Алан Брэдли - О, я от призраков больна
Я читала по его лицу.
Он закрыл книгу и окинул взглядом всех нас, одного за другим… Даффи… Фели… викария… Доггера, только что вошедшего в комнату… тетушку Фелисити… Ниаллу… и меня, как будто мог найти на наших лицах инструкции, как поступить.
А потом, довольно спокойно, он произнес, ни к кому из нас не обращаясь:
Нередко люди в свой последний час
Бывают веселы. Зовут сиделки
Веселье это «молнией пред смертью»,
Ужели это «молния» моя? –
О ты, любовь моя, моя супруга?
Смерть выпила мед твоего дыханья,
Но красотой твоей не овладела.
У Даффи перехватило дыхание. Фели побледнела как смерть, приоткрыв глаза и не сводя их с лица отца. Я узнала слова, которые Ромео говорил в склепе Джульетты.
Отец продолжал все тише и тише, сжимая кварто в руках:
Ты не побеждена. Еще румянец
Красой уста и щеки озаряет,
И смерти знамя бледное не веет…
Он обращается к Харриет!
Его слова, теперь едва слышные, были не громче шепота.
Можно думать,
Что смерть бесплотная в тебя влюбилась,
Что страшное чудовище здесь прячет
Во мраке, как любовницу, тебя!
Как будто она здесь…
Так лучше я останусь здесь с тобой:
Из этого дворца зловещей ночи
Я больше не уйду…
Потом он отвернулся и медленно вышел из комнаты, как будто отошел от края могилы.
Мой отец не любит нежностей, но я так хотела обнять его. Мне хотелось побежать за ним, обвить руками и обнимать, пока неловкость не уйдет.
Но, разумеется, я этого не сделала. Мы, де Люсы, не сентиментальничаем.
И все же, может быть, когда будут писать финальную историю этой островной расы, посвятят главу всем этим великолепным сценам, которые проигрываются скорее в британских умах, чем телесно, и если так, отец и я будем там если не рука в руке, то хотя бы маршировать на одном параде.
Заключение
Остальные тихо последовали за отцом из гостиной. Они растаяли так же незаметно, как второстепенные актеры после сцены большого танца, оставив меня одну наконец, и я с удовольствием вытянулась на диване, ненадолго прикрыла глаза и задумалась о будущем, которое в настоящий момент, казалось, предоставлено череде дымящихся горчичных пластырей, ведер рыбьего жира и насильного кормления омерзительным несъедобным пудингом миссис Мюллет.
Сама мысль об этой гадости заставила мой язычок за миндалинами съежиться. Язычок – это маленький мясистый сталактит в задней части глотки, название которого, как сказал мне Доггер, происходит от латинского слова, обозначающего виноград.
Откуда он все это знает? – задумалась я. Хотя бывали бесчисленные случаи, когда знание Доггером человеческого тела оказывалось очень кстати, до сих пор я приписывала это его возрасту. Наверняка кто-то, кто прожил на свете столько, сколько Доггер, кто-то, кто выжил в лагере для военнопленных, не мог бы не приобрести некоторого количества практической информации.
Тем не менее, было что-то еще. Я почувствовала это инстинктивно и, внутренне содрогнувшись, поняла, что часть меня знала это всегда.
«Ты уже делал это, не так ли?» – спросила я его, когда мы стояли над телом Филлис Уиверн.
«Да», – ответил Доггер.
Мой мозг переполнился. Есть так много вещей, о которых следует поразмыслить.
Например, тетушка Фелисити. Отчет о ее военной службе, хоть и скудный, напомнил мне о переписке дядюшки Тара с Уинстоном Черчиллем, большая часть которой до сих пор лежит неизученной в ящике стола в моей лаборатории. Эти письма, конечно, слишком давние, чтобы иметь прямое отношение к делу. Дядюшка Тар мертв уже больше двадцати лет, но я не забыла, что тетушка Фелисити и Харриет часто проводили с ним лето в Бук-шоу.
Определенно стоит уделить им внимание.
А потом, остается еще Дед Мороз. Сумел ли он, несмотря на толпу, тайком пробраться в дом? Принес ли он мне стеклянные реторты и мензурки, о которых я просила, – все эти милые колбы и воронки, чаши и пипетки, упакованные в солому и аккуратно завернутые, касаясь хрустальными щеками друг друга? Они уже наверху, в моей лаборатории, сверкающие в зимнем свете, ожидающие только прикосновения моей руки, чтобы пробудить их к бурлящей жизни?
Или старый дед, в конце концов, и правда не более чем жестокий миф, как утверждают Фели и Даффи?
Я очень надеялась, что нет.
Потом мне внезапно пришло в голову исключительное доказательство, начинающееся с буквы «К», и это не калий.
Мои мысли были прерваны взрывом смеха в соседней комнате, и через секунду явились Фели и Даффи с полными руками ярких пакетов.
– Отец сказал, что все в порядке, – сказала мне Даффи. – Рождество ты пропустила, а мы обе умираем от желания увидеть, что подарила тебе тетушка Фелисити.
Она уронила мне на ноги сверток из чего-то, подозрительно напоминавшего пасхальную бумагу.
– Давай, открывай.
Мои ослабевшие от любопытства пальцы взялись за ленточку, надорвав бумагу у края пакета.
– Дай сюда, – сказала Фели. – Ты такая неуклюжая.
Я уже почувствовала сквозь пакет, что там что-то мягкое, и списала этот подарок со счетов. Все знают, что по-настоящему хорошие подарки всегда твердые на ощупь, и, даже не открывая пакет, было ясно, что тетушка Фелисити – никчемный человек.
Я отдала пакет без звука.
– О, посмотри! – воскликнула Фели с поддельным энтузиазмом, отбрасывая бумагу. – Верх от пижамы!
Она приложила шелковый ужас к груди, словно модель. Вышитая набивными ромбами, эта гадость напоминала выброшенный из китайской джонки спасательный жилет.
– Этот желтовато-зеленый оттенок будет прекрасно сочетаться с твоим цветом лица, – сказала Даффи. – Хочешь примерить?
Я отвернулась к спинке дивана.
– Следующий от отца, – сказала Фели. – Открыть?
Я потянулась и взяла маленький пакетик из ее рук. На открытке было написано:
Флавии
От отца
С Рождеством!
И нарисована малиновка на снегу.
Бумагу я развернула легко. Внутри была маленькая книжка.
– Что это? – требовательно спросила Даффи.
– «Анилиновые краски в печати британских почтовых марок: химическая история», – прочитала я вслух.
Дорогой мой отец. Мне хотелось плакать и смеяться.
Я показала Даффи книгу, заставляя себя вспомнить, как взволнована я была, когда впервые прочитала о том, что великий Фридрих Август Кекуле, один из отцов органической химии, изначально провидел четырехвалентный атом углерода, когда возвращался домой из Клэпхема на запряженном лошадью омнибусе. Голос кондуктора объявил: «Клэпхем-роуд!» – и прервал ход его мысли, и он забыл о своем озарении еще на четыре года.
Кекуле ассоциировался с чернилами для печати, не так ли? Разве его друг Хьюго Мюллер не работал в «Де-ла-Рю»[44], типографии, печатавшей английские почтовые марки?
Я отложила книгу в сторону. Разберусь с путаницей в своих чувствах позже, когда останусь одна.
– Это от меня, – сказала Фели. – Открывай. Осторожно, не сломай.
Я аккуратно сняла бумагу с плоского квадратного пакета, по первому прикосновению догадавшись, что внутри пластинка.
Так и оказалось: токката Пьетро Доменико Парадизи из его сонаты ля-мажор в исполнении несравненной Эйлин Джойс.
С моей точки зрения, это величайшее музыкальное произведение, сочиненное с тех пор, как Адама и Еву выставили из рая, мелодия, журчащая, танцующая и несущаяся, будто радостные атомы натрия или магния, когда они попадают в мензурку с соляной кислотой.
Фели иногда играла токкату Парадизи по моей просьбе, но только когда не злилась, так что мне нечасто доводилось ее послушать.
– С-спасибо, – произнесла я, почти лишившись слов, и увидела, что Фели приятно.
– Теперь мой, – сказала Даффи. – Мелочь, но большего ты не заслуживаешь.
Еще один плоский тонкий пакет, перевязанный бечевкой, и надпись: «Ф. от Д.».
Это оказалась стальная гравюра, приклеенная к кусочку картона и изображающая алхимика за работой посреди мензурок и графинов, лабораторных стаканов и реторт.
– Я вырезала ее из книги у Форстеров, – сказала Даффи. – Они сроду не заметят пропажи. Единственные книги, которые они открывают, – это «Библиотека бадминтона», книги по рыбной ловле, охоте и тому подобное.
– Так мило, – произнесла я. – Красивая. Я попрошу Доггера повесить ее в рамочку.
– Если они обнаружат, что она пропала, – продолжила Даффи, – я скажу им, что это ты сперла. В конце концов, зачем мне нужен вонючий старый алхимик?
Я показала ей язык.
Следующий пакет был от миссис Мюллет.
Варежки.
– Она сказала, они потребуются тебе для обмороженных пальцев.
– Разве у меня пальцы обморожены? – удивилась я, вытягивая руки, чтобы рассмотреть получше. – Немного щиплет, но выглядят они, как раньше.
