Джозеф Флетчер - Убийство в Миддл-темпл. Тайны Райчестера (сборник)
Вторым из троих за столом был подросток лет шестнадцати – хорошо сложенный, приятной наружности старшеклассник. Он деловито совмещал два занятия: поглощал яичницу с беконом и поджаренным ломтиком хлеба, но при этом уткнулся в учебник латыни, который развернул перед собой, воспользовавшись как подставкой старомодным серебряным графином. Его быстрый взгляд попеременно перемещался со страниц книги в сторону тарелки, и время от времени он произносил себе под нос фразы из учебника. Его компаньоны не обращали на подобную комбинацию процессов насыщения и обучения внимания. Они давно знали, что только за завтраком он мог компенсировать время, не отданное занятиям накануне вечером.
Не составляло труда заметить, что девушка лет девятнадцати или двадцати приходилась юноше сестрой. У обоих были густые русые волосы, которые у девушки имели чуть золотистый оттенок; серые глаза с проблеском голубизны; кожа лица отливала ровным румянцем; в каждом из них бросалась в глаза привлекательная внешность и отменное здоровье. При взгляде на брата с сестрой не возникало сомнений, что оба проводили много времени на свежем воздухе: юношу отличало хорошее физическое развитие и рельефная мускулатура, а в девушке едва уловимые приметы выдавали близкое знакомство с теннисной ракеткой и клюшкой для гольфа. Вряд ли сторонний наблюдатель мог бы ошибиться, посчитав, что молодые люди состоят в кровном родстве с мужчиной во главе стола – между ними не угадывалось ни малейшего сходства ни в чертах лица, ни в цвете волос, ни в манере поведения.
Пока юноша дочитывал последние латинские параграфы, доктор листал газету, а девушка погрузилась в чтение письма – судя по крупному и размашистому почерку, обширное послание от подруги. Она была полностью поглощена письмом, когда в одной из башен собора зазвонил колокол. Услышав его, она посмотрела на брата.
– А вот и «Мартин», Дик! – воскликнула сестра. – Тебе пора поторопиться.
Много лет назад один из достойных граждан Райчестера, Мартин, завещал изрядную сумму денег настоятелю собора и его капитулу при условии, что, пока стоит собор, колокол в одной из малых башен будет звонить три минуты ровно в девять часов утра. Никто не знал, чего хотел добиться Мартин, но с тех пор колокол неизменно напоминал молодым людям, собиравшимся на работу, и школьникам, что их время почти истекло. И Дик Бьюэри молча допил свой кофе, схватил книгу, нацепил кепку, лежавшую с другими книгами на соседнем стуле, и исчез через открытое окно. Доктор рассмеялся, отложил газету и протянул через стол свою чашку.
– Не думаю, что тебе следует беспокоиться о Дике, Мэри, – сказал он. – Такие, как он, не опаздывают. Ты недооцениваешь силу и проворство ног семнадцатилетнего бегуна. Дик доберется до любого нужного места всего за четверть того времени, которое потребуется для этого, например, мне. К тому же наш проныра знает, как срезать путь в любую часть города.
Мэри Бьюэри взяла его пустую чашку и наполнила ее снова.
– Мне не нравится, что он все делает в последний момент, – заметила она. – Именно так возникают дурные привычки.
– Брось, – снисходительно отозвался Рэнсфорд. – Он, как тебе известно, не пристрастился ни к чему плохому. У меня нет даже оснований подозревать, что Дик хотя бы покуривает.
– Он не курит лишь потому, что опасается дурного влияния табака на свой рост и успехи в крикете, – возразила Мэри. – Если бы не это, Дик бы давно начал дымить.
– Для него это комплимент, – произнес Рэнсфорд. – И трудно придумать более высокую похвалу! Человек умеет сдерживать свои дурные наклонности. Превосходное качество характера и достаточно редкое, как я полагаю. Большинство людей на подобное не способны.
Он взял свою чашку со свежим кофе, встал из-за стола и открыл коробку с сигаретами, стоявшую на каминной полке. А Мэри посмотрела на него с сомнением.
– Это напомнило мне о том, что я собиралась обсудить с тобой, – сказала она. – Ты прав, говоря о людях, не умеющих сдерживать свои наклонности. Я… Мне, право, жаль, что с некоторыми обстоит именно так!
Рэнсфорд резко повернулся и окинул Мэри пристальным взглядом, заставив ее щеки покрыться густым румянцем. Она опустила голову, взяла письмо и начала нервными движениями складывать листки.
– Ты говоришь о Брайсе? – произнес Рэнсфорд.
Мэри кивнула, а на ее лице отчетливо отразились досада и брезгливость. Прежде чем продолжить, Рэнсфорд прикурил сигарету.
– Он снова взялся за старое? Не оставляет попыток надоедать тебе?
– Причем уже дважды, – ответила она. – Не хотела говорить тебе. Но что остается? Он внушает мне глубокое отвращение. Даже не знаю почему, но факт остается фактом, и ничто не способно изменить этого чувства. И хотя я объясняла ему, что все его потуги бесполезны, он снова завел разговор на данную тему вчера на приеме в саду у миссис Фоллиот.
– Какая неслыханная наглость! – воскликнул Рэнсфорд. – Что ж, тем лучше! Теперь я с ним разберусь лично. Нет смысла ходить вокруг да около в подобных вопросах. Однажды я уже сделал прозрачный намек. Но если он не понимает простых слов – тем хуже для него!
– Что ты можешь предпринять? Ты же не заставишь его уволиться и уехать?
– Если в нем осталась хотя бы капля здравого смысла, после того, что я скажу ему, он сам уйдет. И не забивай себе этим голову. Я тоже от него не в восторге. Брайс достаточно умен, из него получился неплохой ассистент, но как личность он мне не нравится. И никогда не нравился.
– Мне только не хочется думать, что мои слова могут повредить ему в работе – кем бы он у тебя ни числился, – медленно произнесла Мэри. – Возникнет ситуация…
– Не надо волноваться за него! Он легко найдет себе другое место. А мы не можем позволить ему продолжать докучать тебе. Нужно быть последним ослом! Когда я был молод…
Он вдруг осекся, повернул голову в сторону окна и стал смотреть в сад, словно его посетило некое нежданное воспоминание.
– Когда ты был молод – что, конечно же, дела давно минувших дней… – слегка поддразнивая его, промолвила Мэри. – О чем ты хотел рассказать?
– Во времена моей молодости, если женщина говорила «нет» твердо и недвусмысленно, мужчина принимал его как окончательный отказ, – заявил Рэнсфорд. – По крайней мере, так было принято среди людей моего круга. Но, как я вижу, в наши дни…
– Ты забываешь, что мистер Пембертон Брайс принадлежит к числу так называемых пробивных молодых людей, – заметила она. – И если есть что-то в этом мире, чего он не получает, то не потому, что не приложил усилий. Но если ты считаешь, что должен поговорить с ним – а мне теперь это представляется необходимым! – скажи ему твердо: ему меня не получить. Надеюсь, от тебя, моего опекуна, он воспримет отказ как последнее слово.
– Даже не знаю, берет ли кто-либо в расчет в эти упадочные дни мнение родителей или опекунов, – усмехнулся Рэнсфорд. – Однако я сделаю все, чтобы Брайс больше не досаждал тебе. Ведь для тебя это стало предметом постоянного беспокойства, или я не прав?
– Как тут не раздражаться, если к тебе в женихи трижды напрашивается человек, которому ты прямо заявила, что не желаешь иметь с ним ничего общего. Это возмутительно!
– Хорошо, – тихо произнес Рэнсфорд. – Я поговорю с ним. Ты можешь жить, ни о чем не тревожась.
Мэри бросила на него быстрый взгляд, и Рэнсфорд отвернулся от нее, чтобы заняться своей корреспонденцией.
– Спасибо, – сказала она, – но только тебе не надо даже упоминать об этом. Я и так все знаю. Однако я хотела просить тебя рассказать мне о чем-то еще.
Рэнсфорд пожал плечами, но заметно насторожился.
– О чем же? Что ты хочешь обсудить?
– Может, ты наконец просветишь меня о нас – обо мне самой и о Дике? Ты обещал сделать это, помнишь? Говорил, что наступит день… А с тех пор минул уже год. Дику исполнилось семнадцать лет! Ему, как и мне, мало знать, что наши папа с мамой умерли, когда мы были маленькими, а тебя назначили нашим опекуном. И при этом ты столько сделал для нас! Не пора ли все расставить по своим местам?
Рэнсфорд положил на прежнее место свои письма, а потом, сунув руки в карманы, прислонился к полке над камином.
– А ты не думаешь, что лучше подождать, пока тебе не исполнится двадцать один? – спросил он.
– Почему? – удивилась Мэри. – Мне уже двадцать лет. Неужели ты думаешь, что через двенадцать месяцев я стану умнее? Разумеется, нет!
– Этого никто не знает. Ты можешь стать значительно мудрее и опытнее, чем сейчас.
– Но при чем здесь вообще мой возраст? Разве есть какая-то особая причина, мешающая все рассказать мне прямо сейчас?
Во взгляде Мэри уже читалась даже не просьба, а требование, и Рэнсфорд, конечно, ожидавший, что подобный момент неизбежно наступит, понял: она не примет его обычных отговорок. Но он все еще колебался, и она продолжила:
– Пойми же и нас. Мы ничего не знаем. Ничего вообще. Со мной ты не разговаривал, а Дик до недавнего времени оставался несмышленым, чтобы его это интересовало.
