?
– Нет, что вы. – Отец Браун улыбнулся. – Убийца – личность куда более приятная и понять его намного проще. А им двигало отчаяние. У него были причины для внезапного гнева и безрассудного поступка.
– Так что же, – воскликнул доктор, – выходит, это все же был коммунист?
И надо такому случиться, что именно в эту секунду и, надо сказать, весьма кстати, к ним подошли несколько полицейских с известием, которое могло бы самым решительным и однозначным образом поставить точку в этом деле. То, что сыщики несколько задержались на пути к месту преступления, объяснялось тем простым фактом, что они уже задержали преступника. Более того, они задержали его почти у самых дверей полицейского участка. В полиции уже подозревали коммуниста Крейкена в причастности к некоторым беспорядкам, произошедшим в городе, поэтому, узнав, что произошло, посчитали за лучшее арестовать его и, как оказалось, поступили совершенно правильно. Инспектор Кук с явным удовольствием сообщил собравшимся на лужайке Мандевильского сада преподавателям и докторам, что сразу после ареста печально известный коммунист был подвергнут обыску, и обнаружилось, что у него при себе был коробок отравленных спичек.
Как только отец Браун услышал слово «спички», он подскочил так, будто под ним самим зажгли спичку.
– Вот оно что! – воскликнул он, просияв. – Теперь все понятно!
– Что значит, теперь все понятно? – сухо спросил глава Мандевиля, который вернулся в строгом официальном виде, чтобы соответствовать требованиям официальных представителей властей, наводнивших колледж, точно маленькая победоносная армия. – Вы хотите сказать, что это убедило вас в виновности Крейкена?
